– Мама! – позвал он.

– Я… – выдавила из себя мама. – Я выбираю…

Юли, не слушая, что она скажет, бросился из норы. Он скакал вверх по скользким камням Большого Валуна, срывая когти и скуля всякий раз, когда передняя лапа налетала на булыжник. Он то и дело спотыкался, больно ударяясь мордой. Но он чувствовал позади себя пепельную тень, и страх давал ему новые силы.

Юли добежал до оврага и остановился в нерешительности. И тут же по ветру до него донеслось прерывистое дыхание. Он прыгнул. И снова живот ударился о край оврага. И снова передняя лапа отчаянно царапала камень, а задние тащили его вниз.

Он упал в грязь и опять оказался в гудящем от ветра тоннеле. Красно-жёлтые чешуйки влажно извивались между камней. Без мамы некому было его вытащить, а ему самому не допрыгнуть до неба над разломом. В конце тоннеля между камней он увидел ели. Он услышал быстрый шелест воды, шорох иголок.

Юли помчался туда, где скала неожиданно обрывалась. Грязная вода забрызгала ему переднюю лапу и сотней тонких хвостов потекла по камням вниз, в неглубокое озерцо. Он смотрел на стекающие книзу капли, а позади завывала тьма. Он чувствовал, как мистер Шорк рычит в овраге, подбираясь острыми зубами к его ушам.

Юли даже не прыгнул, а соскользнул за каменный край. Он падал, и падал, и падал, и наконец шлёпнулся в воду, и вокруг стало темно. Он замахал лапами, закрутился и завертелся, выкарабкиваясь на поверхность. Передняя лапа уцепилась за что-то твёрдое, и он вытащил себя, насквозь мокрого, на берег и, тяжело дыша, повалился на бок.

Едва дыхание успокоилось, он поднялся на ноги. Взгляд пробежал по утёсу вверх. Он ожидал увидеть на вершине Большого Валуна восседавшего там мистера Шорка. Но наверху никого не было.

Юли поморгал, смахивая с ресниц грязь. И прерывистое дыхание, и пепельная тень – всё это было только его воображением. Только его собственный страх гнал его к оврагу и вниз с утёса. И он больше никогда не вернётся в свою нору.

Он чуть не завыл, призывая маму, но горло сдавило. Если мистер Шорк услышит, он может спрыгнуть и прикончить Юли.

Юли долго всматривался в заросли ольхи – на лица, что выглядывали из сумрака. И, решив, что деревья не так страшны, как его отец, Юли поскакал в лес.

Он подождёт, пока ветер развеет над валунами лиловый запах, и мама крикнет, что всё спокойно, можно выходить. Она придумает, как ему взобраться на утёс. Может быть, даже спрыгнет и втащит его за загривок.

Юли не уходил далеко в лес. Всего на несколько лисьих хвостов, чтобы мама могла уловить его запах. Он отыскал местечко, заросшее мхом, и, мокрый и усталый, плюхнулся на живот.

И уже было некому ткнуться в него носом и помочь подняться.

– Дурацкая история, – заявил четвёртый лисёныш, поднимаясь на трясущихся лапах. – Какой отец станет убивать сына? Даже если захочет, мама ему не даст.

Голос его дрожал.

– Это история неправдоподобная и… и дурацкая, и… и… и… и… и дурацкая.

С этими словами он побежал обратно к норе – ему хотелось прижаться к маме и… убедиться, что всё так и есть.

Пятеро лисят.

Небо над Лесом Оленьего Рога сделалось цвета гниющей тыквы. Лапы у самой младшей зябко стыли.

– Подождите, – воскликнул пятый лисёныш. – А что стало с Юли?

– Терпение, – ответила рассказчица, посверкивая глазами из темноты пещеры.

– Почему сёстры были с ним такими жестокими? – спросила бета.

– Они жили в стране, где мало еды, – объяснила рассказчица. – Если бы Лес Оленьего Рога весь высох, ягоды исчезли, а совы растащили даже самые жалкие остатки съестного, может, и вы принялись бы морить друг друга голодом. Кто знает…

Пятеро лисёнышей в сомнении переглянулись. Их животы были набиты мясом ондатры и земляными червями.

– Вы обещали, что история будет страшная, – сказала третья.

– Тс-с! – цыкнула на неё бета. – Не мешай, а то хуже сделаешь!

– Я не могу вмешиваться и менять историю к лучшему или к худшему, – сказала рассказчица. – Могу рассказывать только то, что было.

Третья сморщила морду:

– Ладно.

Рассказчица вздохнула, и у пещеры повеяло холодом.

– Есть создания, которые живут в лесу, но в лесу им не место. Они высокие, как деревья, и тощие, как палки. Кожа у них без шерсти и бледная, будто кость.

Воображение самой младшей рисовало неясную фигуру.

– Им холодно и одиноко, этим созданиям, – говорила рассказчица. – Некоторые, чтобы согреться, отбирают у лис шкуры. Другие поступают гораздо, гораздо хуже…

В лесу треснула ветка. Самая младшая решила не оборачиваться.

– А я буду такой же рыжей, как ты, раз я уже взрослая?

Мия шла за маминым хвостом по Мышиным Полям и пыталась повнимательней разглядеть свои бурые, как песок, лапы. Она надеялась, что мех уже меняет окрас, но лапы не стояли на месте, и нельзя было сказать наверняка.

– Рыжая шубка со временем появится, – сказала мама.

– Ага, – прищурилась Мия. – А что глаза? Голубой цвет уже исчез?

Мама остановилась, но ровно затем, чтобы лизнуть Мию в нос.

– Ещё нет, дорогая. Теперь идём!

– Ладно, ладно.

Мама проскользнула сквозь переплетённую ветром лозу, и Мия сунулась следом, носом прокладывая дорогу в путанице стеблей и листьев.

Вдруг путаница кончилась, и мир открылся перед ней изумлённым вздохом. Небо сияло над изумрудным лугом. От лёгкого ветерка по траве колыхались бледные полосы и убегали так далеко, куда только хватало глаз.

– Ого! – воскликнула Мия и почесала раззудевшееся ухо. – А у меня будут дети?

– До этого ещё пройдёт много месяцев, – ответила мама. Она скользнула в высокую луговую траву и повела Мию за собой по тенистому проходу. – И только если сама их захочешь.

– А откуда они вообще возьмутся? – спросила Мия.

Мама слушала невнимательно – принюхивалась, нет ли опасности.

– Бизи сказала, что дети растут зимой на кустах ежевики, – не умолкала Мия. – И собирать их надо ооочень осторожно, а то они лопнут и зальют молоком весь рот.

– Это Бизи такое сказала?

– Ага. Но я сразу поняла, что она всё выдумала. – Мия чихнула: это ей в нос ткнулась травинка. – Она же выдумала?

– Да, – ответила мама. – Если захочешь лисёнышей, значит… ну, значит, они появятся.

Мия представила, как на пушистом семечке одуванчика к ней плывёт из-за горизонта маленький свёрток. Она представила, как свёрток разворачивается у лап, а в нём шевелится розовый выводок лисёнышей.

– А я буду ещё когда-нибудь есть кузнечиков? – спросила Мия.

И пока Мия с мамой бежали по лугу, вопросы сыпались один за другим. Чтобы их не заметили, они выбирали путь через островки, где трава росла гуще. Мама то и дело останавливалась, поднимала лапу, озиралась по сторонам и принюхивалась. Мия тоже подняла лапу и принюхалась.

– А что мы ищем? – прошептала она.

– Тише! – сказала мама, навострив уши.

Мия терпеливо ждала, когда мама опустит лапу и побежит дальше.

Это было так странно – уходить из Венцового Леса, прочь от милых сердцу видов и запахов, прочь от земли и листьев, которые так привычно хрустели под лапами. Это было так странно – знать, что сегодня вечером она не возвратится в нору и не свернётся пушистой кучкой с сестрой и братьями.

От этой мысли что-то будто бы сжалось в Мии, и она посмотрела назад – сквозь траву, за холмы и долины, туда, где остался дом.

– Мия, дорогая, глаза вперёд! – сказала мама. – Лисы, когда вырастают, не оглядываются на свою детскую нору. Они должны показать всем другим лисёнышам – кто не сдал экзамен, – что значит быть храбрым. – Голос у мамы осёкся, будто напоролся на шип.

– Ладно, мама, – сказала Мия.

Она выгрызла из хвоста зуд – в том месте, где зубы мисс Лисс выдрали клок шерсти, – и поскакала вслед за маминым запахом – запахом сладких яблок.