— Эл, — тихо позвала я, не зная, как он на все это отреагировал.

— Не говори ничего, пожалуйста, — сказал он, поднимаясь и самостоятельно принимаясь по старой привычке выдирать себе волосы. Я все-таки отобрала у него расческу, причесала его и высушила. Элис нашел в себе силы сходить и надеть чистые вещи, и мы завалились спать.

Проснулась я сама, без будильника. Глянула на вотч, похолодела и начала тормошить Элиса:

— Эл! Элис, просыпайся! Тебе во сколько занятия? Ты будильник вообще заводил?

— Чего ты шумишь? Который час? — зашевелился Эл. Кликнул по вотчу, хмуро прищурился и вдруг подскочил на кровати, чуть не въехав головой в полку. — Девять утра! Я проспал!

И он со стоном рухнул обратно.

— Так вставай быстрее, одевайся и вали в свою академию, — попыталась я растолкать его.

— А смысл? — простонал Элис. — Уже давно урок идет. Мне так и так светит выговор.

— И что бывает, когда выговор делают? — поинтересовалась я, искренне переживая о его судьбе.

— Смотря какой по счету. У меня это будет уже третий. Первый получил за мат на строевой подготовке: просто запнулся и палец ушиб. Второй — за пощечину преподавателю. После третьего меня отправят на общественные работы: туалеты мыть.

— Ну да, противная работка, — согласилась я.

— Хрен с ней, с работой, — отмахнулся Элис. — Самое страшное не в самой работе, а в том, что она у всех на виду проходит — в наказание. Представляешь, какие толпы будут собираться, чтобы посмотреть, как я мою писсуары? Пипец просто.

Он приподнялся и перевернулся, но только затем, чтобы рухнуть обратно лицом в подушку и издать в нее душераздирающее рычание. Я погладила его по спине.

— А нельзя как-нибудь оправдать твое отсутствие? — предложила я. — Давай скажем, что тебе было плохо.

— Освободить от занятий по состоянию здоровья может только дежурный медик, — глухо ответил в подушку Эл.

— Человек же не всегда может сразу к врачу обратиться, — заметила я. — Давай скажем, что тебя тошнило все утро, и ты не мог выйти из каюты.

— Ты думаешь, он мне поверит? — повернулся Элис.

— Ну, как я видела в столовой, у тебя неплохо получается дурить людям головы, — пожала плечами я. — Немножко косметики, чтобы подчеркнуть болезненность, чуть-чуть притворных и при этом соблазнительных страданий — и твой медбрат растает как миленький.

Элис задумался, а потом скривился и заявил:

— Да ну, не прокатит. Это издалека можно людей обманывать, а вблизи всегда видно, врет человек или нет. Он же меня осматривать будет, забыла?

— Фигня. Я из тебя сейчас такую конфетку сделаю — каждый будет подходить и спрашивать, не плохо ли тебе, — оживилась я, перелезла через этого злостного нарушителя дисциплины и пошла копаться в сумке. Пока извлекала на свет свой скудный набор косметики, Элис попытался свалить в ванную:

— Только не вздумай опять голову мыть — времени нет совсем, и я ее тебе вчера уже помыла, — предупредила я его. Элис что-то возмущенно буркнул в ответ. Тоже мне, адепт чистоты.

Когда он вернулся, я уже была во всеоружии. Для начала я замазала тональником все, что подозрительно напоминало здоровый румянец. Потом слегка растерла под глазами свой любимый черно-фиолетовый карандаш. Потом добавила пару темных пятен, делая лицо осунувшимся. Труднее всего было устроить ему покрасневшие глаза: на предложение заложить в них по соринке Элис ответил категорическим отказом. Так что пришлось поблуждать под ресницами красным карандашом для губ. Элису это очень не понравилось, он дергался и пытался моргать. В результате я несколько раз случайно ткнула ему в оба глаза, и они приобрели искомую естественную красноту и легкую припухлость от слез. Последним пунктом я слегка забелила ему губы тональником. Отошла, полюбовалась — красота! В смысле, страх божий. Я даже решила немного убавить яркость грима под глазами, потому что Эл выглядел, как настоящий вампир.

— Полюбуйся, — пригласила я его к зеркалу. Элис оценил и даже, кажется, начал верить в реальность плана.

— А теперь пункт номер два, — я потянула его обратно. — Соблазнение.

— Чего-о? — протянул, скривившись, Элис.

— Не чего, а кого. Медика вашего, — пояснила я. — Он должен не просто поверить тебе, а по-настоящему пожалеть тебя. Кого жалеют мужчины? Хрупких беззащитных женщин. Ну, или тау, нет особой разницы в данном случае. Для начала, давай порепетируем, как ты войдешь.

— Давай, я уже на месте соображу, а? — взмолился Эл.

— Ага. Испортишь ты все, — возразила я. — У тебя что, такой большой опыт соблазнения мужчин?

— Нет, конечно, — Эл презрительно приподнял верхнюю губу и смешно сморщил нос.

— Тогда слушай настоящую женщину и не рыпайся, — выпятив свою плоскую грудь, заявила я. — Сначала робко стучишься, замираешь в дверях и в меру жалобно, в меру стесняясь, просишь войти. Как только получаешь разрешение, идешь к нему, садишься на стул и с этого момента смотришь куда угодно, только не в глаза: делаешь вид, что стесняешься, понял?

— Ну, типа, да, — с легкой ноткой презрения к предстоящему ответил Элис.

— Дышать надо так: вдыхаешь чуть больше, чем обычно, а потом просто расслабляешь мышцы. Получается тяжелый, болезненный выдох. Ну-ка, попробуй.

Элис запыхтел.

— Нет, это слишком грубо. Ты как будто после бега пытаешься отдышаться, — раскритиковала я. — Полегче давай, полегче. Во-от, правильно. Теперь по поводу голоса: ты не должен говорить откровенно жалостливо: это всегда выглядит подозрительно. Ты должен говорить так, словно тебе совсем не хочется признаваться в том, что ты плохо себя чувствуешь. Это понятно?

— Угу, — кивнул Элис.

— Дальше. Дыши ртом и время от времени облизывайся. У тебя это, кстати, здорово получается, — призналась я. — Спинку прогибай, а живот при этом втягивай. Вот так.

Я показала, сама смутившись тому, что делаю.

— Но только совсем чуть-чуть, — сразу предупредила я. — Не переигрывай. Все должно быть на грани. Если переиграешь — тебя раскроют. Если недоиграешь — тоже. Если сыграешь слишком хорошо — ну, ты и сам знаешь, что за этим последует.

Эл поморщился.

— А теперь давай снимай свою футболку и надевай рубашку: расстегивание пуговок — тоже весьма завлекательная штука, не будем лишать медика этого удовольствия.

Элис вздохнул и поменял футболку на рубашку. Стоило ему застегнуться, как я заявила:

— Ну вот, а теперь давай порепетируем. Итак, я за медика. Подхожу к тебе со стетоскопом. Давай, соблазняй меня.

Эл еще с полминуты помялся, потом опустил глаза в пол и начал расстегивать пуговки. Где-то на третьей или четвертой он то ли специально, то ли от того, что чувствовал себя не в своей тарелке, прикусил губу. Выглядело это очень сексапильно. Пуговки тем временем закончились. Я непроизвольно уставилась на нежную кожу груди. Элис спустил рубашку с плеч. Я потянулась и коснулась его. Эл очень натурально вздрогнул от прикосновения. Сделал пару завлекательных вздохов и…

— Да ну на фиг! Я так сам себе порноактрису напоминаю, — не выдержал он, набрасывая рубашку обратно и живо ее застегивая.

— Не психуй, — ответила я, ловя его за руку. — Так и надо, только чуть попроще, естественнее. Фуфло твоя порнуха, в жизни девушки куда круче могут экстаз изображать. Еще и верят при этом в то, что делают.

— Но я не девушка! — вспылил Элис, вырываясь. — И вообще, я передумал: лучше пойду туалеты драить.

— Если справишься, я схожу с тобой на свидание, — выложила я свой козырь и хитро улыбнулась. Попался: я-то настоящая девушка, пусть и страшненькая, и всегда знаю, чем подцепить отдельно взятого мужчину. Если он, конечно, моего возраста: не разбираюсь в тех, кому за тридцать.

— Ладно, — смирился Элис. — Пойдем, проводишь меня до кабинета.

В кабинет он меня с собой не позвал. Сказал, что медицинских работников мне особенно стоит остерегаться: они слишком хорошо знакомы со всеми генетическими моделями, и врач вполне может догадаться по моему лицу, что я не с их базы. Пришлось постоять у неплотно закрытой двери, нервно прислушиваясь к происходящему внутри. Конечно, ничего страшного не случится, даже если наш план провалится, но не хотелось бы снова видеть расстроенную мордашку Элиса.