Солнце пробивалось сквозь кроны деревьев, расцвечивало дорогу полосами. Иногда ярко вспыхивало между ветвей, хотелось зажмуриться, но миг – и машина уже проскакивала дальше, где ничего не мешало всматриваться в асфальт в поисках ям, тормозить, аккуратно объезжать наследие проклятого прошлого.

Меня почему-то задел вопрос Горбунова по поводу службы отечеству.

Я давным-давно сформулировал своё отношение к государству: оно пусть само по себе, а я как-нибудь сам. Нищее детство, особенно после смерти отца, научило меня не ждать помощи неведомо от кого. Сам, всё сам – пусть даже деньги на фирму дала Людмила Марковна, я же их отрабатываю. И в офисе, и… на нейтрально-постельной территории. Хотя она лет на десять старше, но пока ещё ничего, некоторые старух трахают за скромный прайс, а Люся тётка подтянутая, ухоженная. Потерплю. Но вот Нани обязательно надо заняться, надеюсь, к семи часам в город вернусь сегодня, не хотелось бы откладывать свидание.

С блогерки мысли соскочили почему-то на Филиппа. Нет, ничего сексуально-окрашенного, как немедля решила бы Сайонара. Просто ассоциации из-за этих похожих аватарок.

Филипп был моим другом детства, жили в соседних подъездах, ходили в один класс. Единственным другом он был, если уж совсем честно. Других как-то и не припомню. И он единственный, кроме Люси, знал в подробностях о моём странном таланте: что проявляется редко и совершенно сам по себе, что никакой авторской методики, естественно, нет, а я большую часть времени просто морочу людям голову. Даже про Марковну он знал – нетрепливый человек, надёжный.

Был человек и весь вышел.

Два года назад связался с мутными ребятами, с очень мутными, тоже хотелось денег – впрочем, кому они не нужны? Я даже не знаю, чем они там занимались: я не спрашивал, он не говорил. Похоже, чистый криминал, по крайней мере деньги у него завелись в не меньших, чем у меня, количествах. Даже в больших, он-то свою квартиру купил быстро, это я всё коплю, чтобы не сталкиваться дважды в день с сумасшедшей матерью.

А потом он попросил у меня помощи. Спрятать его, организовать какое-то место, где хотя бы месячишко можно отсидеться. Не от полиции прятался, это понятно, то ли от своих «друзей», то ли от конкурентов. Я спросил у Людмилы Марковны совета, был грех, она строго-настрого велела ничего не делать. Хотя у них с мужем коттедж в Репном, построек куча на территории, работники, могла бы его поселить хоть в сарае каком, взяла бы временно садовником или ещё кем.

Но нет.

– Ты, Киря, не связывайся. Раз он сам дурак – пусть сам и решает.

Я и отказался помогать.

Через три дня его расстреляли на парковке, полная машина вещей была, где-то он норку себе нашёл, да вот не успел уехать. Так и остался возле своего «тахо» лежать в луже крови, а рядом пара ТТ со спиленными номерами и пустыми магазинами. Нашпиговали парня до полной несовместимости ранений с молодой жизнью.

Такой вот завтрак по-македонски получился.

А накануне вечером он ведь мне звонил. Последний был разговор, самый последний, но кто ж тогда знал. Даже не ругались, просто поговорили по душам, но осадок остался ядовитый: будь я человек совестливый, сам себя бы загрыз потом. Ничем ведь не помог, даже, считай, не попытался, друзей нет, но знакомых-то немало… Как сволочь поступил.

Но я на своей стороне, только на своей. Бог с ним, пора забыть. Хотя и жалко Филю до соплей, и первые месяцы телефон в руки брал, пальцы сами открывали мессенджер, вот написать бы, встретиться.

Эх…

За очередным поворотом лесной дороги нас ждала неожиданная встреча: две разрисованные полосами и эмблемами полицейские машины. У одной беззвучными всполохами крутится мигалка на крыше, яркая в лесном приглушённом свете. Рядом с автомобилями, прямо посреди дороги, двое бойцов в форме, с небрежно висящими на ремнях автоматами. В стороне – ещё трое. Все при оружии, лица недовольные.

Кучно выстроились, бандитов, наверное, ловят.

Один из стоящих на разделительной автоматчиков властно махнул рукой на обочину, второй взялся за оружие: давай, мол, тут всё серьёзно.

Это я и так понял, какие уж шутки: колёса прострелят, ковыляй потом отсюда пешком обратно в город. Горбунов тоже напрягся, наклонился вперёд, насколько хватило ремня безопасности, озабоченно сказал:

– Неужто на заводе чего? Ох ты ж, как невовремя.

– Да вряд ли, скорее, опять из колонии кто убежал, – успокоил я его, а заодно и себя.

Прислушался к спящим своим талантам: нет, тишина, ничего внутри не ворочалось. В такие вот моменты было особенно обидно, что не просыпалось ни предвидение, ни воздействие на людей по заказу, от нажатия невидимой кнопки.

– Что случилось? – опуская стекло, спросил я у лениво подошедшего полицейского. Тот молча посмотрел на меня, на Горбунова, заглянул в салон машины, проверяя, нет ли кого сзади, на сидениях или на полу.

– Заглушите двигатель. Выйдите из машины, – сказал он. Спокойно, но твёрдо, ясно, что не поспоришь. – Оба.

А что оставалось делать? Второй автоматчик уже откровенно держал нас на прицеле, оружие в руках, трое остальных полукольцом подходили ближе. Горбунов закряхтел что-то, но расстегнул ремень и вылез на дорогу, зачем-то громко хлопнув дверью. Я выдернул ключ из замка зажигания, сунул в карман и тоже выбрался пообщаться с представителями власти. Не привыкать: у меня почти сто процентов работы – длинные беседы со всеми на свете.

Однако, разговор не сложился. Тот, что командовал, молча охлопал мои карманы, аккуратным жестом карманника выдернул из одного ключи от машины, из второго – телефон, и отступил в сторону длинным скользящим шагом. Было бы смешно, но я и улыбнуться не успел.

Один из троицы поднял руку и – также без лишних слов – прыснул в лицо чем-то из маленького баллончика: я его и увидел-то только в последний момент. Успел подумать, что он меня ударить хочет.

Но нет. Не ударить. Деревья, люди, машины почему-то завалились на бок. Кажется, меня кто-то подхватил сзади, чтобы я не разбил себе голову о старый асфальт, но в этом уверенности уже не было. Всё перекосилось, поплыло в глазах, защипало и в конце концов завершилось темнотой, словно на голову накинули плотный пыльный мешок.

Руки коснулись острые иголки: разрядником, что ли, решили добавить? К чему, я и так уже дуба даю…

– Потенциал неплохой, если машинка не врёт. Придётся забрать к себе, значит, – сказал кто-то серым голосом Горбунова, но и это было не точно.

Возможно, мне всё уже мерещилось в дальнем пути из ниоткуда в никуда.

– Филипп – это кто?

Слова растягивались, невидимые буквы то звонко щёлкали, как первые капли весеннего дождя по окну, то глухо, змеями, шипели где-то в пустом пространстве вокруг меня.

– Ты меня слышишь? – теперь каждый звук отдавался эхом. – Ы-ы-ы, я-я-я, шишь-шишь-шишь…

Последнее вот самое правильное: я даже не мог понять, кто я есть, но что шиш – то шиш. С маслом, насколько я понимаю.

Из глубин памяти самому себе незнакомого организма выплывали осколки воспоминаний, всё почему-то вспышками, стоп-кадрами: вот мама, костлявая женщина с настороженными, как у лесной белки, точками зрачков, а вот – Люся, дальше офис, потом почему-то школа, я сижу за одной партой с Филей. Он лепит из жёваной бумаги маленькие аккуратные шарики, а я пристраиваю их в крошечную рогатку, прямо на кусок ярко-красной резинки, чтобы…

Чтобы что? А чёрт его… меня… нас всех знает.

Чёрт всеведущ, если верить людям. Хорошо, я доверчивостью вовсе не страдаю.

– Друг, – шепчу я в ответ на какофонию звуков. Не то, чтобы мне важно и нужно ответить, просто жутко болит голова и хочется тишины. И… Я не мог не ответить, непонятно только, почему. – Он умер.

– Странно, обычно мать вспоминают. Или баб каких-нибудь, а он вот друга. Ладно. Давай, Валентиныч, подключаем его. Тестировать будем.

Голос знакомый, но непонятно, чей. Я напрягся, пытаясь вспомнить, совсем недавно же, вот час назад… День? Год?