Вот они и выстрелили.

Валенок неумело встал на колени, примостил у ноги фонарик, кое-как освещающий тело одноклассника, потянул на себя массивную тушу Стаса, стараясь перевернуть на спину.

– Э-э-э… – промычал тот. Валенок от неожиданности отпустил его плечо, отчего потерпевший, чуть уже приподнятый, снова рухнул в грязь.

Живой?! Фантастика…

– Стась, давай как-нибудь до дома, а? – жалобно сказал Валенок. – Хоть как-то? Сюда ж «скорая» не проедет, развезло всё.

Молчит. Раз только отозвался – и молчит. Вот же, блин. Как быть-то?

– Синий, – очень тихо, каким-то загробным голосом сказал Станислав, не делая ни малейшей попытки подняться. Вообще не двигался, только пробубнил:

– Весь мир синий. Весь мир вокруг синий…

Слова звучали невнятно, но Валенок расслышал и обрадовался, снова схватил за плечо, за руку, и рывком перевернул его на спину.

Передней части футболки вообще не было, одни обгоревшие обрывки ткани. Во всю грудь Стаса наподобие татуировки отпечатался причудливый извилистый след от удара молнии: сине-красный, с чёрными подпалинами, огромный и страшный, как врезавшийся на огромной скорости осьминог, ставший частью кожи. Щупальца ожога уходили подмышки, по животу вниз, под ремень с покосившейся бляхой.

– Ты меня слышишь? – спросил Валенок. – Встать можешь?

У него внезапно разболелась голова, словно вечер закончился как задумано, а сейчас наступило грубое похмельное утро, когда любой звук – горе, любой свет – издевательство. В виске билась, разгораясь, болезненная искра.

– Синий, – снова сказал Станислав. Похоже, он ничего не слышал. Лицо его, перепачканное грязью, мертвенно-белое, было перекошено застывшей гримасой; между на половину прикрытых век виднелись только белки глаз, будто кто засунул ему туда варёные яйца. Ни намёка на осмысленность.

– Вставай! – попросил Валенок. Ему сейчас стало даже жутче, чем сидеть в домике и думать об однокласснике как покойнике, на деле всё оказалось ещё страшнее. – Давай на дачу пойдём, отлежишься.

Стас открыл глаза. Они были налиты кровью, словно парень перекупался, а теперь вот выбрался на берег и пытается сообразить: где он, кто, почему так холодно.

Бычьи глаза, бешеные.

Упёрся мутным взглядом в Валенка, с трудом поднял руку, растопырив пальцы, снова уронил её на землю. Странно, но головная боль у приятеля от этого отступила, прекратилась почти мгновенно. Станислав с трудом разжал запёкшиеся губы, шумно сглотнул:

– Самогон…

– Чего, выпить хочешь? Вот эт-та номер… Лежи, лежи, я сейчас посмотрю!

Валенок вскочил на ноги, метнулся к сумке. Нет уж, спиртного этим вечером не видать: всё содержимое сплавилось в один комок, из которого торчали странно округлые края стекла, куски почерневшей фольги и острый срез жести от консервной банки. Воняло рыбой и протухшими яйцами.

– Слышь, чего: нечего нам пить! Расплавилось всё на хрен.

– Жалко. Печёт всё внутри, в груди, в голове… Надо залить. Надо.

Стас захрипел, но не потерял сознание, как боялся его приятель, а вовсе наоборот – рывком сел, помогая себе непослушными руками.

– Я видел её, Валенок.

– Да кого? – расстроенно бросив сумку, буркнул тот.

– Наверное, это ангел. Весь белый, с головы до ног, лицо белое, руки, плащ. Аж светится. И в руке меч, не брешут в церкви, как есть меч.

– А почему «она», если ангел? Они ж мужики.

– Сам ты мужик… Она это была. Вся в белом, светится, а глаза – чёрные. И тут я понял, Валенок, я вообще всё понял. Жизнь – собрание ненужной дряни в месте, которого мы не знаем.

«Скорая», вызванная от обходчика, приехала только утром.

Пациент был жив, умеренно здоров – Валенок даже хотел, чтобы одноклассник был компактнее, очень уж тяжело тащить такую тушу на дачу почти волоком, – но совершенно свихнулся. Он то узнавал приятеля, то называл его сержантом Мирзоевым, то вдруг вытягивался на топчане, куда сгрузил его уставший Валенок в струнку, пытался поднести руку к голове, сложив пальцы лодочкой и хрипло орал: «Так точно, товарищ капитан! Рядовой Анциферов по вашему приказанию прибыл, разрешите выполнять?».

Похмельный фельдшер, пожилой уже, небритый и равнодушный, осмотрел Стаса. Пощупал пульс, померял давление, с некоторым даже интересом изучил след от ожога молнии.

– Психическое это что-то, – сказал он Валенку. – Не наш профиль, но до больницы довезём. Родственники есть?

– У меня? – растерялся тот.

– Тоже дурак, что ли? Всех тут молнией шибануло? У него, – он махнул рукой в сторону Станислава, который на прибытие медицинской помощи так и не отреагировал, разговаривая с многочисленными, но, увы, невидимыми собеседниками.

– Ну он это… У бабки живёт, в городе. Я адрес знаю!

– Вот в психушке и назовёшь, собирайся уже, поедешь с нами.

Так и осталась крыша сарая в этот раз непочиненной. Фельдшер сходил к машине за раскладными носилками, втроём с водителем они перетащили на них дюжего Стаса и отнесли в «скорую». Валенок ехать не особо хотел, но и бросать так пострадавшего было западло.

Не по-пацански.

Из психиатрического отделения Станислава выпустили через год, как раз во время путча.

Пока на экране мямлили говорящие головы комитета-по-спасению-неведомо-от-чего, а по Москве хозяйски перемещались танки Таманской дивизии, к Валенку домой явился похудевший, больше похожий на наряженное в длинную холщовую робу пугало, приятель. Был он почему-то босиком, без вещей, с одним только тощим мешком на лямках, висящим на плече.

Уколол взглядом протянутую руку, но жать не стал.

Отстранил с порога и сразу пошёл к матери Валенка, закрыв за собой дверь. Тот так и остался в прихожей, недоумённо протирая очки. О чём был разговор – да и разговор ли? – Валенок так и не узнал. Мать и жутко изменившийся за этот год Стас вышли из комнаты, причём мама почти плакала, совала пачку денег, все их накопления, в руку гостя.

– Со мной поедешь, – сказал тот однокласснику. – Собирайся.

– В смысле?.. – начал было тот, но наткнулся на бешеный взгляд и замолчал.

Глаза Стаса теперь не были красными, налитыми кровью, пугающими. Обычные человеческие глаза, карие, с еле заметными жёлтыми искрами, они просто давили, топили собеседника на месте. Ни спорить, ни что-то обсуждать желания не было.

– Стас… – всё-таки прошептал Валенок.

– Велением Господа нашего и присных Его принял я имя Добросил, им и называй меня впредь. Твоё поименование тоже близко, ибо собираю я учеников и соратников. Так будет.

Валенок вскинул голову, но не произнёс ни слова. Просто посмотрел в глаза приятеля… а, да какого, к бесам, приятеля – Учителя! – и пошёл к себе в комнату за вещами.

Сюда он больше не вернётся, это было понятно сразу.

Добросил тем временем взял деньги у матери Валенка, небрежно, словно старую газету, скомкал, сунул их в заплечный мешок. Прошёлся по квартире, иногда останавливаясь то у книжных полок, то перед картинкой на стене, изображающей заснеженную деревню, то у окна, внимательно глядя вниз. На детской площадке играли в песочнице малыши, рядом на скамейке бабки возбуждённо квохтали, обсуждая что-то. Не иначе, последние события в столице: «Лебединое озеро» всё-таки гениальное музыкальное произведение.

Шедевр мастера. Та-та-тата, тарам-пам-пам.

– Мир слаб, мир неустойчив и холоден, – внезапно сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Спастись и победить может только братство, союз связанных между собой душ. Братством силы нарекаю его я, и сегодня первый апостол последует за мной во имя спасения.

Он обернулся к Валенку, стоящему уже за его спиной в готовности, с рюкзаком, набитым вещами.

– Волею ночного ангела и адского огня, брат мой, нарекаю тебя… В голову ничего и не приходит. Ну пусть, Силохват Первозванный. Да. Коряво, конечно, извини. У меня с фантазией туговато сегодня.

И приятель, и его мать слушали Стаса с совершенно пустыми глазами, словно куклы. Можно матом ругаться, можно псалмы петь – им всё равно.