– Чего свинячишь?

– А, да плевать всем. Ты не привык ещё? Всем на всё плевать, жизнь такая стала.

– И что, без вариантов?

– Ага. – Валенок отвернулся, уставился в грязное окно, за которым мелькали бесконечные поля, перелески, редкие домики. Там, за окном, всё тоже было серым, немытым; вероятно, так же пахло креозотом и грязью, как и сам вагон.

Станислав задумался. Вообще-то жизнь изменилась, это он и сам заметил. Но чтобы настолько, что всем плевать? Понятно, лозунги выцвели и заплесневели, другие придуманы с трудом и вызывают только смех. Ускорение, перестройка… Мыло по талонам. И сахар. Говорят, из-за самогонщиков. Вот и проверим, куда народное добро девается, на какие цели.

От станции – приподнятой на метр платформы с ограждением, билетной будкой и табличкой «236 километр» до дачного посёлка шли уже в сумерках. Не доходя до дач, Валенок ткнул его в бок и показал на дорожку в стороне:

– Нам туда. Стемнеет – загребёмся стучаться, сейчас возьмём.

Сейчас так сейчас, невелика проблема. Он точно пока не устал, можно и прогуляться сразу в деревню.

Лаяли собаки, посреди пропахших пылью и навозов невысоких оград задумчиво промычала корова – не подоили, что ли, по пьяни? Нужный дом нашли быстро, Валенок оставил приятеля у калитки, забрав смятую кучу рублей: «Они чужих не любят, вдруг менты!», и скользнул во двор. К запахам деревни прибавилась нотка сырости, словно где-то неподалёку образовалось озеро. Небо над головой, и так уже почти чёрное, набухло облаками. Поднялся и сразу утих ветер, словно испуганный своей смелостью. Куда-то разом сгинули полчища комаров, досаждавшие от самого полустанка.

А ведь вольёт сейчас. И так вольёт, что смоет всё к чертям, вместе с деревней, дачами и самогоном. Ну и с ними, естественно.

Валенок тоже сообразил, долго торговаться не стал, уже выскочил на улицу с двумя бутылками беловатого раствора, заткнутыми плотными кляпами из газет.

– Слезы сегодня нет, – огорчённо сказал он. – Вот это только… Зато дёшево. Сказали, не отравимся.

Кретин. Мало того, что пришлось переться черти куда, так ещё и пить придётся дрянь.

Дождь тем временем не просто приближался, он обволакивал землю и всё на ней сущее, сочился изнутри травы и деревьев, разом отяжелевшей одежды и сумки изнутри.

– Муха-бляха! – озабоченно сказал Валенок. – Сейчас как даст… А нам ещё поле перебежать нужно.

Они уже вернулись на дорогу в дачный посёлок, достигли первых домов, но была одна беда: если идти по грунтовке, получалось минут на десять дольше, чем направо и напрямую через луг. Темно вот только, да и ливень…

Он уже был здесь. Рядом. Над и вокруг.

Беременное водой небо готовилось разрешиться могучим летним ливнем, ему плевать было на двух пацанов.

Они рванули через поле, по протоптанной поколениями дачников тропинке. Бежать даже в темноте было нормально, не оступишься, дождь пугал больше. В совершенно чёрном небе проскакали всадники на огненных конях, пока ещё редкие, словно передовой отряд молний. Разведка боем. Где-то далеко ухнул раскат грома, следом ещё один – ближе, звучнее. По голым рукам, по головам и земле начали глухо шлёпать первые, самые тяжёлые капли. Началось.

Валенок, даром что ещё там в деревне сунул Стасу обе бутылки – ну а чё, ты ж с сумкой! – мчался впереди. Его белая футболка как цель в тире мелькала перед глазами, не давая сбиться с пути. Тёмная полоса садов, в одном из которых и стоял вожделенный домик, была рядом – вот-вот, руку протяни. Но никак не успевали: дождь уже хлёстко мял вокруг траву, простреливал насквозь футболку и джинсы. Старые кеды Стаса начали шлёпать по мгновенно раскисающей тропинке, скользить. Он едва не упал, махнув в воздухе сумкой, в которой звенели бутылки. Снова поскользнулся.

– Давай! – крикнул Валенок. Он уже почти добежал до деревьев, за которыми виднелись заборы.

Станислав едва не упал ещё раз, притормозил: а что это он, собственно? И так уже насквозь мокрый, так хоть не грязный пока. И не надо.

Зашагал осторожно, медленно, чуть косолапя разъезжающимися ногами.

И ведь дошёл, не упал. Почти дошёл.

Небо над полем раскололось, ярко, до последней травинки осветив всё на земле. Извилистая молния ударила не вертикально сверху вниз, а затейливо, по диагонали, ломаясь на каждом повороте, ветвясь и треща неумолимой силой. Даже ливень, казалось, замер на мгновение, уступив место более страшному, мощному собрату. Гром хлопнул с такой силой, что Валенок даже присел у стоящего возле забора дерева. Но продолжал смотреть: такое вообще мало кто видел в этой жизни.

Яркая ломаная дуга столкнулась с землёй, весь мир дрогнул, а неторопливо идущий по тропинке Стас будто осветился изнутри призрачным сиреневым сиянием, весь: от коротко стриженой головы, ярко-рыжих волос, до мокрых кед. Даже сумка вспыхнула у него на плече, будто внутри внезапно загорелась гигантская прожекторная лампа.

Валенок едва не ослеп. Он сидел на корточках и тёр глаза, под веками которых никак не остывало сияние жуткой вспышки. Едва не плача, он нащупал ствол дерева, поднялся, опираясь. В глазах плясало дьявольское пламя молнии, не желая никуда деваться.

– Стас! – пискляво крикнул он. – Ну Стасик, ты живой?!

Ливень заглушал все звуки. Снова сверкнула молния, но уже в стороне, даже не над деревней, а дальше. Гром запаздывал. Гроза явно шла стороной, только вот…

– Станислав! – заорал Валенок, но вновь безответно.

Зрение вернулось минут через десять. На поле ничего видно не было, никто никуда не шёл, это уж точно. Парень испуганно осмотрелся, но выходить под дождь и шлёпать по грязи, пока не наткнёшься на покойника – а что того убило на месте, Валенок даже не сомневался, – ну уж нет! Страшно.

Да и бессмысленно, зачем ему это.

Он открыл заднюю калитку в заборе, до которой не добежал каких-то десять метров, дошёл до дома, отпёр дверь и включил свет: на веранде, потом в комнате. Хилые лампочки резали светом глаза, но оставаться в темноте было ещё страшнее. Зачем-то полез в ящик с инструментами, достал топор. Потом, уже с ним в руке, опомнился: дурак, что ли?

С кем сражаться, с ушедшей грозой или с покойником на лугу?

Сунул обратно, сел к столу и стал думать. У соседей вон свет горит, можно пойти, объяснить, попросить помощи, да только какой? Пенсионеры, бабка Зоя и муж её, Витёк, сердечник. Что они могут? Витька и просить не о чем, увидит труп – инфаркт. Бабка… Ну скажет, беги на станцию, к обходчику, телефон только там, «скорую» вызови. Так это Валенок и сам знал. Вот же блин, сейчас выпить бы для храбрости, а самогон у Стаса остался в сумке. То есть, пропал.

– Вот же хрень… – сказал он вслух. Это придало сил, приободрило. – Долбаная хрень в натуре. Жёваный крот. И епишкин пистолет…

Ну да. А что ещё скажешь? Валенок встал, покопался в материном шкафу, нашёл фонарик под квадратную массивную батарейку. Порылся ещё, нашёл и её саму, вставил, щёлкнул. Светит, но как-то неуверенно, блёкло. Сойдёт. Схватил дождевик с вешалки, накинул на себя, вышел во двор и медленно потопал к калитке.

Всё равно посмотреть надо, как он там. Может, живой. Вдруг. Хотя и вряд ли.

Мокрые ветки хлестали по дождевику, мутный жёлтый овал света выхватывал то забытое ведро, то грядку с полёгшим луком, то уложенную кусками старого асфальта тропинку. Вот и калитка, а за ней – невдалеке – поле.

– Стасик!.. – жалобно позвал Валенок и прислушался. Дождь почти затих, слышно было малейший звук, но никто не отозвался.

Он поводил фонарём по сторонам: трава, опять трава, тропинка из раскисшей грязи, вон отпечатки его кроссовок, уже оплывшие от воды, похожие на цепочку продолговатых ямок. Вздохнул и пошёл по траве, стараясь не наступать на полосу земли.

Станислав лежал лицом вниз. Совсем недалеко, чуть-чуть не успел дойти. Сумка, от которой шёл заметный запах горелого и кислого, валялась рядом. Валенок криво перекрестился зачем-то, хотя никогда верующим не был, подошёл к телу, остановился. Футболка на приятеле словно побывала в костре, под обгоревшими прорехами тряпки светилась кожа. Воротника вообще не было, будто хозяина последний момент рванул майку на груди: стреляйте, мол, сволочи!