Майор медленно и аккуратно развернул тяжёлый грузовик (чёрт, пять лет такую дуру не водил, не застрять бы где по неопытности), проехал ворота и начал рулить по лесной дороге, одновременно рассказывая.

Приходилось ещё и упрощать, учитывая неглубокий ум начальника.

– Они, когда подходящего для себя человека находили, первым делом его включали в группу высших адептов. Давали на вкус попробовать возможности, так сказать. Ну и обещали… Лично Добросил и обещал: год-другой, и станешь ты, брат, высшим. И ведь работало всё… Физик сказал, у него самого дар пирокинеза открылся… ну, это на расстоянии огонь зажигать. Ощущения, говорит, непередаваемые, такое чувство силы и власти, что ух! Но только в трансе, иначе никак. Нам ещё повезло, что высшие адепты не особо какими-то боевыми способностями владели. Так и то сколько…

Он осторожно объехал здоровенную яму посреди дороги. «Урал», конечно, зверь машина, но и его опрокинуть можно с непривычки. Газанул и покатил дальше.

– Да ну, бред это… Готовьте крэмы и лосьоны, заряжаю вашу воду. Тьфу.

– Ну… Вы ж видели, какая чертовщина творилась в посёлке? Так что разбираться надо. Если рыжего откачают, конечно.

Грузовик слегка вилял на раскатанных местах дороги, но пёр в город вполне уверенно. Один раз пришлось уступить дорогу встречной колонне: вот тут уже и пожарные, и ещё «скорые», и три милицейских бобика. Теперь терять нечего, начальнику УВД, под благосклонным взглядом которого и захватывали Братское, ничего не поделать. Поздно. Надо потом разобраться, чем Добросил купил высокое ментовское начальство.

Николай Николаевич нахмурился и дальше ехал молча, переваривая услышанное. Конечно, в Союзе вся эта потеха была невозможна. Слухи ходили про людей с необычными способностями, но так… Джуна вроде Брежнева лечила, ещё что-то под большим секретом шёпотом говорилось. На кухне, с открытой на полную водой из крана, чтобы подслушку обмануть. Опять же, американцы мутили свои подобные программы, а тут вон как всё расцвело.

– Ну, понял, – наконец прервал он молчание. – А нам-то на кой чёрт этот экстрасекс?

– Не могу сказать, товарищ генерал-майор. Московским товарищам виднее. Вы на своём уровне, а мне тут полковник один лично названивал.

– Да какие они уже товарищи… Господа все. Казино, акционеры и инвесторы.

– Так точно. В смысле, никак нет. Устав-то никто не отменял, значит, товарищи.

– Борзый ты, Комаров. Или пойдёшь далеко, или шею свернёшь. Тебе сколько, тридцать два? И уже майор? Да уж.

«Урал» въехал в город, промчался мимо пару усиленных милицейских постов, удивлённо провожающих глазами дыры в брезенте и специальные номера. Бдят.

Это хорошо, что бдят, если вспомнить, что в Чечне второй год всё… не очень.

Комаров лихо затормозил у главного входа Управления, высадил генерал-майора, отдал ключи водителю, а сам пошёл в кабинет. Дел накопилось до чёрта, вопросов к нему будет много, поэтому сперва позвонить в больницу. Сейчас главное, чтобы этот рыжий деятель не сдох, очень уж плохая рана. Потом уточнить, что с Физиком, не поехал ли он крышей – таблеточку перед расправой с людьми-пищей он принял оч-чень непростую, и покрепче люди ломались.

Ну и отчёт в Москву, обстоятельный, комплексный, чтобы всё красиво было.

А всё же интересно: вот если бы самому в этот самый транс впасть, чтобы он сумел делать? Хорошо бы предвидеть будущее, отсюда, из девяносто пятого. Новый век скоро, новое тысячелетие. Ведь не может же всегда всё быть так погано, как сейчас.

Никак не может.

Он посмотрел на стену над столом: с одной стороны Дзержинский, элегантный как потрет средневекового инквизитора, с другой – опухшее рыло гаранта.

Так и живём, в единстве и борьбе… Кофейку бы надо попросить у Пятницкого, благо кабинеты рядом. Рабочий день, считай, только начался.

Комаров подошёл к окну, за которым лениво кружились снежинки. За спиной, в углу, мурлыкала так и не выключенная с утра паршивая китайская магнитола «Шанхай», у которой из россыпи весёлых разноцветных светодиодов вокруг динамиков работали всего несколько. Они-то и мигали неживыми синими и красными огоньками, никак не попадая в ритм меланхоличной песенки, исполняемой тонким голосом.

Комаров прислушался.

Ну да, ну да… Даже подпел пару строчек себе под нос:

I could wait night and day

Be the sky blue or gray

In my heart night and day

For your love to stay

Obsession

– Такие дела, мужики, – неизвестно кому сказал майор, когда песня кончилась. – Обсешн…

Кто ещё порадует с утра, как не родная мать… В её понимании, разумеется, не в моём же. У меня свои представления о радости.

– Кирилл, сколько можно?! – Она резко взмахнула сигаретой, словно пытаясь перекрестить невидимого мне демона, обезоружить его одним движением, а затем добить. Каблуком в лоб или задушить пояском от кимоно – мама пока не решила.

– Сколько можно что? – поинтересовался я, не разгибаясь.

Если кто-то и умеет чистить обувь, стоя навытяжку, то я пока нет. Нехватка подготовки и жизненного опыта. Всего-то тридцать один год от роду, опять же так и сидеть безопаснее: багровый в полутьме прихожей уголёк сигареты так и чертил над головой затейливые узоры. Мыслитель Родена с силиконовой губкой под обстрелом ближайших родственников.

А почистить надо. Я вообще люблю точность, красоту и аккуратность. Чем дальше у матери съезжала крыша, тем пунктуальнее становился я сам.

– Сколько можно жить за счёт брехни, сын? – пафосно закончила мать и затянулась. Сигарета ушла за три затяжки, как у бывалого дальнобойщика. – Ты же обманываешь людей! Ты пользуешься их доверчивостью и дороговизной официальной медицины!

Отлично… Две эти темы были мамиными любимыми: как отвратительно я зарабатываю на жизнь и – не педик ли я. Второй пункт вычёркиваем: определённо и решительно нет, а вот насчёт первого у меня и самого имелись смутные сомнения, что мать в кои-то веки права.

С другой стороны – а что делать?

– Это хороший бизнес, мама, – заметил я, наконец-то закончив с обувью. Туфли заметно блестели даже в полутьме. – К тому же…

Она вздохнула, туша окурок в пепельнице на тумбочке.

– Я знаю, при твоей сексуальной ориентации необходимы повышенные расходы, Кирилл, но нельзя же абсолютно всё мерять на деньги.

Я решил промолчать. Телефон, сумка – тряхнул в руке, да, ключи звенят внутри, на всякий случай зонт с вешалки подмышку, и вперёд.

– Пока, Сайонара!

Это я не сошёл с ума, синхронно дублируя всё на японский. Отнюдь.

Просто после расставания с отчимом – не без моего участия, каюсь, – у мамы произошло некоторое перенапряжение мозговых мускулов, результатом чего и стали милые причуды типа постоянного курения дома, привычки разгуливать в кимоно и гэта, деревянных сандалиях, производящих больше шума, чем средних размеров перфоратор, и, конечно же, требование звать её исключительно Сайонара.

Что по-японски и означает «до свидания». Мне-то всё равно, а вот соседки из тихого шока, в который впали, так и не вернулись.

Мама сжала костлявыми пальцами ворот кимоно, расписанного райскими птицами, драконами и прочей дальневосточной чепухой и что-то хмыкнула на прощание. Дверь за моей спиной хлопнула, едва не прищемив край сумки. Сайонара в своём амплуа: если уж не удалось всласть поругаться, так хотя бы отыграться на вещах. Может быть, дешевле было оставить отчима в покое?

Поздно. К тому же – я тогда был гораздо моложе и глупее.

Дверь подъезда пискнула, когда я хлопнул по кнопке и приоткрылась. Я вышел и легко сбежал по ступенькам, щурясь от яркого солнца. Очки? Ну да, надену, надо только выцепить их из кармана рубашки. Вот так-то лучше: мир окрасился в приятные песочные тона.

Прямоугольник двора был привычен и тих, всё же довольно рано, дети на каникулах, а бабульки у подъезда ещё не заняли насест. Налево длинный ряд машин – от приличных аппаратов до ржавой «шестёрки» дяди Коли с седьмого этажа, соседа снизу. Он даже на утилизацию и обмен с доплатой не повёлся в своё время, отстоял право владения памятником советского автопрома от детей и внуков. Посреди двора – будка трансформатора и детский уголок: песочница и качели. Сплошной символизм, если вдуматься.