– Держите! – И, сняв с плеча драгоценную сумку, прицелилась и кинула ею в деда.

Он тяжести дед покачнулся, осел вниз и, повесив сумку себе на плечо, злобно выругался:

– Вот мать её етить! Ты что там, кирпичи носишь? Так и убить недолго!

– Конечно, кирпичи, а вы что подумали? – Ухватилась я лихо за спасительную соломинку. – Для самообороны! Держите пакет! – И я швырнула ему пакет.

– Господи, ещё и кулёк у неё! – Дед поймал мою форму и, не зная, куда её деть, поставил прямо на землю. – Ну, давай сама! Небось тоже килограмм семьсят весишь, корова!

– Прыгаю!!! – Отрапортовала я, не обращая внимания на гнусные оскорбления, – И, как мешок с картошкой, повалилась прямо на руки деду, который с трудом устоял на ногах. Тот охнул и запричитал:

– Вот паскуда девка! Аккуратней нельзя?! Я тебе чё, молодчик? Как на мужиков лазать, так вы всё умеете, а как до физкультуры доходит, бревно бревном! Что у тебя предмету, пара небось? – Он вздохнул. – Вот я потому большой спорт и оставил – измельчали люди! Тренировать некого, зато наград все хотят…

– Слава те, Господи! – Скривился Жека, глядя со своих двух метров на нашу парочку. – Ну, счастливого пути. Назад отходи, мы трогаемся!

Валера дал длинный гудок, и вагоны, загрохотав, поехали. Я подхватила с земли пакет и приняла у деда сумку, воровать которую он, видимо, и не собирался и, помахав машинистам, зашагала обратно, в сторону вокзала, который стыл вдали в осенней вечерней дымке.

– Вот зараза, ну ты посмотри! – Восхитился дед за моей спиной. – Как с поезда прыгать, так она как полено, а как бежать – только пятки сверкают! Вот он, наш великий советский спорт!..

Бежать, однако, у меня получалось плохо. Камни, которыми были засыпаны рельсы, и грязная жижа под ногами сильно затрудняли моё движение – не говоря уж о тяжестях, которые мне казались теперь просто свинцовыми. Я обернулась. Зелёная электричка, которая меня сюда привезла, медленно и поэтично скрывалась за поворотом. Дед плёлся сзади меня нога за ногу – видимо, приключение его сильно вымотало. Бояться мне было некого.

Шла я долго – прошло, наверное, минут сорок, прежде чем передо мной вырос знакомый вокзал. Уже совсем стемнело. Поскольку снова зарядил дождь, плавно сменившийся снегом, а ни зонта, ни капюшона, ни шапки у меня не было, я сняла с шеи шёлковый платок и, сложив его треугольником, надела на голову и завязала под подбородком. Впрочем, он совершенно не спасал от льющейся с неба воды, и совсем скоро мои волосы превратились в мокрые ледяные сосульки, а тушь растеклась по щекам. Все мои джинсы были заляпаны тёмной грязью, пальто намокло, а при взгляде на ботильоны можно было смело сказать, что сегодня состоялся их последний выход в свет: мягкая кожа вся была в царапинах от камней, по которым я шла, а каучуковое напыление на шпильках заметно облезло, обнажив белёсые внутренности. Труды виднейших исследователей творчества Блока во главе с Вонишвили творчества оттягивали плечо. Меня трясло от усталости, нервов и холода.

В таком замечательном виде я доползла, наконец, до одной из платформ и, как заправский «заяц», влезла на неё по лестнице, которая предназначена исключительно для служебных целей, но которой, разумеется, ежедневно пользовались неблагонадёжные граждане. По платформе сновали люди – курили, смотрели на часы, прощались друг с другом, забегали в свои поезда. Увидев на одном из них набившую мне за день оскомину надпись «Монино», я ввалилась в первый вагон. Народу, конечно же, было битком – шёл седьмой час, – и люди с интересом изучали мою персону.

Мне было уже всё равно. Протиснувшись к свободному месту у окошка, я повесила на крючок пакет со спортивным костюмом, села и, облокотившись на локоть, наконец ощутила, что меня отпустило.

Накатившее ощущение долгожданного тепла и покоя подтолкнуло меня к размышлениям. Эх, не тем, не тем мы все занимаемся в школе… Надо было поднажать на физкультуру и математику – и тогда, возможно, логическое мышление и хорошая физподготовка сделали бы своё дело, и я оказалась бы дома пораньше, не испытав такого количества стрессов. Главное теперь не уснуть, не проехать свою остановку и, конечно, не забыть здесь свою физкультурную форму… Впрочем, теперь у меня есть связи на наших железных дорогах. Обращусь к Валере и Жеке, и они наверняка меня выручат.

Кто из нас не учился в своё время играть на гитаре или хотя бы не мечтал об этом? Лично я, подобно многим подросткам, не избежала этого поветрия. В четырнадцать лет на каком-то осеннем школьном капустнике я услышала, как мой одноклассник Витька Кедров лихо исполняет песни группы «Сектор газа» «Пора домой» и «Демобилизация», и это произвело на меня огромное впечатление. Пел-то Витька, честно говоря, отвратительно – он не попал ни в одну ноту, и это было, пожалуй, единственным его бесспорным музыкальным достижением, – но сам факт того, что этот заядлый троечник умеет играть на гитаре, сразил меня наповал. Мне вдруг страшно захотелось так же, как он, молча доставать из чехла видавший виды инструмент, деловито усаживаться на заботливо предложенный учительницей стул, рассеянно бросая: «Да мне, в общем, всё равно, где сесть…», несколько секунд сосредотачиваться под испытующе-внимательными взглядами одноклассников – и в звенящей тишине аккуратно брать, наконец, первый аккорд.

Вернувшись домой со школьного вечера, я стала приставать к отцу, чтобы он показал мне аккорды – когда-то в юности он бренчал в общежитии на шестиструнке всякую антисоветчину, – и уже на следующий день меня было за уши не оттащить от гитары. Конечно, «всамделишной» игрой мои опусы назвать было нельзя – я просто подбирала песни Цоя, Шахрина и Павла Кашина на известных всем трёх аккордах, отрабатывая на них примитивный дворовый бой, – но поначалу мои скудные знания вполне позволяли мне реализовывать соответствующие им скромные желания, и, играя, чувствовала я себя едва ли не Зоей Ященко1. Однако уже через пару недель восторг начал потихоньку утихать. Мои навыки игры на гитаре были слишком бедны для того, чтобы подбирать песни в разных тональностях, а нет ничего хуже, чем исполнять весь репертуар на одних и тех же аккордах. Играть целыми днями одно и то же мне стало в конце концов скучно, и инструмент отправился обратно на стенку, где и провисел весь следующий учебный год, пока я готовилась к поступлению на филологический.

Но желание играть у меня не пропало. Не в пример многим моим ровесникам, для которых гитара была только временным способом привлечь к себе внимание противоположного пола или продемонстрировать протест против старшего поколения, я не относилась к ней как к минутному увлечению. Едва поступив в университет, я вернулась к попыткам музицировать, но школьная история, конечно же, повторилась опять: моя музыка звучала бледно и скучно, а я даже не представляла, как можно разнообразить свою игру. Папа ничем помочь мне больше не мог – перестроечные песни, которые двадцать лет назад составляли его репертуар, не требовали особых изысков. На старшего брата рассчитывать тоже не приходилось: он имел к музыке примерно такое же отношение, как человек весом в центнер – к классическому балету. Но, тем не менее, каждый вечер, вернувшись из института, я закрывалась в своей маленькой комнате, снимала со стены папину «Кремону» и несколько часов подряд пела что-нибудь из Летова, Чигракова или БГ, отрабатывая всё те же простые музыкальные последовательности.

На первой после окончания школы встрече выпускников мы с Витькой Кедровым как-то неожиданно зацепились языками (в смысле – нашли общую тему для разговора, а совсем не то, что вы, возможно, подумали), и я уговорила его дать мне несколько уроков гитарного мастерства. Уроки проходили у Витьки дома, в его комнате, завешанной плакатами с изображениями отечественных рок-звёзд. Изо всех сил пытаясь игнорировать ну просто феноменальное отсутствие музыкального слуха у моего наставника, я кое-как осилила ещё семь аккордов и, таким образом, имела их теперь в своём арсенале целый десяток. На этом Витькин гитарный курс завершился, и я снова отправилась в свободное плавание.