Интересно, какой крем нужно наносить на лицо, когда ты ложишься спать в седьмом часу утра – ночной, потому что собираешься в кровать, или всё-таки дневной, потому что уже утро?

Я рассеянно размышляла об этом, рассматривая в зеркале над раковиной свою сонную физиономию и одновременно пытаясь открутить намертво заевшую крышку одной из стеклянных банок. В какой-то момент крышка поддалась, но усилие оказалось чрезмерным, поэтому баночка с кремом, прочертив красивую дугу во влажном воздухе утренней ванной комнаты, плюхнулась в прямоугольный кошачий лоток и, завалившись на бок, как в зыбучих песках замерла в зелёном гигиеническом наполнителе. Крем был ночной, поэтому вопрос выбора того, что намазать на уставшую физиономию, решился, таким образом, автоматически.

Закончив ритуал ухода за кожей лица, я, кряхтя, достала злосчастную банку с кремом из кошачьего туалета, тщательно вымыла её с мылом, вытерла полотенцем для рук и водрузила обратно на полку.

На полпути в спальню я вспомнила, что крем в летающей банке закончился ещё накануне. Из этого следовало, что можно было, в общем-то, её и не мыть, а сразу выбросить в мусорку. Видимо, ёмкость искренне хотела помочь мне в этом – а может, таким образом она пыталась свести счёты с жизнью и планировала утопиться, выбросившись в унитаз, но немного ошиблась в траектории и, промазав на пару сантиметров, угодила в объятия его младшего братца. Хорошо ещё, что кот в этот момент не находился в месте своего уединения – мог бы схлопотать по мордахе от известной косметической марки. И пусть бы попробовали потом писать на своих склянках, что они не тестировали продукцию на животных!

В спальне был разлит сине-сиреневый утренний полумрак – идеальное время для засыпания. Я подошла к окну и, чуть отодвинув портьеру, в щёлочку между шторами посмотрела на улицу. Улица была пуста; на ветках дремавших деревьев лежал молчаливый снег. Я открыла окно (терпеть не могу спать с закрытыми окнами – без уличных звуков и запахов чувствуешь себя как в вакууме), и по паркету мгновенно пополз холод. Перебирая ледяными ступнями (мёрзнуть – моё перманентное состояние, и никакой горячий душ не способен меня отогреть), я подошла к кровати, села на краешек и, нагнувшись, щёлкнула кнопкой включения на маленьком электрическом обогревателе. Он тихо и уютно зашумел, и ноги обдало приятным теплом.

Где-то в глубине одеял заворочался спящий муж. Перевернувшись с боку на бок, он пробормотал: «Опять ты окно открыла и включила эту штуковину… Космос отапливаешь…»

Я щёлкнула рычажком выключателя в обратную сторону, и в комнате снова стало тихо. Стараясь не успеть заново замёрзнуть, я юркнула под одеяло, вытянулась под ним, подняла ноги так, чтобы дальняя часть одеяла повисла на ступнях, и опустила их опять, чтобы ноги оказались полностью закутанными. Это действие одновременно убивало двух зайцев – решало проблему холода и охраняло ноги от кота: под утро он всегда приходит ласкаться, долго топчется на мне, перебирая лапами, а потом неизменно начинает кусаться.

Часы показывали шесть часов двадцать минут субботнего декабрьского утра. Из этого явственно следовало, что вставать на работу сегодня не надо. Тем не менее, я взяла с тумбочки телефон и сурово завела будильник на семь ноль-ноль.

Ровно через сорок минут над моим блаженно спящим ухом раздались приятные клавишные переливы. Нащупав на полу телефон, я выключила будильник и, с наслаждением перевернувшись на другой бок, уснула.

На запускающие пробуждение звуки муж ровным счётом никак не отреагировал. За пять прожитых со мной лет он привык к моим странностям, одна из которых – завести в выходной день будильник только для того, чтобы, проснувшись от его звука, обрадоваться, что можно ещё долго спать, и с наслаждением отключить пиликающую сволочь.

В девятом часу утра пришёл кот. Увидев, что сегодня укусить хозяйку, увы, не удастся, он с минуту потоптался на моей спине, после чего мирно улёгся в мужниных ногах и, свернувшись креветкой, уснул. Там ему явно было спокойнее: в зависимости от того, что мне снится, я могу вести себя во сне очень агрессивно.

Но в то утро я спала спокойно. Мне снились летящие в синем небе маленькие электрические обогреватели, которым нужно было греть огромный, сверкающий огнями, прекрасный космос. Они улетали всё дальше и дальше, некоторые из них превращались в точки и навсегда исчезали из виду… И чем дальше они улетали, тем теплее становилось в далёком, неизвестном и тёмном пространстве, и какие-нибудь маленькие лохматые зверьки, очень похожие на наших кошек, махали лапами этим обогревателям со своих добрых планет, зазывая их к себе в гости.

Наверное, отапливать космос и есть моё истинное предназначение.

В наше время всякий уважающий себя человек просто обязан иметь какую-то фобию. Это, знаете ли, становится модным. Современная медицинская наука предлагает нам на выбор огромное количество разнообразных страхов. Существуют, оказывается, люди, которые боятся заходить в туалет (они страдают апопатофобией) и испытывают ужас, едва слышат какое-то определённое слово (вербофобия). Есть те, кто не выносит добрых пожеланий в свой собственный адрес (эйхофобия) или впадает в панику при виде пуговиц (кумпунофобия). Особого уважения, на мой взгляд, заслуживают такие тяжёлые заболевания, как гнозиофобия – боязнь получения новых знаний, копофобия – боязнь переутомиться и, конечно, великая эргофобия – боязнь работать вообще.

Впрочем, наиболее популярными по-прежнему остаются всем известная боязнь замкнутого пространства – клаустрофобия, – которая в сочетании со страхом перед полётами на самолёте – авиафобией – способна не на шутку расшатать человеку нервы. Что до меня – летать я панически боюсь, но приходится: не каждый лакомый кусочек себя самого мир готов преподнести тебе на блюдечке с голубой каёмочкой, где та самая кайма – это железнодорожные пути или автострады. Поэтому с боязнью самолётов приходиться кое-как справляться – в отличие от боязни пауков, которая не только не стала меньше, но, вероятно, и прогрессирует.

В средней полосе, где я всю жизнь обитаю, опасных пауков, в общем-то, нет – но ведь и пуговицы не бросаются на человека, а человек, тем не менее, впадает при их виде в панику. Мой страх перед пауками совершенно иррационален. Я понимаю, что несчастное членистоногое существо, вероятно, и само боится меня как огня – ведь человек, не задумываясь, может просто прихлопнуть его тапком и, напевая под нос весёлую песенку, смыть в унитаз. Но убедить себя в этом совершенно невозможно. И поэтому – я продолжаю бояться.

Когда мне было пять лет, мы с родителями отдыхали в бабушкином доме в Геленджике. Я, видимо, подхватила какую-то заразу или простудилась, потому что несколько дней лежала на кровати в бабушкиной комнате и не выходила ни в сад, ни за пределы участка. Еду мне приносили на подносе. Я её ела, а, чтобы есть было не так скучно, мне включали по телевизору всякие мультики.

Однажды вечером, когда шедевры мультипликации уже порядком набили мне оскомину, а ужинать всё равно было надо, что-то вдруг привлекло моё внимание в бабушкином шкафу. Аккуратно отставив поднос и вылезши из-под одеяла, я направилась было к объекту моего познания – как вдруг замерла от ужаса. В следующую секунду мой страшный вопль, от которого в серванте зазвенел мейсенский фарфор моей прабабки, уже нёсся по всему дому, саду и, вероятно, соседним участкам.

На стене, в углу, сидело нечто. Это, без сомнения, был паук – но по размеру он скорее напоминал краба размером с половину папиной ладони. Он сидел не шевелясь – видимо, размышлял, как построить свой дальнейший маршрут; я же, будучи парализованной от страха и какого-то первобытного омерзения, тем не менее, вперила в него очи, продолжая орать.