Птица, сделав круг под невысоким потолком, уселась на широкий стебель — кровать была окружена хитросплетением не то деревьев, не то цветов.

— Я же говорила! — гаркнула она, как только Нельжиа вновь начал проваливаться в океан грёз. Мельрие под его боком тяжело вздохнула во сне.

— Ты была права, я был не прав. Довольна?

— Я же говорила! — повторила птица. Нельжиа понял, что та лишь повторяет заученную фразу. Видимо, смортка так часто повторяет эти слова, что у неё есть целая армия таких птиц, рассылаемых по случаю торжества всем тем, кто умудрился ошибиться в её присутствии.

Судья сел на кровати, протирая заспанные глаза.

— Ну что?

Птица опять перепрыгнула на кровать. Только теперь Нельжиа заметил, что к её ноге привязана монетка с дырой внутри. Судье был знаком этот символ. Он лениво потянулся, сполз с постели, деликатно стянул со спящей Мельрие покрывало и, завернувшись в него, прошествовал сквозь свой домашний сад к зеркалу.

— В такие моменты я жалею, что мы облачились в тела, подобные телам смертных, — сказала Ирмитзинэ, глядя на тридана с крайним осуждением.

— Я был духом сладострастия; было бы странно, если бы я сам не мечтал испробовать того, к чему мог только склонять других, — улыбнулся тот, усаживаясь на подушках.

— Ты пробуешь уже четыре тысячи лет.

— Ах, любовь никогда не надоедает!

— Это не любовь.

— А тебе почём знать? Ты сама не знаешь, что это.

— Однажды мне почти удалось…

— Давай не будем об этом, — тридан махнул рукой, — ты ударишься в воспоминания, испортишь себе настроение, испортишь мне настроение, придётся опять устраивать оргию, а мои люди ещё не оправились от предыдущей… Зачем хотела меня видеть?

— Норшал, — кратко ответила Ирмитзинэ.

— Да, да, я почувствовал, — Нельжиа зевнул. — Можешь забирать свои серебряные копи.

— И холмы Ольке.

— Да, они тоже твои, — поморщился тридан.

— Но я искала встречи не для того, чтобы напомнить о пари. Как можно быть таким беспечным?

— А что такое?

— Неужто ты не понимаешь, что мы — следующие?

— Перед нами будут ещё Раутур и трёхротый владыка…

— Фарлайт расправился с Норшалом как раз благодаря трёхротому владыке. А Гардакар только спит и видит, как бы от меня избавиться. Так что я в опасности.

— «Мы» или «я»? — уточнил тридан.

— Мы.

Тридан рассмеялся.

— В последний раз я иду у тебя на поводу! — и тут же добавил, картинно возмутившись: — А ведь сколько их уже было, этих последних раз!

— Давай только не как ты любишь — тяп-ляп, а так, чтоб сработало. Если получится, я даже оставлю тебе твои копи. Как там поживает Пророк?

— Не знаю. И ты не знаешь. Раньше от нас не было секретов во всей Тьме. А теперь, как только мы захотели познакомиться поближе с одним парнем из Западной земли, так всё: стена, глухо! Его даже никто не видел, кроме самого Раутура. Я засомневался, что этот Пророк существует.

— Ясно.

Ирмитзинэ коснулась поверхности зеркала со своей стороны, и исчезла, оставив Нельжиа наедине со своим отражением. Тридан послал самому себе воздушный поцелуй и, изучив вид своего тела в покрывале, подумал, что надо бы ввести такой стиль в моду.

На другом конце мира Нефрона тоже изучала своё отражение: посеревшее, с мешками под глазами и потрескавшимися губами. Она коснулась лица пальцами, будто бы это могло что-то исправить. Послышались шаги, и Нефрона отложила зеркало туда, где десять минут назад взяла его — на стол целительницы Ольмери.

— Рад, что вам лучше.

Нефрона оглянулась.

— Я думала, меня осмотрит Ольмери.

— Нет, я проводил операцию, мне и смотреть пациента… раздевайтесь.

Нефрона зло посмотрела на сморта.

— Перед вами я не буду раздеваться.

— О Тьма, что за упрямство? Во-первых, я врач, а во-вторых, уже видел вас обнажённой.

— Вот именно. Вы уже достаточно на меня смотрели. Где Ольмери?

Сморт вздохнул.

— Хорошо, скажу прямо. Вас пригласили главным образом для другого.

Нефрона напряглась. После работы в суде у неё сложилась чёткая ассоциация: если кого-то вызвали, значит, его будут допрашивать. А ей есть, чего бояться.

— Кто создал эти камни, которые я пересаживал вам вместо почек?

— Никто. То есть, я сама.

— Эти камни созданы рукой сморта.

— Под моим руководством. Мне пришлось привлечь сморта, потому что я сама бы не смогла, но идея была моя…

Нефрона сама не могла понять, зачем это сказала. Она ждала обвинения, доктор спросил её о камнях, и она «взяла вину» на себя. Но какая вина в создании камней? Чёртова паранойя! Этот сморт — просто исследователь, как и вся их каста. Никакой вины её не ждёт, только… успех? деньги? И то и другое пригодится, чтобы растить маленького Фарлайта в обстановке, которую он заслуживает.

— Вы хотите сказать, что Ремус, чья подпись стоит на этой табличке — ваш ученик?

— Именно. Вы можете спросить хоть у его родителей в Пиминне, хоть в саотимской школе… вам подтвердят.

Сморт взглянул на неё с недоверием.

— И отдайте это мне, это собственность моего ученика, а значит — и моя! — волшебница выхватила табличку из рук врача и быстро ушла, пока тот не успел её остановить.

Только переступив через порог, она сама взглянула на табличку. Вот и пригодился тзин-цо, который им вбивали в школе. На табличке была полная инструкция по синтезу этих камней и их вживлению.

«Надо выучить всё, что тут написано», — решила она. — «Я должна разобраться в этих камнях… как их… не написано. Пусть называются нефросы — в мою честь».

— Как всё прошло? — подал голос Мирт.

Он сидел у открытого окна с чашкой в руках и даже не оглянулся на Нефрону, когда та вошла. В доме всё ещё стоял неприятный сладковатый запах, что остался после растворения останков Хеды. Оттого Мирт и держал окна настежь, но пока это мало помогало.

— Ничего интересного.

Нефрона стянула пыльные сапоги и уселась на диван.

— Лаитормский суд так мало платит следователям, что они не могут позволить себе снять собственное жильё?

— Нормально платит. А почему ты спросил?

— Да так.

И Мирт опять ушёл в себя. Нефрона отметила про себя, что с каждым днём до него становится всё сложнее достучаться. Будто бы Мирт отдаляется от неё и от всего остального мира, хотя телесно — вот он, только протяни руку, и сможешь дотронуться.

«Что за слабость», — думала Нефрона. — «Посидел в тюрьме несколько недель и сломался. Реакция, достойная право имеющего, нечего сказать!»

И ей не приходило в голову, что она сама стала одной из тех соломинок, что сломали Мирта.

Волшебница решила, что немного поплавать в собственных грёзах не навредит и ей, и закрыла глаза. В её воображении Фарлайт стоял рядом с ней, исключительно преданный и благодарный — ведь в новой жизни именно Нефрона взрастила его. В этом воплощении Фарлайт будет так счастлив… Уж она постарается. И воспитает его не таким неприступным. Пусть через шестнадцать, восемнадцать, двадцать лет — но она получит своё.

Из мечтаний их обоих вырвал крик, такой резкий, что чашка выпала у Мирта из рук:

— Война! Война!

Нинур валялась на постели и листала книжку с картинками — другие ей были неинтересны. Одно только присутствие бесовицы теперь успокаивало Фарлайта. Он то и дело украдкой поглядывал на неё — без пошлости, и снова возвращался к своим записям.

«Почему Тьма самостоятельно не может уничтожить плотный мир, если он ей противен? На это её способностей уже не хватает. Медленно но верно, мы, по большей части сами об том не подозревая, обуздываем её. Если свободный дал себя поработить добровольно, не сопротивлялся, пока у него были на это силы, достоин ли он чего-то, кроме рабства?»