— Прошли через время, сейчас откроется второй, — крикнул ему Каинах, перекрикивая гул ветра. А ветер здесь был бешеный: древний фраок еле держался в воздухе, но достоинство не позволяло ему упасть на людей. «Наверное, сам не в силах даже телепатировать», — успел подумать Фарлайт, когда мир вокруг опять скрутило.

Он уж было приготовился к новой боли, но на этот раз движение через прокол прошло более гладко. Всё-таки рвать пространство проще, чем время. Не успел Фарлайт моргнуть, как воронка схлынула. Ему даже сначала подумалось, что портал не удался — мир вокруг ничем не отличался от того, что был до воронки.

— Вставай! — послышался приказ Каинаха. Фарлайт еле поднялся, расправив крылья, но их тут же надуло, как два паруса, ноги фраока оторвались от земли и его потащило по людям, как перекати-поле.

Каинах вернул компаньона на место взмахом руки.

«Осторожней», — сказал он, на этот раз телепатией.

Фарлайт до сих пор не мог очухаться. Ветер снова потащил его, и снова Каинаху пришлось вмешаться. Фарлайт не чувствовал себя опозоренным, его одолел восторг от осознания того, в каком великом действе ему довелось участвовать: демоны перенесли через сотни веков и миль почти полторы сотни тысяч человек, несколько фраоков и, если верить Ламашу, несколько тонн оборудования… Фарлайт даже не понял, что эту эмоцию ему подкинул Каинах.

«Если что — представляй, будто люди — цветы, а тебе надо срезать бутоны», — телепатировал ему Каинах и полетел вытаскивать другого фраока из-под людского нагромождения.

«Цветы приятно пахнут, а не воняют», — подумал ему Фарлайт, но Каинах не ответил.

Фарлайт срезал уже несколько сотен бутонов, когда счёт Ламаша перевалил за тысячу — тот не уставал сообщать ему о своих успехах. Когда они оказывались рядом, Ламаш начинал действовать так изощрённо, насколько ему хватало воображения, он резал людей так и эдак, и разрывал их магией, и принуждал их убивать друг друга, беря под контроль, как марионетки. Ещё больше людей задавили друг друга сами, пытаясь спастись бегством — когда поняли, что происходит.

На дне долины уже плескалось алое море, и Фарлайт, вдруг потеряв контроль, ринулся вниз и начал лакать. Он услышал сквозь вой ветра, как хохочет Ламаш, довольный зрелищем. Тот приземлился рядом и тоже прильнул к кровавому морю, как вдруг в их головах раздался голос Каинаха: «Сначала работа, пир потом!»

Ламаш повиновался и полетел туда, где, как ему показалось, были ближайшие живые люди, но Фарлайт не мог остановиться, он пил алую энергию и опять начал терять сознание от избытка. Меж сном и явью ему виделось колышащееся маревопод небесами — отходящие души людей. Что-то удерживало их, не давало улететь далеко или раствориться. Трое фраоков сбивали их в единую стаю, чтобы потом было удобнее пропустить поток душ в новый временной прокол. А ещё выше клубилась первозданная Тьма.

Фарлайта начало тошнить, но он продолжал пить, пить — и всё-таки потерял связь с бытием.

Новое видение было необычайно ясным, более чётким, чем могла быть реальность. Снова гора тел: но на этот раз живых, только бессознательных. То и дело открывались воронки порталов, из которых выходил то маг, то кшатри, то сморт с человеком на руках, потом сбрасывая новое тело к остальным.

— Думаю, хватит, — сказал маг, когда за его спиной схлопнулась очередная воронка. Да это же Норшал! Молодой, и ещё без змеи на шее.

— Мало. Нужно больше материала, — отозвался сморт. Этот голос показался бесплотному наблюдателю смутно знакомым.

— Тебе всегда мало, Энки! Смотри, а то на Земле совсем людей не останется! — рассмеялся… то ли маг, то ли сморт, Фарлайт не понял этого.

— Я всегда беру ровно столько, сколько нужно.

— Вот этого сделаем таким, как я! — воскликнул тридан, которого Фарлайт поначалу было не заметил. Тридан разглядывал чьё-то лицо в куче тел. — Столько чувственности, столько эстетического видения…

Он провёл рукой перед лицом человека. Тот открыл глаза и что-то прошептал.

— Ты мог бы заняться любовью со своей сестрой? — спросил тридан.

Фарлайт не расслышал ответа человека, но, видно, тот был отрицательным, потому что магосморт вновь расхохотался:

— Всё, в брак его!

— О, не торопись, — мягко сказал тридан. — А мог бы ты продать собственную мать, если бы тебе в том была нужда?

И опять человек ответил отрицательно.

— Да однозначно в утиль! — бесновался радостный магосморт.

— Да подожди. А мог бы ты… — и тридан прошепталчто-то человеку на ухо.

Тот дал третий ответ, и у магосморта чуть глаза не вылезли на лоб от восторга.

— Я же говорил, — усмехнулся тридан. — Он подойдёт. Уже на пути к становлению человеком высшего порядка, человеком-выше-морали.

Они вытащили парня из нагромождения тел и отнесли к другой куче, поменьше.

…Новый осколок витража.

На этот раз сморт склоняется над телом, лежащим на столе.

— Проснись, новый человек. Я Энки, твой создатель.

А на соседних столах корчатся массы уму непостижимых форм, когда-то бывшие людьми.

…но всё снова исчезает, чтобы опять явить его взору Энки… скорее, уже что-то промежуточное между Энки и Ирмитзинэ в большом зале с пятью столами.

— Это всё было ошибкой, страшной ошибкой… Мы зашли слишком далеко. И это моя вина.

— Знаем мы вас, — отвечает магосморт — уже с хвостом и двумя пастями на запястьях. — Вслух раскаиваетесь, а про себя — хохочете над нами.

— Клянусь, что говорю искренне. В знак покаяния я отрекаюсь от старого имени. Отныне зовите меня просто Ир'ми'тзин'э (прим. автора: «старший/ая из мастеров» на тзин-цо)…Тот, кто творил старое безумие, умрёт вместе с именем.

— Этого мало.

— Я обещаю больше не заниматься творением… по крайней мере больше, чем в бытовых масштабах.

— Оборудование ваше я всё конфискую, — строго говорит магосморт.

— А я убью всех уродов, — вторит ему маг Норшал.

— Разве они сами заслужили это? — спрашивает Энки-Ирмитзинэ.

— Они просят меня о смерти одним только своим видом.

— Оставьте хотя бы тех, что более-менее сносные…

— Не беспокойтесь, мы уж сможем отличить искусство от уродства, — говорит магосморт Гардакар, и пасти на его запястьях — признанные искусством — расплываются в довольной улыбке.

Фарлайт очнулся оттого, что чуть не захлебнулся, скатившись в беспамятстве в кровавое озеро с нагромождения тел. Рядом не было никого живого: Ламаш и те трое фраоков-пастухов уже переместились в другое место, сгоняя души ближе к месту будущего лаитормского суда.

Он подобрал косу и пошёл туда, откуда слышались далёкие мысли фраоков, взбудораженные бойней и оттого громкие. Фарлайт пошатывался, будто криалинщик под своим зельем, иногда чуть не падал оттого, что споткнулся об очередное тело.

На поверхности кровавого моря колыхались водорослями длинные волосы. Фарлайт поднял лицо к небу, ожидая то ли могучего гласа с похвалой за свершенное очищение, то ли дождя, что мог бы смыть с него липкую тёмную жидкость, бежавшую раньше по рекам человеческих вен. Вверху был только гудящий, клубящийся хаос незавершенного творения. Тогда Фарлайт опустил свой взор, к бледным островам из тел, возвышавшихся то тут, то там — с печатями ужаса на лицах. Ведь это он даровал им такую посмертную печать… Он ведь, правда? Он придумал, он исполнил. В чистоте не осталась ни совесть, ни руки.

Восторг от «срезания бутонов», наведённый Каинахом, улетучился вместе с самим древним фраоком, и Фарлайт остался наедине с настоящими своими чувствами. Он вспомнил старые мысли, что вонзались в его былую уверенность после бойни в норшаловом кабинете: вон тот парень — чей-то брат, чей-то сын… Но его быстро забрали на суд и бросили в превращальный шкаф, и те мысли так и остались где-то на периферии сознания — чтобы вернуться сегодня, со стократной силой.