Гриммар смотрит на него. Его взгляд — взгляд смирившегося со своей участью больного. Джаспер плавным рывком прижимает его к постели.

— Дурак ты старый, — ласково шепчет он тихо, делая первое нарочито медленное движение. — Родной мой старый дурак.

Гримм в ответ лишь упрямо шмыгает носом.

Родриге замер на краю резного кресла окрашенной греческой статуей, не сводя напряженного взгляда с разноцветной стены. Тонкое фиалковое покрывало с сизовато-синим оттенком лежит у него на плечах, стекая на подлокотники живописными складками. Джаспер лениво оглядывает его обнаженное тело — стройные смуглые ноги, складочки кожи на округлом животе, кружки светло-бежевых сосков. Во рту скапливается слюна. Капитан потягивается всем телом.

— Прикройся, — резковато приказывает Сориано.

— После вас, синьор, — ухмыляется Джаспер, щуря слипшиеся от пота глаза. — Что такое? Я сделал тебе больно, amore?

Едва последнее слово срывается с губ, как Родриге вскидывается. Его глаза вспыхивают, губы поджимаются, и крылья носа расширяются, как от гнева. Хотя почему собственно «как»?..

— Не смей называть меня так, — вспыльчиво произносит Родриге. — Не смей говорить со мной… так.

Джаспер молчит. Внутри него — приятная пустота и легкая меланхолия. Черт, он так наделся, что эта драмедия уже сыграна, но… Что ж. Нет, так нет. Первые строки из сценария сказаны. Посмотрим, как обыграет актер свою роль.

Родриге тянется за чашкой чая, стоящей неподалеку. Его теплые пальцы, зацелованные капитаном до последней поры, подрагивают. Он отворачивается к окну и нарочито долго пьет тысячу лет как остывшую травяную бурду. Капитан мог поставить сотню вечно зеленых, что вкуса он не ощущает — его для него нет больше ни в чем. Весь остался у капитана.

Джаспер кривит в ухмылке губы, и «аптекаря» это нервирует. Он допивает чай единым махом. Встает, отбрасывая ненужную шелковую тряпку, и идет к окну. Его кожа золотится в свете узорчатого торшера, широкие полоски седины блестят в когда-то смоляной шевелюре начищенным до блеска серебром. Красив итальянский черт. Даже в пятьдесят — особенно в пятьдесят!

Джас прослеживает взглядом линии напряженных мышц икр, бедер и спины.

— La odio! — внезапно выкрикивает Родриге, резко развернувшись к нему, и его чувственное лицо превращается в карикатурно сложенную маску. — Ti odio!

— А теперь по-человечески, — с легкой насмешкой говорит капитан.

За что тут же получает смачную оплеуху. Джас даже не пытается увернуться — и уж тем более скрыть усмешку. Родриге разражается потоком слов — смесью гнева, боли и страсти. Он носится по комнате, как умалишённый, размахивает руками, не переставая голосить. Капитан лениво наблюдает за ним из-под прикрытых век. Сориано бьет его по лицу ещё два раза и не менее сотни раз повторяет заветное «Ti odio!». Сколько эмоций в этой фразе! Сколько выстраданного наслаждения, муки и страха! Сколько того самого, настоящего! Капитан пьет этот микс до самого дна, смакует его, как наиискуснейше сделанное вино. И ухмыляется насмешливо, заставляя его бродить как можно дольше.

В конце концов, Родриге Сориано, обессиленный и измученный, валится в его объятия. В нем нет желания сопротивляться, а потому Джасперу ничего не стоит обласкать его тело снова, снова прижать его к постели и, игнорируя вялые попытки бунта, снова заставить возбудиться. Ему понравилось это представление, он с удовольствием посмотрел бы на него еще раз, но, увы, — между великолепной маской и человеком его душа выбирает второе. Родриге стонет от отчаяния под его губами и пальцами.

— Это ты так оплакиваешь свою невинность? — криво усмехается капитан.

— Нет, свою честь, — сипит «аптекарь», страдальчески жмурясь. — Ты, bastardo insidioso, будешь гореть в самом жарком из котлов Ада в наказание за блуд, лицемерие и поклонение темным чародейским наукам. А я… я буду рядом с тобой, потому что посмел твоему чародейству поддаться.

«Слишком много ненужного пафоса, милый», — думает Джаспер и припадает поцелуем к чуть подрагивающему кадыку.

— Ты же уйдешь, mio capitano, — шепчет Родриге. — Уйдешь, я знаю, и даже не оглянешься назад, не попрощаешься со мной взглядом. Я-то нужен тебе так, на одну ночь, не правда ли? Я — дополнение к коллекции, игрушка, любимая лишь за то, что она новая. Необычная. Яркая… Ох, знал бы ты, как я тебя ненавижу.

— Знаю, — не меняясь в лице, говорит Джаспер. — За последние полчаса ты неплохо мне это вдолдонил.

— А ты смеешься, — с горьким хохотком замечает Родриге. — Смеешься! Тебе все в этой жизни смешно. Потому что эта жизнь — твоя. Ты, il favorito del destino, даже усилий никаких не прикладываешь, чтобы понравиться кому-либо — тебя хотят все и каждый, просто потому что ты — таков, каков есть. Повсюду ходят мужчины моложе, сильнее, красивее — и все они бессильны сравниться с тобой даже в малом. Не надо было мне приходить в то кофе. Не надо было говорить с тобой, ложиться с тобой в постель. Не надо было поить тебя чаем!..

— Вот эт самая главная трагедия, — фыркает Джаспер.

Родриге бьет его по плечу, но не сильно. Знойный смуглый итальянец покорно расслабляется в его руках, вытягивается перед ним на подушках. Джас готов любоваться им, упиваться им вечность — но он не будет. Потому что…

— Что я для тебя? — тихо выдыхает Родриге. — Одно из блюд, верно?

— Нет, — спокойно улыбается капитан. — Ты для меня, как вино. Насыщенное дорогое вино с лучших виноградников юга. Без него моя жизнь невозможна, невыносима. Без него праздник — унылая скука. Без него нежно-лиловый вечер наедине с сердцем — ничто, amore. — Он берет теплую руку и покрывает ее влажными поцелуями. — И все же оно бывает не только желанным, но и полезным. Для пищеварения, к примеру, — и это определенно влечет меня больше прочего. Я — совсем не тот ветренный дуралей, что завоевывает внимание прекрасного мужчины только для того, чтобы прокувыркаться с ним в постели всего лишь одну жалкую ночь. А ты — слишком умный человек, чтобы нести такую ахинею и уж тем более на полном серьезе в нее верить. Проклятье! Мы почти ровесники, дружище! У нас дети, племянники, внуки… Работа. Связи. Проблемы… схожего свойства. Ты всерьез думаешь, что я здесь только из-за твоей задницы в вельветовых брюках?

Томная уверенность Родриге дает брешь. Аккуратно выщипанные брови чуть сходятся на тонкой переносице. Этого мало, чтобы заглушить дурманящие винные пары — его итальянец слишком страстная натура, чтобы сдаться так просто.

— И каким я буду в твоем списке? — приподнимает он острый подбородок. — Четвертым? Пятым? Шестым? Сколько таких, как я, Джаспер? Скольким ещё несчастным ты говорил то же самое?

— Про внуков и работу? — хмыкает капитан. — Одному — брату. Правда, там контекст был совсем другой. Джими придерживается традиционных взглядов на мораль — инцест не в его вкусе.

— Опять смеешься, — с отчаянной усталостью вздыхает Родриге — но в его голосе впервые проскальзывает театральная фальшь. — А, между прочим, я серьезно. Как мне мириться с такой нешуточной?..

— Конкуренцией? — игриво поднимает брови Джас и оставляет цепочку коротких поцелуев на загорелом бедре. — Просто. Просто знай, что для меня каждый мой любовник важен. Как когда-то очень точно сказала одна из моих девчонок, меня хватает на всех. Я принадлежу вам — каждому из вас. Умей отпускать меня ненадолго, будь терпеливым и можешь быть уверен — я к тебе вернусь.

Бархатные карие глаза вспыхивают золотом, и капитан ложится «аптекарю» на грудь. Она теплая и мягкая, прямо как руки, что сейчас оглаживают его спину. Приятная дрожь скользит по позвоночнику при виде твердой покрасневшей плоти. Во рту сохнет от сладостной жажды.

— Слова, слова, — небрежно отмахивается Родриге, скрывая за отстраненным тоном подспудное неверие и безбрежное желание. — Докажи мне это делом.

Капитан ухмыляется и одним резким, но грациозным движением садится на него сверху. Проводит широкой ладонью по безволосой груди. Кривит губы в ухмылке, облизывая их высохшим языком.