— Я ваш душой и телом, — хрипит он, склоняясь к чувственному, вытянувшемуся от удивления лицу. — Вы — друг моего брата, вы — часть нашей семьи, и вы нам невероятно дороги. Заучите это хорошо, синьор. А пока… обнимите меня. Обнимите — и делайте все, что только пожелаете.
Шелковая перина принимает его в свои недра с нежностью морского прибоя. Смех сам собой вырывается из груди. Родриге Сориано нависает над ним, оголодавший и шальной. Его кожа сейчас — цвета кофе с вишневым джемом, а губы на вкус, как дорогие пряности. Они определенно ещё свидятся вновь и не раз.
Ведь жизнь без вина — скучна донельзя.
Гримм замер на кровати, как птица, которой обрубили крылья. Его жилистая костистая фигура белой тенью легла на весь матрас. Джаспер затягивается от трубки, поглядывая на него в скупом отражении прозрачного стекла. Холод из приоткрытого окна пускает мурашки по телу. Ребра и щека ноют — обезболивающее заканчивает свое действие. Его слегка подташнивает.
— Значит, все в обезьяннике, — хрипит Гримм, резюмируя его слова.
— Угу, — кивает Джаспер, выпуская из груди густой белый дым. — Все до одного. И по делом уебкам.
Гриммар отвечает удовлетворенным молчанием. Он терпеть не может зажравшихся богатых молодых ублюдков — во многом из-за того, что долгое время жил в бедности и богатство в принципе его отвращает. Но и потому, что чувство справедливости ему все же присуще. Он суров, как природа на его далекой родине, стоек, как скалы, и опасен, как море. Он — потомок викингов, чей дар — сила. Закон их прост — огонь и железо. Джаспер возвращается к кровати.
— А что за вопрос с выходными? — хмурится он, сплевывая горькую слюну в чашку. — Я на работе был.
Гриммар отворачивается. Его щеки чуть краснеют, и Джас понимает все. Вытянувшись на матрасе и подложив под голову руку, он затягивается ещё.
— Какая мразь наболтала? — с кривой улыбкой спрашивает он.
— Моя, — бурчит Гримм в смятое одеяло. — Что в башке.
Капитан хмыкает. Серовато-белые кольца улетают под грязно-синий потолок. Отвратные обои, надо как-нибудь переклеить. Гримм заартачится, конечно, но он придумает че-нить. Да хоть бутылку с пивом кинет или там…
— Ты заебал уже, — лениво тянет Джас, наконец. — Твой я. Знаешь же, что твой.
— Ага, знаю, — морщится Гриммар.
И заползает к нему на грудь. Жесткие волосы щекочут шею, и Джас фыркает. Обнимает худое тело одной рукой, прижимая к себе покрепче. Ледяной ветер облизывает их с головы до пят, но им плевать — Джас слишком разгорячен, а Гримм любит холод. Охотник целует его руку.
— Скажи, что у Маги, — ворчит он, наконец, хмуря брови. — Или Кейла. Пожалуйста, скажи, что у кого-то из них. Не переживу, если узнаю, что у этого попугая сраного.
— Да на работе я, блять, был, клянусь, — смеется Джаспер и целует его в колючую макушку. — Чем тебе Родриге не нравится?
— Слишком не похож на нас, — после долгой паузы говорит Гриммар.
Тишина повисает на какое-то время, многозначная и тяжелая. Джаспер докуривает трубку и откладывает ее на тумбочку. Горьковатый привкус и душноватый запах скручивают в животе спираль странной меланхоличной тошноты. Ему нравится это чувство, оно — знак спокойствия, обыденности.
— Я иногда думаю, что это оскорбительно, — неожиданно произносит Гримм. Фразы рубленные — когда ему хреново, его речь резко теряет высокопарный лоск. — То, что ты трахаешься на стороне. Иногда проскальзывает мысль. Но потом я осаживаю себя. Тпру, блять! Я-то знаю, что без этого никак — ты неугомонный блядун. Силы девать некуда. Мне нормально, не подумай. Меня все устраивает. Маги, Кейл… Нормально. Они хорошие. Особенно Маги. Да и мелкий тоже. Но вот то, что ты ещё кого-то завел… Тебе что, нас троих мало?
Капитан криво усмехается и молчит. Проводит медленно и ласково по линии гибкой спины, пересчитывая позвонки. На ум приходят сравнения с морскими чудищами, вроде левиафанов или, чем черт ни шутит, змеев-драконов. Йормунганд… Да, Гриммар похож чем-то на эту тварь. Тоже сомкнулся защитным кольцом вокруг его мира — вокруг детей, друзей и любимых. Кто прикрывает ему спину в перестрелках (за компанию с Тоддом, Бекки и Урудом)? Кто ему говорит все, что думает, не боясь получить в морду? Кто, очерчивая края реальности, делает их менее острыми, более приятными для падения или напарывания?.. Джаспер нежно целует белое плечо.
— Думаешь, у меня, кроме вас троих, больше никого нет?
— Есть. Дохуя. Но ты-то в дом их не тащишь.
— Потому что они — чужие, — вздыхает Джас. — А этот — родной дядя крестника моего брата. Волей-неволей придется контачиться.
— Не так же близко, — тихо ворчит Гримм.
Джас ухмыляется. Все-таки ревнует родной дуралей. Понятно почему — сравнивает с собой и считает, что проигрывает по всем статьям. Бледный, тощий, страшный, горький, как сода. Правда, забывает, что при этом — надежный, теплый, сильный, стойкий. Верный. Родной. Родной до боли, готовый спрятать от всех невзгод… прямо как меховой плащ.
— Что там моя волчья шкура? — спрашивает Джас с усмешкой.
— В пути, — с готовностью откликается Гримм — ему в радость говорить обо всяких животных потрошках. — Хороший вышел. Теплый, но легкий. Прочный, но гибкий. Правда, не знаю, где ты будешь в нем ходить, — хмурится он на миг, — не очень современный получился. Зато надежный. В мороз согреет, в жару — можешь часть меха снять, он от солнца спасет. На годы плащ.
— Ух, как расписал, сволочь, — фыркает Джаспер. — Что-то мне напоминает все это…
Капитан притягивает своего охотника ближе. Зарывается носом в место за ухом, стискивает бока в медвежьих объятиях, переплетает с ним ноги, целует в щеки, в шею, в губы. Тяжело дышит, задыхается от запаха, нежности, жажды. Тело в его руках начинает потряхивать. Джас улыбается.
— Никак не могу вспомнить, — шепчет он в туманном исступлении. — И надежный, и теплый, и дорогой, и бесценный… На кого же похоже? На кого же?..
— Больше болтаешь, блять, — ворчит Гриммар, прижимаясь к нему всем телом. — Надевай уже, уебок.
— Фу, — хохочет Джас. — Какая пошлость, мистер Хьердсон.
— С кем поведешься, — фыркает Гриммар — и улыбается. Добавляет мягче и теплее: — Давай уже, Джас.
И Джас дает. Дает все, что только может дать. Для этого белого сильного тела, для этих кристальных ледяных глаз, для этого проклятого родного человека, что так доверчиво и своевольно нежится в его руках. Продавленный матрас сейчас — нежнее перин, шелков и бархата. Запах гниения и прелости — слаще ароматов тончайших духов и вин. Холод, серость и темнота — все, что окружает его на протяжении жизни, все, что приходит к нему почти каждый день, силясь сковать, стиснуть, вгрызться до костного мозга. Безжалостный ветер бед и времен рвет на части душу, и хочется лишь одного — укрыться. Накинуть на себя накидку потолще да потеплее, обмотаться ей до самой макушки и выглядывать оттуда, зля трясущихся от невзгод врагов довольной лукавой улыбкой.
«Так и будет, — думает Джаспер, погружаясь в жаркое ласковое нутро и чувствуя гладкие ледяные ладони на своих щеках. — И будет так вечность».
Они встречаются в церкви по случаю крестин маленького Джо, полненького кудлатого мальчугана, самого младшего из всего семейства Сориано. Малыш невероятно мило смотрится на руках своего крестного отца. Джим просто сияет от гордости и довольства, и Джаса невольно посещает возмущенная печаль — ему давно пора нянчить внуков, а эти двое лосей молодых до сих пор неженаты! У старшего, Дэвида, даже избранницы нет, хотя он вроде не «по мальчикам».
«Поздравляю тебя, дорогой мой!» — громогласно восклицает Джаспер прилюдно, стискивая сурово хмурящегося близнеца в объятиях, — надо же поддерживать имидж безбашенного идиота, творящего все, что ему в голову взбредет. И уже наедине, в тихом алькове храма, он прижимает его к себе бережнее и, ласково целуя в щеку, шепчет: «Ты был просто молодцом сегодня. Лиам от тебя глаз не может оторвать». Джеймс чуть краснеет и мягко предлагает присоединиться к новоявленным родственникам. Джаспер соглашается.
