Джаспер выворачивает ему руку — несильно, только чтобы болевой импульс свел судорогой мышцы и охотник притих. Хер там — Гриммар, завопив, начинает изворачиваться ужом. Капитан, переведя дух, пытается что-то сказать… но только охает от неожиданности и рычит от боли, когда длинные острые ногти впиваются в его щеку. Джас замирает на мгновение, и этого Гримму хватает, чтобы заехать ему коленом прямо в намятый сегодняшними малолетними уебками живот. На такое просто невозможно не ответить.

— Тварь, — выплевывает Гриммар уже на полу, силясь выбраться из-под него. — Я тебя во сне подушкой придушу! Расчленю и на рынок органов по частям сплавлю! Мышьяк в глотку затолкаю, слышишь!..

Последовательность — явно не твое, родной. Кафель неприятно холодит колени, а после — и спину, но Джас терпит. Они награждают друг друга ещё парочкой болезненных тычков и, наконец-таки, первым поцелуем. Если жгучий укус и жесткое сминание губ, можно так назвать, конечно. Гриммар в неистовстве.

— Я его, блять, вызваниваю, а он, сука, не доступен, — шипит он, остервенело выпутываясь из сплетения капитановых рук и ног. — Я его, блять, выискиваю, а он, гандон сраный, посылает на другой конец ебучего города. Я его, блять…

Джаспер сдавленно стонет — ребра дают о себе знать далеко не в самый подходящий момент. Он давится воздухом. Гриммар моментально замирает — и теперь уже очередь капитана брать инициативу в свои руки. В прямом смысле.

— Не смей! — снова вопит Гриммар, извиваясь в его руках, как треска в сети. — Не смей, блять! Не смей! Я не хочу! Ты меня слышишь, сука?! НЕ ХОЧУ! Я на тебя!..

От тупой боли и глухого гнева Джаспер уже не соображает почти ничего. В паху горит и ноет, а ледяные глаза напротив сверкают, как два осколка битого морозного стекла. Он находит сухие потрескавшиеся губы и забирается языком в негостеприимный рот. Отдает тухлятиной — опять у Гримма проблемы с желудком. Сильная жилистая нога такая твердая под пальцами, что невозможно не стиснуть. Бьющие грудь холодные ладони такие гладкие и охерительные, что нельзя не закатить глаза. Джас прижимает своего охотника к стене крепче и лезет ему в домашние штаны. Внутри него — пламя, вокруг него — лед.

— Урод! — хрипит Гриммар, впиваясь жесткими пальцами в плечи. — Урод, урод, урод! Тебе на меня срать! Тебе на меня похуй! Пусти, сказал!

— Бей в лицо, тогда пущу, — еле слышно шепчет Джаспер. — Бей, я разрешаю. Мне только сотрясение мозга не хватает для полного комплекта.

Он покрывает короткими поцелуями широкие ровные плечи, тыкается носом в грудь. От Гримма пахнет застарелым потом, потертой кожей и дешевым спиртом. Его колючие белые волосы растрепались и торчат теперь во все стороны, будто Гримма током шарахнуло. Что ж, возможно, и так — Джас так напряжен и взвинчен, что спокойно может вырабатывать электроэнергию. От холода и ноющей муки в побитых мышцах перед глазами плавают круги. От жара и близости любимого тела звезды вспыхивают под веками. Он не помнит, когда родные руки замерли на его плечах, когда с приоткрытых серых губ сорвался первый стон, — капитану быстро начинает казаться, что это длится уже вечность.

Одежда сковывает движения. В спешке они так и не сняли штаны полностью — просторные джинсы неприятно трут лодыжки. Капитан рывком задирает серую потертую футболку и утыкается носом в ключицы, отчетливо проступающие из-под тонкой белесой кожи. Горячо переводит дыхание. Длинные ноги крепко обвивают его талию — он подхватывает их, сжимая худые бедра. Тонкие пальцы до синяков впиваются в плечи, забираясь под рубашку, — боль простреливает спину от каждого движения. Пряное дыхание ерошит волосы около уха, стоны едва-едва слышны. Гриммар замирает в его объятиях податливой куклой. Трахай дальше сам, капитан, я ничего делать не собираюсь. Джас усмехается — до чего упрямый козел. И до чего горячий — и фигурально, и буквально.

— У тебя синяк, — хрипит Гриммар, указав глазами на его бедро и хмуря густые брови. — Откуда?

— Да так, — мотает головой капитан. — Случилась тут одна ист…

Он не успевает договорить — в голову бьет кровь, а живот отдает невыносимой мукой. Слабо охнув, Джаспер валится вперед, прижимая Гриммара к стене. В висках, в костяшках, в кишках стучит сердце, оглушительно громко стучит.

Длинные ноги моментально опускаются на пол, и холод охватывает естество. Жилистые руки твердо, но осторожно упираются в плечи, помогая встать ровно. Льдисто-голубые глаза впиваются в лицо.

— Куда? — заполошно выдыхает Гриммар. — Куда тебе заехали?

— По ребрам, — честно признается капитан, и Грим шипит озлобленное «ебнутый!». — Ничего. Сместились немного, но я с повязкой.

— Ебунтый! — повторяет Гримм, обнимая его. — Ебнутый самоубийца! Что б тебя… что б тебя… что бы тебя… Блять!

Джас снова наваливается на своего охотника. Ему холодно, под языком горько. В квартире пахнет плесенью. Район Деревьев находится на периферии между Центральным и Мусорным. Здесь стоят маленькие обшарпанные многоэтажки, повсюду разбиты запущенные сады, а дороги разъебаны почти до щебня. Время от времени можно услышать чью-то ругань с верхних этажей, чьи-то крики — не поймешь то ли боли, то ли удовольствия. Иногда воздух прорезают одинокие звуки выстрелов за окном, источники которых найти практически невозможно. Здесь пахнет дешевым бухлом, травкой, затхлостью и тайнами. Но не теми тайнами, которые жаждут разгадки, а теми, которые хочется спрятать как можно глубже и никогда больше не выносить на белый свет. Район больных, подонков и отбросов.

Гриммару тут нечего делать — и все-таки он здесь. Сколько Джас его не упрашивал, бывший браконьер отказывается покидать свое давнее логово. Считает, видимо, что он на своем месте — или надеется, что его здесь не будут искать. Что ж, во многом он прав — мало кто по своей воле сюда попрется.

— Отлипни от меня, — говорит Гримм твердо, но беззлобно. — В кровать.

— Гримми…

— В кровать я, блять, сказал, — рявкает браконьер, но на последнем слове его голос вздрагивает. — Я на кухню.

Джаспер покорно слушается — и не зря. Они продолжают на пыльном, слегка продавленном, но удобном матрасе. Гриммар приносит ему обезболивающее, ждет, пока он его выпьет, и прижимает его к постели. С искусственной смазкой дело идет легче. Гримм седлает его, гибкий, стройный и сильный. Холодный свет полуразбитого фонаря из окна обмывает его бледную кожу, скользит по темно-коричневым соскам и жестким седым волоскам. Губы приоткрыты, неестественно длинные пальцы упираются капитану в колени.

Кристально-ясные бледно-голубые глаза сверкают. От бешенного огня — внутри. От злых слез — снаружи. Гриммар мотает длинной головой, как упрямая лошадь.

— Ты самоубийца, — шепчет он, скользя вверх и вниз. — Ебучий самоубийца.

— Гримм, — выдыхает Джас, оглаживая изумительно плоский живот, прочерчивая дрожащими пальцами линии тонких ребер. — Гримми…

— Их там двадцать было, — выпаливает охотник, морщась и тяжело дыша — его лицо подрагивает. — Двадцать, блять. Двадцать. А ты, сука, опять, опять один.

Джаспер молчит — в горле стоит ком. Белый свет льется на Гриммара, и взгляд от него невозможно оторвать. Таблетка подействовала, и в голове образовалась нереально сладкая пустота. Горечь смешивается с солью. Гримм делает ещё одно рваное движение — и опускается ему на грудь. Его всего трясет. Его ноги слабнут.

— Ты опять собрался один умирать, — шепчет Гримм. — Опять, уродец.

— Неправда, — тихо отвечает Джаспер. — Я не собираюсь умирать.

— Мудак лживый, — сорвано сипит охотник, утыкаясь лбом ему в грудь. — Опять меня бросаешь. С кем ты был в выходные? С кем облаву готовил в «мусорке»? Хуй его знает — но не со мной. Я тебе нахер не сдался. Тебе яркие краски подавай, сладкие речи, сорока ебанная, тебе…

Превозмогая боль и тяжесть в теле, Джас обнимает Гримма ногами, оплетает его спину руками и оставляет долгий поцелуй на макушке. В паху жарко, жарко в горле. Гримм резко подается вперед и впивается ему губы. Поцелуй получается сильным, горьким и нежным. Язык ложится на язык так идеально, что хочется выть. Бледные гладкие руки касаются его заросших щек, зарываясь в густую темную с проседью бороду, и капитан закатывает глаза.