– Но у тебя ещё нет лицензии…

– И лицензию!

Он закивал, потому что единственный способ утихомирить Оливию – это согласиться с ней. Девушка была полностью права. Отис вряд ли сейчас думал о чём-то кроме Конарда. Он старался хоть время от времени участвовать в ужине, но то и дело бросал взгляд в сторону своей сумки.

Вчера он пришёл в половину второго ночи, сев буквально на последнее метро. Мама Отиса совершенно случайно или по интуиции решила отправить ему СМС с вопросом о его местоположении. Парень даже не заметил, как прошло три часа. А за это время он смог осмыслить и понять только три рисунка. Скетчбук ломился от информации о жизни Конарда, и пока то, что видел парень, ему не нравилось. Там было очень мало странного львёнка, в основном описывались отношения между волком и медведем.

Отису очень не хватало текста. Вся информация шла из прорисованных линий, эмоций и цвета. Парень не был уверен в возрасте Конарда. Рисунки были выполнены с какой-то странной точностью и перфекционизмом, он видел много потёртостей от ластика. Тот явно старался, будто не сидел и не рисовал за столом, как обычный мальчик, а вёл свою автобиографию. Точнее, биографию своих родителей. Отис не сомневался, что волк – это мама Конарда, а медведь – отец. Парню хотелось спросить, почему именно эти существа, но, как и последние два месяца, тот не выходил на связь. Ещё Отис заметил, что он рисует их по-разному.

Волк всегда был нарисован штрихами. Так Конард, вероятно, пытался изобразить его шерсть, у него были когти, нередко – оскал и красные глаза. От рисунка к рисунку у волка менялись лишь две эмоции – безразличие и гнев. Обычно животное было злым лишь на первой зарисовке, а потом становилось всё спокойнее и спокойнее. Перед волком всегда неподалёку стояла миска с чем-то розовым, иногда таким же алым, как и его глаза. На отдельных рисунках была дата, скорее всего, чтобы сохранить хронологию.

Медведь же всегда изображался карикатурно. Такие рисунки Отис видел в музее истории, что-то подобное было у пещерных людей. Вокруг животного всегда валялось много еды, костей, он ни разу не появился без какой-то кружки или черепа, Отис никак не мог разобрать. Его рот был открыт, а рядом на каждом втором рисунке лежали счёты. Между существами сохранялось одно и то же расстояние. Отис даже брал линейку – ровно четыре сантиметра. Он надеялся понять Конарда, но с каждой страницей появлялось всё больше вопросов.

– Пошли, а то мадам Ревиаль чувствует себя как третье колесо в велосипеде в компании молчаливого Госса и блеклого Отиса. Не знаю, что хуже: женщина, которая вынуждена мантрами начитывать указания психиатра в своей голове, либо Отис, сидящий в обнимку с портфелем, – она фыркнула и, взяв часть закусок, пошла в комнату.

– Ты ещё меня не видела, когда я буду пытаться не ляпнуть что-то глупое. Боже, лучше бы она молчала про всё. Джеймс, говорили тебе не соваться, не лезть не в своё дело. Когда же ты научишься, а? – парень забурчал себе под нос и, схватив оставшиеся тарелки, направился в комнату.

А там ничего не изменилось: всё так же сидящий на кресле Отис с бокалом недопитого шампанского и поглаживающий рукой свой рюкзак, излишне оптимистичная мадам Ревиаль, которая встретила их улыбкой, и молчащий Госс. Они поставили еду на стол и сели на диван. Оливия широко улыбалась. Она пообещала себе убить Конарда. Девушке хотелось верить в парней, поддержать их, но сейчас Оливия точила метафоричные ножи. Вот какого чёрта Легран дёрнуло сейчас отдать скетчбук? Завтра у них начинаются выходные, сидел бы Ревиаль хоть до посинения и пялился в эти каракули. А теперь посмотрите на восковую фигуру, именуемую ранее как Отис Ревиаль.

– Отис, дорогой, если ты сейчас не выйдешь из своего транса, я позвоню отцу, и он очень серьёзно с тобой поговорит, – она задумалась. – Или со мной, потому что я выкину твой рюкзак в окно, – парень поднял на неё взгляд при упоминании портфеля. – Давай, поговори с нами. В конце концов, ты тут социальное ядро. Как твой день?

– Оливия, ты провела здесь весь день.

– Лучше бы рассказал маме, как пошёл под крыло к одному из самых влиятельных и знаменитых профессоров университета, – мадам Ревиаль повернула голову от девушки к сыну. Отис резко покраснел, потому что напрочь забыл поделиться таким важным событием. – Что профессор Малькольм ждал только тебя одного.

– Джеймс, я тебя убью. Кто так делает, а? – друг, который набивал рот сладостями, стыдливо пожал плечами и продолжил есть конфеты. Отису было неловко хвастаться даже перед близкими друзьями и мамой. Он забыл, каково это. – Да. Он помог поступить и получить стипендию. Ему понравилась моя вступительная работа, и он хотел видеть меня у себя в команде. Теперь, эм, увидит.

– Это так замечательно! Я очень горжусь тобой, Отис. Ты смог сам по-настоящему всего добиться. Нужно будет постараться на экзаменах, – Отис отпил своё уже тёплое шампанское и пискнул. Он ни о чём не мог думать, кроме рисунков Конарда.

– Конечно, мам.

– Как твоя нога, Оливия? Где ты так её повредила? Бегать сможешь? – Ревиаль прищурил глаза и постарался уколоть девушку за излишнюю дотошность. Будто она совсем не знает, по какой причине Отис уставился в одну точку. Она обворожительно улыбнулась, и парень пожалел о своём вопросе. Черти затанцевали вокруг костра в её глазах.

– Да, к тренировкам в январе я буду как новенькая, – она отпила шампанское. – Мой отец учит сдерживать свой гнев, эмоции, но, когда я смотрю на вселенскую тупость изо дня в день, меня начинает накрывать. Ярость вспыхивает во мне. Сама не заметила, как ударила по… – она замялась. – По стулу.

– Оливия, надо беречь себя, ты талантливый спортсмен. И бросать курить, – мадам Ревиаль покачала головой. – Гнев и необдуманные поступки приведут тебя на скользкую дорожку. Всегда нужно говорить с человеком о проблеме. Ты пыталась выяснить, что не так? Может, есть причины.

– Нет, мадам Ревиаль, он просто тупой. Я проверяла.

Отис надулся, как голубь на морозе, и запыхтел. Он допил своё шампанское, не переставая прожигать девушку взглядом. Стоит отдать должное, она смогла хоть немного вытащить его из пучины самобичевания и воспоминаний. Однако надолго этого запала не хватило, и он неизбежно вернулся к мыслям о Конарде. Отис старался сохранить заинтересованное выражение лица, когда Джеймс начал рассказывать о своей новой песне, даже Госс включился в обсуждение. Он потерял нить разговора спустя две секунды и лишь надеялся, что друг не задаст ему вопрос, касающийся музыки. Но разговор шёл и перетекал в новые темы, за которыми Отис не старался угнаться. Он лишь изредка повторял последнюю фразу говорящего и кивал, соглашаясь. В какое-то мгновение в дверь позвонили. Все переглянулись и посмотрели в сторону выхода.

– Я открою, – мама Отиса попыталась встать, но ей бы пришлось огибать весь стол. Отис показал ей рукой, чтобы она села на место, и, кряхтя, начал вставать с тёплого кресла. – Спасибо, дорогой, – Отис улыбнулся. В прошлый раз визит церкви закончился не очень хорошо. Пусть лучше мама думает, что это акт доброй воли её воспитанного сына, а не страх.

Отис подошёл к двери, посмотрел в глазок и никого там не обнаружил. В этот день могли зайти люди и попросить денег, спеть песню. Они так растратились на этот ужин, что ему самому впору ходить по квартирам и клянчить деньги. Как минимум себе на стрижку. Если Джеймс решил отращивать волосы до поясницы и быть настоящим рокером, то Отис был в шаге от превращения в оборотня. Пожав плечами, он снял дверь с цепочки и приоткрыл её. Там было пусто, парень выглянул, посмотрел по сторонам и уже думал возвращаться, как опустил взгляд вниз. Там лежала небольшая коробочка, обёрнутая в простую крафт-бумагу с красной ленточкой и бантиком. Руки Отиса задрожали, а дыхание перехватило. Он прикрыл веки, стараясь успокоиться. Не помогло. Он взял коробочку и открыл.

В ней было два листка. На первом – был изображён злой щенок, который открывает подарок и читает записку. Животное пыхтит и комкает клочок бумаги. С другой стороны, был изображён львёнок, который стоит за углом и нервно дышит. Отис поднял свой взгляд на угол, за которым на рисунке прятался львёнок. Небольшая тень колыхалась, и парень сделал шаг навстречу. Что-то невероятное творилось в его груди, но с каждым шагом казалось, будто эмоции утихали. Их просто было так много, что парень боялся упасть в обморок прямо здесь и сейчас, одетый в костюм и в тапочках-собачках. Вздохнув, словно перед прыжком, он сделал последний шаг за угол.