Почему-то в голове всплыл образ Отиса. Он не понимал сути его фамилии. В тот день сам Конард не осознавал, насколько много она значила. Даже тот контролёр сразу почувствовал запах денег, и мальчик смог купить его решение. Но Отису было неважно, сколько он отдал денег, какая у него фамилия и откуда мальчик родом. На самом обычном альбоме, ручками за три евро он рисовал счастливую картину, от которой теперь не осталось и следа: последний человек с того рисунка ушёл, оставив Конарда в полном одиночестве, без надежды хоть на крупицу любви и понимания, и виновата в этом его мать. Всё на том рисунке было по-другому, не так, как в этом доме. И теперь она умышленно отобрала у него возможность сбежать, вынуждая навечно остаться в хаосе и боли. Но у Конарда всё равно был план. Он опустил голову и посмотрел на свои коленки. Сейчас ему было немного жаль отдавать тот рисунок Отису.

Всё, что осталось Конарду, это воспоминания и небольшая зарисовка о единственном нормальном и счастливом дне. Тогда он смог приоткрыть завесу своего дома и посмотреть на истину. Ти, и правда, много плакал, был слаб, но Конард обменял бы свою «силу» хоть на одно искреннее объятие. Оценки в табеле, знание английского и прочее. Зачем быть несчастным и сильным? Может, Отис стоял в обычной очереди, и его мама не могла позволить дать денег контролёру, как это сделала Магдалина, но она могла подарить ему свою любовь. Единственное, что могла предложить ему его мать, – это безвыходное положение. Но и этого женщине показалось мало. Конард был сломлен и разбит. Его надежда истекала кровью, но ещё дышала. Мелани видела это, но её не устраивало такое положение дел. Она решила здесь и сейчас указать на истинный путь.

– В этой жизни, Конард, многое не выбирают. Ты можешь бороться, но цвет глаз не изменишь. Линзы? Ты сможешь обмануть кого угодно, но только не себя. Ты-то знаешь, они голубые. Ты можешь сменить фамилию, но ты знаешь, что сдался. Ты всегда будешь Леграном. Ты слабак, – она выдохнула самодовольно. – Любви не существует, Конард. Того, что ты так ищешь в Магдалине, в той никчёмной прислуге, там нет. Этого нигде нет. Это условности общества. Ты вырастешь, Конард, и сам всё увидишь. Они будут улыбаться не тебе, а твоим деньгам, внешности и прочему. Ты никому на самом деле не нужен.

– А тебе? Тебе я когда-то был нужен?

– Кто знает, Конард… – мальчик не почувствовал укол боли или всеразрушающего чувства ненужности. Он знал это. Последние два года парень потерял надежду. Тоска, грусть и одиночество стали осязаемыми. Даже лучше, что женщина наотмашь дала пощёчину из правды и реальности. Так его совесть не проснётся в решающий момент. Зато красный бокал вина навсегда останется в его памяти. – Любви не существует. Это социальные нормы. Так диктует нам общество. Дети должны любить матерей, матери – детей, мужья – жён, жёны – мужей. Любить ближнего своего. Везде обман, Конард. Загляни в себя и скажи, ты любишь меня? Ты хочешь видеть меня каждый день? Обнять?

Женщина продолжала морально истязать его вопросами. Она слишком хорошо знала, что спросить, как спросить. Образ его матери был напрямую связан с одиночеством и болью. Кто захочет слушать подобное каждый день? Идти ей навстречу? Обнимать и надевать этот терновый венец. Конард попытался вызвать хоть что-нибудь назло ей. Но в его сердце было глухо. Теперь там стояла мёртвая тишина. Он не слышал даже эха собственных вопросов. Конард сжал руки в кулаки. Женщина победила. В нём нет ни капли любви к ней, к отцу, даже к Магдалине. Она была последним островом, куда он мог уплыть с горящего континента. Сейчас его мать отобрала не только реального человека, который любил его. Она вырвала сами мысли о чём-то хорошем. Конард склонил голову.

– Ты должен знать – мне не обидно. Ты лишь сделал первый шаг к тому, чтобы не быть слабаком. Решать за себя. Убить неправильные образы в зародыше. Вот чем ты должен заняться. У тебя есть причины переживать по многим вещам. Любви не существует. Ты не можешь получить того, чего нет. Но и сам не можешь ни с кем этим поделиться. Лишь своими иллюзиями, – она поёжилась на стуле. Вместе с трезвостью к женщине возвращались гнев и злость. – Но мы-то с тобой знаем, да? Себя не обманешь.

Конард был молнией поражён. Он уже пару минут пытался вызвать интерес хоть к чему-то в своей жизни. Бывшая собака, Магдалина, отец, мать, прислуга, книги. Хоть что-нибудь. Какая-то мысль снова вскружила ему голову. Мальчик никак не мог ухватить то, что по-настоящему трогало его. Слова матери лишь добавляли гвоздей в его эмоциональный гроб. Теперь на крышке не осталось свободного места. Самый длинный диалог с матерью убил его. Не стоило и пытаться начать строить что-то. Как полный дурачок, Конард собирал камни для фундамента, а мать прошлась по нему бульдозером. Сознательно, с желанием, не жалея. Он выдохнул. Терпеть стало невозможно. Должно же быть то, что он любит? То, что он может полюбить. И мысль практически родилась, но мама заговорила вновь. Лучше бы она пила своё вино и молчала.

Всегда.

– В людях полно мусора. Чем лучше выглядит человек, правильнее, тем больше в нём гнили. Увидишь улыбку, знай: тебя ненавидят, от тебя чего-то хотят. Ты инструмент для чего-то. Думаешь, что просто так деловые партнёры твоего отца постоянно лыбятся? Твой же отец в такие моменты всегда спокоен, улыбка в ответ – это проявление слабости. Значит, ты на поводке? Конард, ты собака или человек? – мальчик был абсолютно разбит. Чего ей ещё надо для счастья? Чего ей ещё не хватает?

– Нет, я не собака, – пробубнил Конард.

– Даю тебе совет, Конард. Если ты решишь, что почувствовал необъяснимые эмоции, – беги. Бери от жизни то, что даёт тебе удовольствие. Всегда нужно знать, когда необходимо уйти, – она взяла бокал и допила его залпом, громко опуская на стол, тем самым ставя точку. Женщина поднялась со своего места, покачиваясь, и ушла в сторону их винного погреба. Больше ей нечего сказать.

А ему больше нечего ответить. Их разговор в максимальных подробностях осел и отпечатался в его голове. То, как мать прекратила пить, чтобы вразумить его, каким ледяным тоном говорила, приковывающий к месту взгляд, лёгкость её движений. Конард запомнит, как таяла его надежда, погибали последние хорошие воспоминания, приходило осознание неотвратимости. Для него это было чересчур, но никто не спрашивал его мнения. Больше ему не с кем поделиться. Мальчику хотелось заплакать, сбросить хоть какие-то эмоции с себя, но этот разговор высушил его глаза, заставил смотреть прямо, уверенно. Конард никак не мог встать с этого проклятого, слишком низкого стула и подняться хотя бы к себе в комнату, закрыть дверь и выключить свет.

Появилось невероятное желание закрыть все двери: входную, в гостиную, в столовую, в свою комнату, запереть и потерять ключи. Потом погасить свет и насладиться тьмой в тишине. В такой обстановке одиночество не так сильно давило на глаза и голову. В темноте можно представить что угодно, кого угодно. Но Конард не мог заставить себя подняться. Это место стало роковым для него. Завтрак – единственное время, когда они собирались втроём, чтобы создать иллюзию нормальности. Но даже до него доходила ложь и искусственность происходящего. Если его родители такие, что насчёт него? В порядке ли Конард? Эти вопросы затопили его, душили, мальчик не видел выхода. Но сейчас он и не хотел искать ответы. То одиночество, которого он боялся, в эту секунду было лекарством, спасением. Комната неожиданно озарилась светом, и мальчик выпал из своих мыслей.

Конард наконец-то смог оторваться от своего стула и встать. Через шторы просачивался солнечный свет. Обычно они были всегда плотно задёрнуты из-за похмелья Мелани. Но сейчас Конард был один. Он подошёл к гигантскому окну и с трудом отодвинул шторы. Мальчик увидел солнце, выглянувшее из-под облака, и синее море вокруг. Он так сильно ненавидел красный цвет, поэтому небо казалось ему настоящим произведением искусства. Белый, серый, чёрный, жёлтый, розовый и так много синего. Конард, в отличие от других, никогда не любил закат или рассвет, только полуденное чистое летнее небо. Он смотрел на покачивающиеся деревья, их зелёную листву и видел в них что-то родное. Кого-то родного.