— Виновны? — я поглядел на него, затем стал вглядываться в окно.

И увидел площадь — или, точнее, то, что было отражением площади через призму какого-то странного, потустороннего взгляда.

Кажется, эти светлые пятна — люди? Какие-то были ярче, какие-то тускнее. Приглядевшись, я мог на миг уловить то, как они выглядят в реальной жизни.

— Как я и сказал, — заметил Люций, — не вздумай взваливать всю вину на себя, Марк, тем более, что это не так. Но и не беги. Исправь всё.

А это тёмное пятно… Император? Та сущность, что заняла тело Люция. Он стоял в первом ряду — спокойно, уверенно, скрестив руки на груди.

Когда я понял, куда смотрит он — и куда смотрят все остальные — до меня дошло, что я вижу перед собой.

Десять часов. Казнь.

Я перевёл взгляд на человека, стоящего на помосте. Настоящий облик было уловить чертовски сложно… но я сразу увидел, что его сияние тоже выкрашено в тёмный цвет. Конечно, с чернильной мглой осквернённого Императора это было не сравнить — так, тёмное пятнышко — но всё же было в этом пятнышке что-то, что приковывало взгляд…

Я сощурился. Это было что-то вроде тех картинок, где нужно увидеть в плоском изображении трёхмерную фигуру — и я никак не мог поймать этой самой фигуры. Не мог долгое время. А потом…

— Нет, — я покачал головой. Мои глаза расширились, я схватился за столешницу. — Нет, нет, нет, нет! Да ну нахер. Да ну нахер! Вы, сука, шутите!

Слабость.

Император ненавидел слабость — тот единственный яд, ту омерзительную пагубу, которая стояла между ним и всеобщим благоденствием. Слабость означает невозможность сделать то, что ты задумал, переделать мир по своему видению. А эта невозможность означает несовершенный мир.

Время слабости прошло. Пришло время силы.

Он улыбнулся сам себе, глядя в зеркало. Несмотря на прошедшее время и изменившуюся моду, его новый костюм был… похожим на те, что он носил в прежние дни. Превосходно. Аристократии пристало чтить традиции.

Пора.

Император шествовал по покоям, сопровождаемый молчаливыми слугами. В этих стенах, где ещё вчера просыпался совершенно другой человек, называвшийся его титулом, теперь царило молчание — почтительное, благоговейное.

Что ж, стоило признать — прошлый он неплохо придумал с Императорской Печатью. Это… значительно всё упростило. Люди, разумеется, были шокированы его появлением; воскрешением покойника, «умершего» столько лет назад. Но — они не сомневались в его подлинности.

Нет сомнений — нет возражений. Нет возражений — нет слабости. Всё идёт так, как должно идти, а изумление, перешёптывания за спиной и прочее… сойдёт на нет.

В конечном счёте, Императору было плевать, какие легенды народ сложит о его воскрешении. Если начнёт обожествлять — то лишь к лучшему. Главное, что они ему покорны. Его вчерашнее выступление с печатью перед камерами… убедило всех.

— Ваше Величество, — тихо сообщил ему один из слуг, низко кланяясь. — Автомобиль подан и ожидает вас снаружи.

— Так едем, — коротко ответил Император.

Ему нельзя было опаздывать.

Император никогда не тешил себя опасными иллюзиями, будто ему, как главному и могущественнейшему из всех, «можно всё». Напротив. Слишком важная на него была возложена миссия. Слишком тяжкий груз. Император жил по нотам, и каждый его шаг был его долгом.

И сейчас такой необходимостью являлась и эта казнь.

Марк Ротт не убивал его потомка. Это было совершенно ясно — просто потому, что Император помнил свою короткую встречу с Роттом. Такой… вообще никого не может убить. Ну, и к тому же — он успел вчера изучить отчёты, и всё действительно не сходилось по срокам.

И точно так же ясно было и то, как необходима эта казнь.

Страна разобщена. Слишком много свободы, слишком много вольнодумства. Аристократия, распустившаяся при его нерадивых потомках, погрязла в роскоши и самолюбовании. Чернь непочтительна и забыла о традициях. Империя потеряла единство — то самое единство, которое прежний он выстрадал своей кровью.

А значит, Империи нужен враг. И Империя получил этого врага.

Первым станет Марк Ротт. Если его второе правление, его второе пришествие начнётся с казни — это будет подтверждением триумфа. Вот враг — и вот он повержен. Общая победа — первая из побед — сплотит народ. А затем придут и другие.

Девушка уже сидела в машине; Император даже не взглянул на неё, усаживаясь возле — но, тем не менее, заметил её собственный взгляд, кинутый на него. Чуть затравленный, настороженный.

И это его потомок. Она слаба. Все его потомки были слабы, все. Ни один не проявил настоящей силы. Да что там — даже та жалкая толика силы, которую в своё время явил прошлый он, оказалась для них недосягаемым идеалом.

Кто-то сказал бы, что Император следовало бы быть снисходительнее. Но снисходительность — это слабость, а слабости нет оправдания.

Плавно заведясь, машина тронулась с места. Император пристально рассматривал мелькающий за окном пейзаж. За время его… отсутствия многое изменилось. Столица уже была не той, что прежде.

Как и он.

Император морщился каждый раз, думая об упущенных возможностях. Если бы только прежний он видел мир так же, как он видит его сейчас. Но нет!.. Он был слаб. Он допустил возникновение такого сильного врага, как Республика. Пожалел людей, которые погибли бы.

Что ж, теперь их погибнет куда больше. Сейчас, когда Республика уже разнеслась по карте, как уродливый, насосавшийся крови клещ, когда она укоренилась в силе, набрала мощь — уничтожить её будет куда сложнее.

Но сделать это необходимо. Никакой слабости. Следующий шаг к изменению мира в сторону совершенства будет сделан, и плевать, сколько народу при этом погибнет.

Машина тихо ехала по улице, не торопясь; Император знал, что время ещё есть. На Площадь Коронации они выехали загодя, с запасом — правителю не пристало появляться в последний момент.

Всё должно быть проведено безупречно, как идеальный спектакль. Каждое движение, каждый жест должны подчёркивать мощь Империи, её неумолимость, её моментальный ответ на любой удар.

Впрочем, ответ — лишь полумера. Тот, кто действует лишь вторым, неизбежно проиграет. Жаль, что он не осознал этого прежде. Пустая честь, жалость, прочая чушь застилали ему глаза.

Мир погряз во зле. А добро побеждает зло только в сказках.

Сказки любил мальчик по имени Люций. Не он. Император даже в мыслях не ассоциировал себя с этим именем — именем слабого человека. Теперь он иной, и ради своей великой цели он атакует зло, не стесняясь ни в методах, ни в силе удара.

Автомобиль затормозил; мельком глянув в окно, Император увидел по обе стороны от него народ. Люди, верные ему, ждавшие от него, что он воодушевит их. Объединит их.

Император сам раскрыл дверцу машины, вылезая наружу без посторонней помощи. Не говоря ни слова, не глядя ни на кого из толпы, он лишь с удовлетворением поглядел на пустой помост. Площадь вокруг, старинные здания, кованые фонари «под старину», его собственный памятник чуть сбоку, люди, стоящие вокруг, справа, слева, сзади, огромным живым муравейником — ничего этого не имело сейчас значения; только дело.

Сегодня всё свершится так, как должно свершиться.

Жалость.

Марианна ненавидела жалость — а сейчас, рядом с ним, она выглядела именно жалкой.

Чёрт. Речь не только о таланте правителя — она даже в повадках, в привычках не ровня ему. Пока слуга подавал ей руку, помогая вылезти из машины, Император (было странно называть этого человека так, даже в мыслях) выбрался сам, наплевав на все церемониальные правила. Что-то подсказывало Марианне, что это не просто напрасная спешка. Это принцип — всё делать самому, не ждать и не опираться на других.

Она же…

Что-то внутри Марианны сжалось. Интересно, что он думает о ней? О своём потомке? Стыдится её? Чувствует презрение? Или, может, равнодушие?

Каждый раз, когда она пыталась понять, кто он такой, её сковывало… холодное осознание того, что она знает ответ. Знает с той самой секунды, как увидела Императорскую Печать в его руке.