На старте, каждому курсанту выдавалось по пять талонов. За нарушение условий марш-броска, проверяющие отбирали у курсанта по одному талону. Курсант получал оценку в зависимости от того, сколько на финише он сдал талонов командиру взвода. На финиш взвод выходил строевым шагом и с песней.

Федю Турищева мы называли «курским соловьем» и «ротным балагуром». Он был ротным запевалой, которого Бог обделил красотой, но наделил хорошим голосом. Пел он даже тогда, когда после марш-броска полностью выбивался из сил. Мы волокли его под руки, сняв с него все снаряжение и винтовку. Все за него несли другие курсанты. Подавалась команда: «Турищев! Запевай!» – раздавался его оглушительный голос и все подхватывали. Строй принимал бодрый вид – все шли в ногу. Оживал и сам Федя, прося нас: «Братцы, отпустите, теперь я сам пойду».

Особое внимание уделялось питьевому режиму. Хвалили тех, кто приносил на финиш полную флягу воды. На финише курсант показывал оставшуюся воду проверяющему, после чего он мог попить и умыться. Да и так, по курсанту было все видно. У тех, кто напился – гимнастерка была мокрая, ноги «не шли» – марш не выдерживал. Я себя убеждал: «Глоток воды во рту подержи, прополощи рот и выплюнь – тогда добежишь».

Марш-броски проводились часто и по одному сценарию. Обучение шло по суворовской «Науке побеждать!», по принципу: «Тяжело в учении – легко в бою». Именно такой лозунг висел на старте. Перед финишем висел другой лозунг: «Слава победителям» и играл духовой оркестр. И каждый добравшийся до финиша считал себя победителем.

После финиша многие курсанты падали без чувств. Командир взвода ходил и переворачивал нас, чтобы не простывали. Тех, кто уже мог подняться, отправляли в лагерь. Дальше курсант шел самостоятельно, ставил оружие, следовал на ужин и ложился спать. Старшина роты с дежурным по роте ходили по палаткам, проверяли наличие курсантов, и после «вечерней зари» докладывал дежурному по лагерному сбору. Обычно такие марш-броски проводились по субботам, а в воскресенье, после завтрака, командир взвода делал разбор, доводил до нас общие результаты достижений взвода и объявлял каждому оценку.

Я переносил эти трудности значительно легче многих других курсантов нашей роты. По росту я замыкал строй первого отделения и был назначен вторым номером пулеметного расчета. Почти два года я был неразлучным со станком «Соколова» от пулемета «Максим», который весил 32 килограмм.

Стрельбище в Житомире находилось в трех километрах от лагеря. Сначала мне было трудно преодолеть это расстояние со станком и при полном снаряжении. Я попросил разрешение у командира взвода, младшего лейтенанта Гнибеда, записаться в секцию тяжелой атлетики. За два месяца занятий, «поставив технику», я добился убедительных результатов: жим – 85 кг., рывок – 75 кг. и толчок – 95 кг., при собственном весе 59 кг. Такого веса во взводе никто не «брал». Я поставил перед собой задачу – стать мастером спорта по штанге в собственном весе, но, увы, это дело оказалось не такое простое. Зато теперь по тревоге станковый пулемет «Максим» я выношу с четвертого этажа без разборки, то есть с полным его весом – 64 кг.

Позже, на тренировки свободного времени не осталось. Надо выпускать стенгазету, писать лозунги, оформлять Ленинскую комнату, еще я вхожу в сборную команду роты по гимнастике.

Как-то раз, всех курсантов вывели на войсковое стрельбище, где старший лейтенант-инженер рассказывал и показывал на практике применение различных минно-взрывных заграждений. После, он стал показывать способы, как надо разминировать. Вызвал саперов для разминирования и указал, по каким признакам можно определить минное поле и обнаружить заминированные места. Как подозрительные места надо обходить, и как следует обозначать проходы. Занятия шли к концу. Он сказал:

– Противотанковые мины для пехоты не страшны, так как они рассчитаны на нажимное усилие в 300 кг, а человек весит 70–80 кг.

Перед ним лежала наша деревянная противотанковая мина. Он стал на нее, спокойно постоял, а затем подпрыгнул. Мина взорвалась. Нас обдала горячей воздушной волной, тело его подлетело метров на пять-шесть, а сапог улетел метров на пятьдесят – все заволокло газообразным облаком. Командир взвода обернулся ко мне, приказал:

– Бегом, принести сюда сапог!

Я стремглав метнулся, схватил сапог, а там торчит оторванная нога. Этот случай омрачил показное занятие, но показал всей тысячной массе курсантов, что с минно-взрывными устройствами шутить нельзя. С занятия мы брели, понурив головы, без песен и даже «не в ногу».

Все сожалели: «Вот старший инженер-лейтенант, разминировал не одну сотню мин, воевал с японцами, – остался жив, а тут… без всякой войны подорвался. Поэтому не зря говорят: Сапер ошибается в жизни только один раз».

Об этом случае курсанты долго говорили между собой, и каждый высказывал то, как он это видел, и какое у него было ощущение. А ко мне обращались:

– А правда, что в сапоге была нога?

– Да, правда! – отвечал я.

Потом наступили новые заботы, которые оттеснили этот страшный случай и те ужасные впечатления на второй план. По всем предметам провели переводные экзамены, для этого была назначена комиссия. Дополнительно приехала, то ли московская, то ли окружная комиссия – проверять стрельбу.

Пулемет нашего расчета, в котором я намотал сальник, признали лучшим. Командир взвода, назначил меня стрелять первым. Отстрелял – из десяти мишеней поразил, то ли шесть, то ли семь и получил «четверку». Мне все завидовали.

Я подсказал ребятам, как правильно навести пулемет в поле и не сильно придерживать за рукоятки – тогда можно получить и «отлично». После стрельбы, все меня благодарили. Пошел стрелять из винтовки на 200 м по появляющейся грудной цели – три выстрела, три попадания – таких во взводе больше не оказалось. Я получил благодарность: «за подготовку пулемета – обеспечившую отличную стрельбу взвода, и за отличную стрельбу из винтовки».

Тактическую подготовку, по управлению отделением в головном дозоре, я сдавал первым. Строевая, физическая подготовка и топография – отлично, и только по истории партии – «удочка». На второй курс переведен. Во взводе перевели всех, кроме Феди Турищева, которого оставили повторно на первом курсе.

У курсантов на втором курсе начались разные домыслы. Младший лейтенант Гнибеда наши сомнения развеял быстро:

– Теперь вы будете, весь день – согласно расписанию, сами проводить занятия со взводом и в роли командира взвода. Во время занятий я вмешиваться не буду, а в конце учебного времени буду делать разбор, указывать на положительные стороны, недостатки и выставлять оценки.

Так началась методическая подготовка курсантов. Мы почувствовали, что можем применить накопленные знания на практике для обучения подчиненных. Пройдя курс методической подготовки, мы могли с уверенностью сказать:

– Да, мы готовы командовать взводом.

Наступила осень 1939 года. Часть курсантов из лагерей направили ремонтировать зимние казармы. В палатках стало холодно.

В стране начался поход по освобождению Западной Украины и Западной Белоруссии. Нас, первокурсников, пригласили на проводы выпускников, которых отобрали из отличников со второго курса и досрочно присвоили звания лейтенантов. Не прошло и месяца, как на училище пришли несколько похоронок. Состоялся траурный митинг, где мы клялись отомстить за погибших товарищей.

В конце октября нас, вместо перевода на зимние казармы, отправили на стажировку. Наша рота и весь первый батальон была отправлена в военный городок в поселке Гуйва, недалеко от Житомира. Раньше там располагались кавалеристские части. Говорили, что там был и конезавод. Теперь там проходили переподготовку воины, которые до присоединения Западной Украины служили в польской армии «жовнежами» – рядовыми и унтер-офицерами.

В Красной Армии, вернее сказать, в этой части, с которой они успели познакомиться, их удивляла неорганизованность, низкая культура и очень грубая пища. Также они отмечали, что в польской армии больше внимания уделялось внешнему блеску, форме одежды, но не обучению войск. Еще в польской армии им не нравилось, что к «жовнежам» применялись физические наказания.