Бабушка ненадолго замолкает, сглатывая ком в горле. На ее губах играет улыбка, вызванная приятными воспоминаниями, но в глазах стоят слезы. Она скучает по дедушке. Я беру ее за руку, и бабуля благодарно кивает, делая глоток.

— Мы начали общаться. После уроков я читала в кофейне, дожидаясь конца смены Ричарда, а потом мы гуляли до комендантского часа в пансионе. Мы полюбили друг друга, строили планы на наше будущее. Он уже заканчивал школу и собирался уйти в армию, а мне оставался год учебы. Сразу после службы он хотел просить моей руки у отца, но я не рассказывала ему о том, что моя семья никогда не разрешит нам быть вместе, потому что для них Ричард всего лишь голодранец-сирота. Мне было стыдно за узколобость моих родителей и их друзей. Около полугода мы скрывали наши отношения, пока я снова не поехала домой, и там мне не представили молодого человека, которого выбрали в мои будущие мужья. Я рассказала родителям, что влюбилась, а они надо мной посмеялись. Начали говорить как это все глупо и что любовь ничего не значит. Приказали бросить Ричарда и принять ухаживания их избранника. Я разозлилась, и мы поссорились. Как только я вернулась в пансион, все рассказала Рику, и через какое-то время мы сбежали, чтобы тайно пожениться.

— Как у вас получилось? — удивилась я.

— Девочки из пансиона помогли собрать денег и выбраться за территорию пансиона, считали это все жутко романтичным. В июле Ричард ушел в армию, я уже была дома и не смогла его проводить, но он оставил записку с адресом части, в которую попал. А ближе к сентябрю я узнала, что беременна. Скрыла от родителей и уехала в пансион. Там скрывать не смогла, меня быстро раскусили, и одна из моих одноклассниц все рассказала своим родителям, а те, в свою очередь, — моим.

— Как подло! — вклиниваюсь я в рассказ, потому что нет сил сдержать возмущения.

— В тот же день они отреклись от меня, сказали, я опозорила всю семью, и теперь у них нет дочери, — бабушка шмыгает носом, но гордо вскидывает подбородок и твердым голосом продолжает. — Думали я пропаду, но мир не без добрых людей. Одна учительница мне помогала. Рассказала, что ждать от беременности, как ухаживать за ребенком в первые месяцы, всячески мне помогала. Мне выделили отдельную комнату, где я прожила с Линой до выпуска. Учителя относились лояльно, для них моя беременность не была позором, ведь я была замужем.

— А дедушка?

— Я сразу написала ему письмо, но оно долго до него не могло дойти. Как только Ричард узнал, начал договариваться с командирами о жилье. После окончания школы мы с Линой переехали в крохотную комнату рядом с частью, где он служил. Там и прожили пять лет, пока Ричарда не комиссовали после ранения. Дальше, ты можешь догадаться, мы вернулись в Нью-Йорк, где Рик поступил в Полицейскую Академию, а на выплаты, за горячие точки, купил эту квартиру.

— И ты сорок лет не виделась со своими родными? — удивляюсь, если бы я не смогла общаться с семьей, я бы жила, как в аду.

— Боже, Таша, — смеется бабушка, — все мои родные находятся в этой квартире. — Родители никогда не занимались мной, а когда я переехала в пансион, мы виделись только по праздникам.

— Но ты пошла к ним за помощью. Что они сказали?

— Мама меня даже не узнала, она немного не в себе, отец умер несколько лет назад. А брат посочувствовал и выставил за дверь. Он был слишком мал, чтобы разобраться в той ситуации самому, поэтому все что он знает, вбито родителями. Но если не останется выбора, я к нему вернусь, — кровожадно добавила бабушка.

Я рассмеялась. Уверена, если ее загонят в угол обстоятельства, бабуля выбьет из брата деньги.

— Так значит у меня есть родственники, — говорю задумчиво.

— Да, — кивает бабушка, — у Лукаса две дочери шестнадцати и двенадцати лет.

Я так привыкла, что кроме дедушки, бабушки, мамы и Клэр у меня никого нет, что новость о родственниках немного шокирует. Как бы сложились наши отношения, если бы бабушка рассказала о них раньше. А удастся ли с ними вообще как-то подружиться или они высокомерные снобы, а мы для них лишь досадное пятно на их идеальной репутации?

— Так странно, что мои двоюродные тети младше меня.

— Нуу… Я родила Лину очень рано, а она тебя в девятнадцать. Думаю, после моего ухода Лукаса держали в ежовых рукавицах и искали для него идеальную жену.

Слышу шум в коридоре и понимаю, что проснулась мама. Она входит на кухню словно призрак, тень человека, которым она когда-то была.

Худая и изможденная, мама потеряла много в весе. Она работала физиотерапевтом, делала массажи и иногда ей приходилось помогать передвигаться по помещению взрослым мужчинам, поэтому у нее всегда были сильные руки. А сейчас ей даже чайник тяжело поднять. Длинные русые, как у меня, волосы пришлось коротко подстричь. Из-за лекарств мама больше не излучает оптимизм, которым я всегда подпитывалась, стала сонной и равнодушной к тому, что ее окружает.

У меня сжимается сердце, когда я вижу ее такой. Я обязана сделать все от меня зависящие, чтобы вернуть ее жизнь.

Мама медленно проходит на кухню, и я встаю ей навстречу, чтобы обнять и помочь сесть.

— Таша, милая. Как я рада тебя видеть, — уголки ее губ слегка приподнимаются в подобии улыбки. — Как твои дела?

Я наливаю чай для мамы и начинаю рассказывать все события недели. Рассказ получается коротким: «Учусь хорошо, получила стажировку». Мама снова еле улыбается.

Расскажи я подобное несколько лет назад, мы бы скакали по квартире как сумасшедшие, радуясь полученной работе.

Затем бабушка говорит о звонке доктора Нимана и о клинике. Мама согласно кивает, но я не уверена, что она полностью осознает, о чем идет речь. Согласившись на новое лечение, мама снова уходит в свою комнату, и я следую за ней.

Небольшая спальня с узкой кроватью, шкафом и столом, изумрудные шторы плотно задернуты, поэтому в помещении полумрак. Эта комната когда-то была моей, ее украшали грамоты и трофеи, а сейчас здесь только запах лекарств и стопки рекомендаций от врача. Как только мы узнали о диагнозе я переехала в комнату бабушки, чтобы у мамы был свой уголок, огражденный от волнений и переживаний.

— Мам, ты точно не против?

— Таша, я заторможена, а не слабоумна. Думаю, так будет лучше, — мама ложится и похлопывает по кровати, чтобы я села. Опускаюсь рядом и беру ее ладошку в свою. — Бабушке не придется следить за мной двадцать четыре часа в сутки. Да и среди таких же больных я буду чувствовать себя как дома.

Горло сдавливает отчаяние, а к глазам снова подкатывают слезы. Я подношу мамину ладошку с выступающими венами к лицу и целую тыльную сторону.

— Мам, ты только не сдавайся, — шепчу я, опустив голову ей на грудь, — мы справимся, вот увидишь.

Чувствую, как она касается моих волос слабой рукой и так же тихо шепчет:

— Не сдамся.

Я провожу с мамой еще какое-то время. Лежу рядом с ней, балансируя на самом краю, и рассматриваю заострившиеся черты ее лица и на появившиеся морщинки на лбу и вокруг губ. Некогда красивая молодая женщина, увядает прямо на наших глазах. А я пока ничего не могу сделать. Пока!

Почувствовав, что мама вновь уснула, я тихо встаю с кровати и, поцеловав ее в лоб, выхожу.

Бабушка все еще сидит на кухне и смотрит в окно, допивая остывший чай. Услышав мои шаги, она ободряюще улыбается и говорит:

— У меня для тебя небольшой подарок.

Бабушка достает из-под стола пакет и протягивает мне. Внутри оказывается укороченный серый пиджак прямого кроя и юбка карандаш до колен.

— Я подумала, что тебе может пригодиться что-то офисное и сшила для тебя, — произносит немного смущенно.

— Спасибо, бабуль. Такая красота.

Бабушка талантливая швея. Еще в военном городке она начала шить для всех женщин, живших там, а потом продолжила в Нью-Йорке. Многие в Бронксе не могли купить хорошую новую одежду, поэтому заказывали пошив у бабушки за символическую плату. Некоторые до сих пор просят ее сшить копию брендовой одежды.

Этот костюм в моих руках отличного качества, я уверена, он сядет по фигуре просто идеально. Крепко обнимаю бабушку и снова благодарю ее за такой подарок, направляясь к выходу.