— В с-среду после уроков я пробралась в лабор-рантскую и зач-читалась… а потом поняла, что меня зза-зза-заперли! Я с-стучала, но меня не услышали… М-мама д-дежурила в ночь, и я осталась сидеть… Ут-тром пришли мальчишки… и открыли дверь… я уже решила, что меня обнаружили… но нни-икто не вошел… а потом все пропали… и когда я в-вышла, я увидела… м-мм-мма… м-макет! — она зажмурилась, и вдруг выдала почти без запинки: — Он был такой красивый, и, глядя на него, я испытала жесточайшую фрустрацию, под влиянием которой контроль Эго над Оно ослабел, и я взяла макет!

У меня отвалилась челюсть. Деструктор же застыл, как молнией пораженный.

— Но в пятницу я хотела принести макет обратно! — продолжала Камышова. — Правда! Прежде, чем все обнаружится… Но учительница биологии заболела, и я не смогла попасть в кабинет… А потом я ус-слыш-шала, что Иг-горя обвинили в… в… в… к-к-краже. И п-поняла, что это из-за-за меня… что нужно все срочно исправить… Я пыталась вернуть макет в суб-боту, но здесь все время кто-то был, и я не рискнула… попыталась сегодня… и вот, наткнулась на в-вас. Ид-демте к дир-ректору. Я во всем при-при-признаюсь. Еще и мама т-теперь узнает, что в ту ночь младшие остались од-дни…

— Подожди, не спеши, — попросила я.

Мы поговорили с Камышовой еще немного (оказалось, ее зовут Олеся). То, что раньше мы принимали за высокомерие, оказалось патологической застенчивостью. Стоя перед нами, она едва могла дышать, и цвет ее кожи менялся с мелово-белого до помидорно-красного, но, постепенно успокаиваясь, она говорила все чище. У нее были младшие брат и сестра, и мама, которая работала медсестрой и нагружалась дежурствами, чтобы хоть как-то прокормить детей. Для мечтающей стать врачом дочери матери-одиночки макет, в котором каждый орган можно снять и изучить, стал непреодолимым соблазном.

Деструктор, видимо, пришел к каким-то своим выводам по делу, потому что вдруг решительно заявил:

— Не надо к директору. Меня уже ни в чем не обвиняют.

— Правда? — удивилась я.

Деструктор наступил мне на ногу.

— Выяснилось, что потом сюда приходили еще какие-то мальчишки, и подумали на них, но никто не знает, кто они… и, в общем, дело закрыто. А макет купили на деньги одного депутата, и тот пообещал, что даст еще. У депутатов много денег, ты знаешь. Так что этот можешь оставить себе.

Олеся посмотрела на нас круглыми глазами.

— Правда?

— Да, — заявил насквозь лживый Деструктор. — Только один вопрос… Олеся… если ты так долго сидела в лаборантской… то как же быть с… естественными потребностями?

Девочка покраснела, потом побелела, потом снова начала краснеть и быстро стала почти багровой.

— Т-т-т-т… т-т-т-т….т-тер-р-рмос-с.

Когда мы возвращались домой, Деструктор — невероятно — прямо-таки излучал добродушие.

— Как она говорит! — восхищался он.

— Она заикается, когда волнуется.

— Нет, не это. Как она говорит, какие слова использует. Она не дурочка, как другие девчонки.

— А где ты найдешь столько денег? Я могу дать тебе некоторую сумму, но не семь тысяч.

— Продам часть своих дисков для Sony PlayStation 2. У меня их слишком много скопилось.

— Это очень благородно. Но директриса все равно будет считать тебя воришкой.

— Я не буду общаться с Тончиком и Веником. Я не буду дразнить учителей. И однажды она решит, что я лучше всех.

— Поживем — увидим. И все-таки ты должен рассказать обо всем папе.

— Раз все разрешилось, я расскажу.

Вечером я подошла к Эрику. Несмотря на воскресный день, он работал.

— Эрик, Игорьку скучно в школе.

— Я в курсе. Это вроде семейного проклятия: моей маме было скучно в школе, мне было скучно в школе, теперь Деструктор зеленеет с тоски.

— Я думаю, традицию нужно сломать.

Эрик оторвался от монитора и развернулся ко мне.

— Что ты предлагаешь сделать?

— Перевести его на класс выше. То есть в третий.

— Он замучается сдавать переходные тесты.

— Тем лучше, а то он начал привыкать, что учиться слишком легко.

— И в классе все будут старше его.

— Может, спеси поубавится. А то привык считать себя самым умным.

— Он найдет там друзей?

Я улыбнулась.

— Что-то мне подсказывает, что да.

В понедельник, после тягостного рабочего дня и не менее тягостной встречи с мамой и бабушкой, ко мне заглянул Деструктор. Он был в стетсоне.

— Я позвал Олесю к себе и научил ее играть в Mortal Kombat.

— Наверное, она все время проигрывала.

— Нет, один раз она смогла меня убить, — широко улыбнулся Деструктор. — Ты очень мне помогла. И я благодарен тебе. Спасибо. Но теперь… могли бы мы вернуться к прежней вражде?

— Да не вопрос, — я направила на Деструктора указательный палец и сделала вид, что стреляю. — Ненависть. Смертоубийство. Вендетта.

Деструктор послал ответный выстрел и притворился, что сдувает дым с кончика ногтя.

Наблюдая, как он неспешно удаляется, раскачиваясь и широко расставляя ноги, в своей высокой ковбойской шляпе, я подумала, что не хватает только заходящего солнца на фоне — в лучших традициях вестернов. Закрывая дверь, я все еще улыбалась. Рано или поздно мы подружимся. Это неизбежно.

[1] Эрогуро, или просто гуро — направление в искусстве Японии, характеризующееся смакованием расчлененки, некрофилии, каннибализма и прочих радостей для настоящих гурманов.

[2] Афедрональный (от греч. «афедрон») — букв. «относящийся к сиденью», или попросту к заду. Деструктор лучше других знает, что использование сложных ругательств (напр. «афедрональнополушарный») — лучший способ привести противника в смятение.

[3] Тьюринг Алан Мэтисон — английский математик и криптограф. В 1952 по обвинению в гомосексуализме приговорен к химической кастрации. Год спустя погиб от отравления, предположительно, совершив самоубийство. А потом «цивилизованная Европа» вещает нам о правах человека…

[4] «Но пасаран» (исп. ¡No pasarán! — «Они не пройдут!») — лозунг, выражающий твёрдое намерение защищать свою позицию. Они не пройдут. И не выйдут. И вообще будут сидеть и слушать, пока не ознакомятся со всеми материалами следствия.

Утром, уже на работе, я увидела в «контакте» сообщение: «Привет. На выходных собираюсь заехать в ваш городок, навестить старых друзей. Встретимся?» Я раскрыла страницу отправителя и минуты три всматривалась в фотографию, а потом набрала указанный в сообщении номер.

— Соня! Привет! — он так открыто мне обрадовался, что у меня даже мелькнула мысль, что, может быть, судьба не без умысла свела нас снова.

— Столько лет прошло, Вадик, — не знаю, почему, но в нашей университетской группе никто и никогда не называл его полным именем, даже преподаватели.

— Я вспоминал тебя каждый день.

— Ты уже купил билет?

— Да, вечером буду. Мне же только три часа на автобусе.

«Ты так часто меня вспоминал, но почему-то ни разу не приехал», — мысленно уколола я, но мне сразу же стало стыдно — он мне ничем не обязан.

— Где остановишься?

— Поищу какую-нибудь гостиницу. Просился к приятелю, но у него малой недавно родился, не до меня. Мы увидимся?

— Обязательно.

— Отлично, — радостно рассмеялся он. — Ты варенье любишь?

— Люблю. А что?

— Моя бабуля делает отличное варенье. Я захвачу тебе баночку.

— Захвати. Ой, начальница идет, я отключаюсь, — я быстро сложила телефон и сунула его в карман.

Ирина так сияла, как будто только что на своей «Субару» сбила парочку бомжей после долгого преследования. Мы насторожились, давно успев уяснить, что, веселая она или мрачная, сам факт ее появления не предвещает ничего хорошего.

— Мы выиграли тендер! — прояснила она причину ее ликования.

Хотя Ирина рьяно относилась к своей обязанности продвижения услуги подбора персонала фармацевтическим компаниям, работы у нас с ее появлением не прибавилось. Даже наоборот — мы как будто теперь только тем и занимались, что ковырялись на сайтах со сплетнями да испытывали страх и трепет. Сейчас она получила, наконец, возможность продемонстрировать высшему начальству свою полезность.