– То, что хотят увидеть, – неожиданно для себя закончила я.
– Именно, – Хейрон, казалось, не удивился, что я его перебила. – Думаю, что касается имен, ты можешь понять меня лучше, чем кто-либо другой.
Отчего-то от мысли, что красивому, уверенному в себе Хейрону тоже приходилось мириться с собственным именем, мне стало легче. Значит, я не одна такая.
Какое-то время мы шли в молчании, сопровождаемые громким голосом Огаста Бернела, которого зеннонское белое привело в хорошее расположение духа, монотонными репликами дяди и несмолкаемым журчанием Нии Бернел и Неллы, которые, судя по всему, сошлись в пренебрежении к альвионской моде. Наконец Хейрон сказал:
– Эта помолвка для нас обоих неожиданна. Но я надеюсь, что в твоем сердце найдется для меня место. В свою очередь я чрезвычайно рад, что у меня такая прекрасная невеста.
Хейрон мягко взял меня за руку и посмотрел прямо в глаза, так, словно видел там что-то, чего не видел никто другой. Смущенная, я зарделась и опустила взгляд. Мы продолжили осмотр дома изнутри, и Хейрон, словно вознамерившись преодолеть неловкость, развлекал меня историями о приятелях-студентах, о праздниках и прогулках – так, что я почувствовала, что мы с ним давным-давно знакомы.
Наконец мы поднялись на третий этаж, туда, где, на противоположной от моей комнаты половине, мы с Хейроном должны были жить после свадьбы. Хейрон с улыбкой осматривал наши будущие комнаты, а меня вдруг пронзило осознание того, что я стою под руку с совершенно незнакомым человеком – человеком, который через месяц полностью и бесповоротно должен будет войти в мою жизнь.
И я была не уверена, что готова к этому.
Теперь почти каждый день Хейрон заезжал за мной, и мы, в сопровождении Неллы, отправлялись гулять по городу, иногда – на концерты и спектакли. Раз в неделю мы ужинали с родителями Хейрона, и с каждым разом Огаст Бернел оттаивал ко мне всё больше и больше. Хотя, возможно, в этом была заслуга дядиного винного погреба.
Хейрон со мной был неизменно учтив, любезен и предупредителен. В тех случаях, когда было нужно воспользоваться даром камневидения, например, проверить денежные камни, он делал это просто и естественно, позволяя мне не так остро чувствовать собственную беспомощность. Ни разу у нас не возникла ситуация, как с Неллой и музыкальной шкатулкой.
Я до сих пор помнила этот случай. На мой одиннадцатый день рождения мы с Неллой отправились в «Милден» – магазин, славившийся своими затейливыми вещицами. Самодвижущиеся модельки фаэтонов с сардаллами, необычные светильники из люминариев, шкатулки с секретами, изысканные чернильницы и карандашницы, настольные игры и музыкальные шкатулки. Десятки музыкальных шкатулок, от которых у меня захватило дух.
Целый час я с наслаждением рассматривала все модели, не решаясь взять в руки. Подошел улыбчивый продавец и показал несколько вариантов. А потом он открыл одну, прямоугольную, довольно большую, и я поняла, что это она. На черной лакированной крышке была картина с детально прорисованными птицами и цветами, по бокам – растительный орнамент, а внутри – внутри была карта Серры.
Как только крышка открылась, зазвучала ни с чем не сравнимая музыка – «Ода новой земле» – пронизанная надеждой и радостью мелодия, обозначающая момент, когда корабль Серры и Иалона прошел сквозь узкий пролив между Северными островами, и глазам Предков открылась новая земля.
Сердце защемило, и я едва могла рассмотреть карту из-за выступивших слез. Довольный произведенным впечатлением, продавец еще шире улыбнулся:
– Вы не видели самого главного. Коснитесь ронда.
Слезы мгновенно высохли, и я с испугом посмотрела на молочно-белый камень в центре розы ветров, а потом – на Неллу. Она стояла рядом и выжидательно улыбалась, словно забыв о моей неспособности пробуждать камни. На меня будто плеснули горячим супом, стало жарко и неловко. Я совершенно растерялась. Продавец в недоумении переводил взгляд с меня на Неллу. Наконец, когда я едва не расплакалась, Нелла с приторной улыбкой пожурила меня:
– Как можно быть такой нерешительной, Вира! Позвольте мне, – изящным движением она коснулась ронда, и из потайного отверстия показалась крошечная копия корабля, который под новую мелодию обогнул Серру по нарисованному Внутреннему морю.
От унижения я не могла говорить и только кивнула, когда продавец поинтересовался, будем ли мы брать шкатулку. После этого я несколько раз открывала шкатулку, чтобы полюбоваться картой и послушать музыку, но передо мной каждый раз вставала сцена в магазине. Я убрала шкатулку в самый нижний ящик комода – как напоминание о пережитом унижении – и больше никогда не доставала.
Рядом с Хейроном о таком мне можно было не волноваться.
Хейрон рассказывал о торговом деле Бернелов и Роддов, об учебе в Академии, о своих знакомых и всевозможных забавных историях, которые с ними случались. Куда бы мы ни шли, я замечала, какими взглядами провожали Хейрона девушки, и мне льстило, что он пытался произвести на меня впечатление не только своим внешним видом.
Но было что-то еще. Что-то смущало меня. То, как Хейрон на меня иногда смотрел, как касался, – во всем было что-то, что заставляло меня чувствовать внутреннее напряжение. И чем ближе к свадьбе, тем сильнее.
Как я и ожидала, в школе моя помолвка не прошла незамеченной. Когда с обычным высокомерным выражением я шла по коридорам, за мной, как змеи, ползли шепотки:
– Посмотрите у нее на руке…это же помолвочное кольцо!
Больше всего я опасалась реакции Тами, и та не подвела – налетела как ураган из Штормовых морей, едва завидев блеск кольца на моем пальце, и завалила вопросами.
Стрекот Тами поднял на уши весь класс, и почти все бросились меня поздравлять, даже Марен, который якобы продолжал по мне убиваться.
Все, кроме Кинна, которого, кажется, ничто не было способно отвлечь от книги.
Конечно, ведь он уже поздравил меня тогда, в библиотеке.
Но за последующие три недели я заметила, что теперь Кинн скрывался, если я шла в его направлении, отворачивался от моего взгляда, и, главное, больше ни разу не явился на наши еженедельные встречи в библиотеке.
Кинн однозначно странно себя вел. Нет, хуже. Он меня избегал.
Мне было неприятно признать, как сильно меня задела эта мысль. Мне казалось, что за долгие часы работы в библиотеке между нами установилось что-то вроде молчаливого взаимопонимания. Теперь же Кинн выставил между нами барьер, словно я была Тенью, от которой он хотел отгородиться.
За неделю до свадьбы я решила поговорить с Кинном – о нашей работе над южными наречиями, которая с моей стороны зашла в тупик. Но едва я к нему направилась, Кинн прошел мимо меня к Наставнице Флие и о чем-то ее спросил. Разочарованная, я не знала, как поступить, и тут Тами, застыв у окна, взбудораженно спросила:
– Кто этот красавчик? На нем форма Академии. Это чей-то брат?
Заинтригованные, к Тами поспешили приятельницы, и тут же послышались восторженные охи и ахи. Краем глаза я посмотрела на Кинна, который был погружен в беседу с Наставницей, и подошла к окну. Но, бросив взгляд вниз, застыла.
Там, у ворот, на всеобщем обозрении стоял Хейрон.
Он ничуть не смущался всеобщим вниманием, наоборот, кажется, был весьма доволен – расточал улыбки направо и налево. Когда девчонки во главе с Тами едва не вывалились из окна, чтобы получше его рассмотреть, Хейрон поднял глаза наверх. Миг – и он бы увидел меня.
Я отшатнулась от окна с колотящимся сердцем.
Что он здесь делает?
Непроизвольно я нащупала неровные бусины браслета на левом запястье. Я не заметила ни нашего фаэтона, ни Неллы.
Странно, она ни о чем меня не предупреждала.
Я услышала, как Кинн благодарит Наставницу, и пришла в себя. Сейчас было самое время с ним поговорить, но занятия сегодня и так закончились поздно, и Хейрону вот-вот может наскучить ожидание, и он начнет спрашивать выходящих обо мне. И тогда мы оба окажемся в нелепой ситуации, – жених дожидается невесту, пока та разговаривает с одноклассником. Дяде это бы точно не понравилось.
