– Что ты здесь делаешь?

Я вскрикнула и прижала руку к груди. В дверном проеме, нахмурившись, стоял Кинн.

Сердце колотилось как бешеное, и я едва вымолвила:

– Дверь открылась от сквозняка… Я увидела карту, не смогла удержаться. Никогда такой не видела…

Кинн не сводил с меня настороженного взгляда:

– Это моя карта. И моя комната.

– Твоя… – я оглянулась, увидела на двери гардероба школьную форму Кинна, стол, заваленный учебниками, кровать в нише и отчаянно покраснела. От стыда мне захотелось провалиться сквозь землю или хотя бы на первый этаж, но Кинн стоял на пути и, кажется, не собирался помогать мне выбираться из этого мучительного положения.

Не в силах смотреть на Кинна, я повернулась к карте и затараторила, совершенно не в своей обычной манере:

– Это изумительная карта. Мне казалось, я уже их все изучила – и в Музее, и дома, и в школе, но такой точно никогда не видела. Откуда она у тебя?

Кинн наконец соизволил отойти от двери и подошел ближе.

– Ее нарисовал мой отец.

Голос Кинна был тихий, но я услышала в нем и нотки гордости, и нотки печали. Настоящий голос Кинна. Я затаила дыхание, боясь спугнуть это мгновение.

Кинн больше ничего не сказал, и я решилась:

– Это потрясающая карта. Живая. Столько деталей. Видно, с какой любовью ее рисовали.

Кинн вздохнул и наконец проговорил:

– Отец был настоящим альвионцем, любил путешествовать. Везде побывал. Однажды он так увлекся изучением береговой линии Южных островов, что его едва не унесло в Штормовые моря. Потом он всем рассказывал, что это были происки немор.

Голос у Кинна потеплел, в нем зазвучала улыбка.

– А кем он… где… – я не смогла закончить вопрос, но Кинн меня понял.

– Он был картографом. Когда появились Тени, он был в Зенноне, и ему пришлось здесь остаться. Работал в Архиве Музея, вместе с мамой. Реставрировал карты. А эту – нарисовал для нас. Это всё, что от него осталось.

Голос Кинна дрогнул.

Я смотрела на темно-зеленое пятно Черного леса, где, казалось, были выписаны все деревья, и у меня начало расплываться перед глазами. Я тихо сказала:

– Мне очень жаль.

Мне хотелось сказать, что я понимала, как трудно жить без родителей, что понимала, что ему, совсем без родственников, в чужом доме, было еще труднее, чем мне, но слова не пожелали выходить.

Мы молчали, и в этом молчании рождались другие слова, но я вдруг вспомнила, что у меня на пальце помолвочное кольцо, а завтра меня ждет свадьба. И я поспешила это молчание развеять:

– А ты бы куда хотел отправиться? Если бы не было Теней, конечно же.

Кинн вздрогнул, словно пробуждаясь ото сна.

– Куда угодно. Пройти по стопам отца.

Я улыбнулась и с наигранной веселостью спросила:

– И даже на Худые острова?

– Особенно на Худые острова. Мне всегда хотелось проверить, неужели они насколько узкие.

Я сделала вид, что изучаю карту:

– Хм… Альвион?

Кинн хмыкнул и включился в игру:

– Самый большой порт, самые шумные рынки и постоянные празднества? Однозначно да.

– Нумм? После Альвиона покажется поскучнее.

– После Альвиона всё покажется поскучнее. Но думаю, яблочный сидр и праздники урожая стоят поездки.

– Аир?

– Без вопросов. Как можно не посмотреть на Серебристые горы, у которых серебро только в названии?

– Энтана?

Краем глаза я увидела, что Кинн сделал задумчивый вид, и спрятала улыбку.

– Холодное море, склонность к самопознанию и созерцанию… Ну даже не знаю. Хотя погоди, древнейший город Серры, самая старая Академия Камневидцев, старинный заброшенный маяк, могилы Предков – наверное, можно хотя бы глазком глянуть.

Столько было в голосе Кинна иронии, что я не выдержала и рассмеялась. Потом повернулась, чтобы спросить Кинна про южные деревушки, которые мы с ним изучали, и застыла.

Кинн смотрел на карту и улыбался.

Его лицо, всегда закрытое, отстраненное, словно осветилось изнутри, и в это мгновение он показался мне совсем другим человеком.

От его улыбки у меня в груди словно взорвался фейерверк.

Я опустила взгляд, по-новому смущенная, не понимая, что произошло.

В этот миг где-то снизу донесся звук закрываемой двери. И тишина пропала.

Кинн пришел в себя первым:

– Наверное, твой дядя уже освободился. Пойдем, я тебя провожу.

Я кивнула, бросила последний взгляд на карту и последовала за Кинном, потрясенная и оглушенная.

Перед главной лестницей он вдруг остановился и повернулся, словно собираясь мне что-то сказать, но потом передумал и молча повел меня вниз.

Дядя с Утешителем были в гостиной и по нетерпеливому взгляду, который бросил в мою сторону дядя, стало ясно, что они ждали нас уже какое-то время.

– Премного благодарю за ваше драгоценное время, Утешитель. А теперь мы вынуждены откланяться, дела не ждут.

Дядя еще раз пожелал Кинну счастливого совершеннолетия, и я внутренне сжалась, потому что я Кинна так лично и не поздравила, а теперь момент был упущен. Я только и смогла сказать:

– Увидимся завтра.

Кинн, как и все мои одноклассники, был приглашен на свадьбу, и ради этого их освобождали от занятий в школе. Кинн, снова с непроницаемым лицом, кивнул:

– Увидимся завтра.

Утешитель проводил нас до двери, и мы распрощались. В тоне Утешителя, несмотря на всю любезность, сквозила прохладца.

Прежде чем сесть в фаэтон, я обернулась. Голубая форма Утешителя Йенара хорошо виднелась из окна передней. В окне слева, где находилась столовая, что-то мелькнуло, и сердце ёкнуло, когда я поняла, что к окну подошел Кинн.

Он не двигался, просто стоял, как едва заметная темно-зеленая тень. Чувствуя настойчивый взгляд Утешителя, я слегка поклонилась, взялась за дядину протянутую руку и забралась внутрь.

Дядя был не в духе, обеспокоенно молчал, на его высоком лбу залегли глубокие морщины. Приказал высадить себя у здания Совета на противоположной стороне площади и только тогда обратился ко мне:

– Я бы проводил тебя домой, Вира, но не могу, мне надо спешить.

На меня вдруг навалилась апатия, тяжелая, как цепи Красного моста. Я была только рада остаться в одиночестве.

– Всё в порядке, дядя.

Дядя глянул на меня и порывисто коснулся моей левой руки:

– Постарайся отдохнуть перед завтрашним днем.

Я заставила себя кивнуть и улыбнуться.

Но когда дядя покинул нас, и фаэтон двинулся по гладко вымощенной площади мимо Храма в сторону дома, моя улыбка медленно увяла.

Завтра в это время в Храме, окруженная праздничной толпой, я выйду замуж за красивого, завидного жениха.

Так почему же сейчас я чувствую себя как самая несчастная невеста в Зенноне?

Воздух, налитый весенней теплотой, пьянил как зеннонское красное старого урожая. От крыши Храма празднично отсвечивало солнце. На цветной брусчатке перед входом в Храм уже стояли первые гости, но основная часть должна была прибыть только через полчаса. Старшие Бернелы легко угадывались по насыщенно-бордовым цветам одежды, на их фоне выделялся синий, с отливом, костюм Хейрона.

– Душенька, ты выглядишь потрясающе! Что за тиара! А что за платье! Даже издали видно, что сейчас нет ни таких красок, ни ткани.

Втайне я была рада, что официальность обстановки не позволяла Нии Бернел заключить меня в объятья, что она несомненно бы сделала, – чтобы поближе посмотреть на мамино голубое платье, которое ушили для свадьбы, на вышитый кошелек, полный денежных камней, и на свадебную тиару, подвески которой серебристыми ручейками сбегали мне на плечи и спину. Моей будущей свекрови пришлось ограничиться восхищенным взглядом, который не пропустил ни одну жемчужину в тиаре и подвесках и задержался на крупных голубоватых жемчужинах в серьгах.

Огаст Бернел преподнес свои комплименты самым теплым тоном, которым до сих пор ко мне обращался, и меня кольнуло подозрение, что после свадебного обеда он мог оттаять и до «душечки».