– Мама, а госпожа и йерилл разбудить может! Давай ее попросим!

Женщина замерла и, взглянув на меня, напряженно заметила:

– Не говори глупостей, Тэн. Юной госпоже не до нас.

К своему ужасу я услышала в ее словах надежду. Увидела, какими взглядами обменялись ее спутницы. Горло пересохло. Только тут я поняла.

Я попала в ловушку.

Никто не в праве отказать, если его заклинают милосердием Деи, – только не здесь, в ее Садах, где она возносила молитвы Предкам и нашла упокоение. Милосердному милосердие, а жестокосердному – кара.

А я даже денег не могу предложить, – всё осталось у Неллы. Не следовало идти одной, она бы помогла мне выпутаться.

Сердце заколотилось как бешеное, перед глазами всё поплыло, и я скорее почувствовала, чем увидела, что рыжеволосая женщина склонила голову в моем направлении:

– Госпожа, заклинаю…

Я собралась с духом и резко, надменно перебила:

– Вы меня задерживаете. Если нужно разбудить камень, обратитесь к Служительницам.

В потрясенной тишине, – даже молодые листочки иртаний словно замерли, – ни на кого не глядя, я прошла мимо, едва не наступив на ногу остолбеневшему Тэну, и поднялась на мостик.

Кто-то зашипел вслед:

– Бессердечная!

Я едва не оступилась, но заставила себя идти с прямой спиной. Не оборачиваясь, с пылающим лицом я пересекла все Сады, пока наконец у ворот не показалось персиковое Неллино платье.

Нелла окинула меня внимательным взглядом и слегка нахмурила ухоженные брови:

– Прошу не куксись, дорогая, тебе не идет. Молодая леди твоего положения должна уметь держать себя в руках. И в следующий раз изволь взять с собой подстилку. У тебя грязь на коленях.

Заметить землю на кофейного цвета платье – в этом была вся Нелла. Мне хотелось сказать, что мне всё равно, как я выгляжу, и что я никогда, никогда больше не поеду в Сады Деи, но лишь молча кивнула. Нелла улыбнулась:

– Вот и славненько.

Вслед за Неллой я села в фаэтон и укрылась за веером. По ее сигналу кучер щелкнул языком, легонько тронул вожжами, и лошади зацокали по мостовой.

Обычно мне нравилась неспешная поездка вдоль Садов, по шумным улицам восточного Торгового квартала, мимо огромной Рыночной площади, наполняющей окрестности гвалтом торговцев и запахами рыбы, специй и свежей выпечки, по улочкам и переулкам восточного квартала Гильдий, где до нас то и дело доносились обрывки веселой музыки. Всякий раз я представляла, что я там – одна из многих, затерянная в разношерстной зеннонской толпе, которой и дела нет ни до меня, ни до моего имени.

Но сегодня всё проплывало мимо как в тумане, который осенью так густо поднимался над водами Венны. И чем ближе мы подъезжали к размеренным аллеям квартала Советников, тем тяжелее мне становилось на сердце.

Мне хотелось вернуться назад и на коленях просить прощения у Тэна и его матери. Сказать, что, если бы могла, я бы разбудила для них хоть весь запас йериллов в Зенноне. Но я была последним человеком во всей Серре, который мог им помочь.

Чувствуя, что взгляд Неллы ползет по мне, как цепкий паук, я затолкнула свой стыд и боль поглубже и сделала непроницаемое лицо.

Дома я собиралась ускользнуть в свою комнату, чтобы оказаться наконец в одиночестве, но у подножия лестницы меня остановил Гаэн, наш дворецкий. Мне почудилось, что кончики седых усов виновато встопорщились, когда Гаэн произнес:

– Госпожа Вира, ваш дядя желает видеть вас в своем кабинете.

Сердце ухнуло вниз, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы вернулся голос:

– Спасибо, Гаэн.

Я сжала руку в кулак и уже готовилась постучать, но заметила, что рука немного дрожит. Опустив ее, выдохнула. Сотни раз я стояла перед этой дверью и никогда не могла постучать с первого раза. Внушительная, по-зеннонски строгая, безо всяких изысков, дверь была прямо под стать дяде.

Как же я ненавидела эту дверь.

Что ожидает меня по ту сторону?

Дядя никогда не занимался со мной в выходной, в день Предков. И, кроме занятий, почти никогда не вызывал в свой кабинет.

Нелла ведь не успела донести дяде про Сады? Мне с таким трудом удалось добиться от него разрешения их посещать. Он опасался, что может произойти что-то подобное, говорил, что это неоправданный риск. А я вдобавок упросила Неллу отпустить меня одну. Если дядя узнает, будет в ярости, холодной и молчаливой, которая куда хуже раздражающих замечаний и поучений Неллы.

Я крепко сжала левое запястье, где под рукавом платья скрывался мамин браслет. Пожалуйста, мама, помоги. Выдохнув, я проверила, что волосы не выбились из прически, и постучала.

– Входите! – голос дяди прозвучал резко и раздраженно. Дядя не любил, когда его заставляют ждать, а я заставила – минут пять, не меньше.

Влажной ладонью я схватилась за начищенную до блеска дверную ручку и потянула. Дверь открылась с трудом, но как всегда беззвучно. На меня пахнуло запахом бумаги, чернил и сургуча. Дядя в белой форме Советника, которую не снимал даже дома, с совершенно прямой спиной сидел за массивным дубовым столом. Сквозь два окна с неизменными зелеными шторами заглядывало весеннее солнце. Но даже оно не могло смягчить официальную обстановку кабинета.

– Вира, садись, – дядя нахмурился, наверняка не в духе от моей медлительности.

Стараясь не споткнуться, я торопливо пересекла оливкового цвета ковер, который в детстве казался мне бесконечным. Книжные шкафы, диванчик с кофейным столиком, два высоких сейфа с камнями, портреты на стенах – всё словно глядело на меня с неодобрением.

На деревянных ногах я подошла к столу, где, как всегда, царил образцовый порядок. Из-за спинки высокого стула часть стола была не видна, и на секунду я замерла, ожидая увидеть там серебряный поднос с очередным камнем. Но облегченно вздохнула, когда увидела, что подноса нет. Значит, всё-таки не занятие.

Дядя нетерпеливо поправил перед собой бумаги, и я села напротив. Не давая опомниться, дядя сразу же приступил к делу:

– Вира, через месяц тебе шестнадцать. Пора поговорить о твоем будущем.

Всё во мне напряглось, и внезапно промелькнула мысль, что разговор о Садах, возможно, был бы лучше.

Светло-карие глаза дяди задержались на мне на мгновение, потом скользнули вбок, туда, где висел портрет моего отца. Через несколько лет дядя станет похож на своего старшего брата – у него был тот же высокий лоб и крупный нос, и те же смоляные усы с небольшой бородой, пока еще только с проседью. Но, несмотря на такие же морщинки вокруг глаз, у дяди никогда не бывало такого теплого выражения лица.

Дядя вновь посмотрел на меня. Не выдержав, я опустила взгляд на свои руки, сложенные на коленях. Голос дяди прозвучал сухо, словно на выступлении на одном из Советов:

– Я сожалею, что с самого начала выбрал неправильную стратегию. Я до последнего надеялся, что удастся пробудить твой дар, сделал всё для этого возможное. И упустил время. Еще тогда следовало пустить слух, что, вопреки таланту отца, у тебя дар слабее, чем у простой крестьянки.

Несмотря на напряжение, у меня внутри начал пульсировать гнев, и я впилась пальцами в плотную ткань платья. Слова дяди задели меня за живое. Не из-за сравнения с крестьянкой, нет. Меня вывело из себя, что я не услышала в дядином голосе сожаления. Если бы тогда дядя поступился своей гордостью, моя жизнь была бы другой.

Мое первое четкое воспоминание: я сижу за огромным столом, ноги на специальной подставке – иначе не достают до пола. Передо мной на серебряном подносе янтарного цвета камешек, совершенно гладкий от постоянного использования. В этом камне – вся моя надежда. Если он отзовется на мое прикосновение, если я увижу его силу… Сбоку нависает серая фигура Наставника, а где-то за спиной – лопатками ощущаю его взгляд – стоит дядя. Наконец протягиваю дрожащую руку и касаюсь игния. И чувствую, словно подставку выбили из-под ног. Вместо ожидаемого тепла камешек встречает холодом. С отчаянием сжимаю камень и внутренне умоляю его: «Пожалуйста, отзовись!». Но в ответ получаю молчание.