– Утешитель Йенар, приветствую Вас! Мы не ожидали Вас так рано…

– Прошу простить за столь несвоевременное вторжение. Меня вызывают в Совет, поэтому я вынужден поторопиться.

Глубокий голос Утешителя обволакивал, словно горячая вода в расслабляющей ванне.

– Препоручаю вам Кинна. Надеюсь, мой мальчик успешно вольется в ваше общество.

Конечно, Кинн не мог быть сыном Утешителя Йенара: Закон запрещал Утешителям, как и всем Служителям и Служительницам, иметь детей. Но в редких случаях они выступали опекунами для сирот.

Утешитель Йенар пропустил вперед Кинна, и по классу прокатились любопытные шепотки. Высокий, с темными, ниспадающими на лоб волосами и серыми выразительными глазами, в школьной форме, которая подчеркивала его фигуру, Кинн действительно привлекал внимание. Но еще больше привлекала внимание стена отчуждения, которую он выставил между собой и нами, – она была ничуть не ниже моей.

Учеба началась почти два месяца назад, и любой новенький оказался бы в центре внимания, и уж тем более – приемный сын Утешителя Йенара. На перемене все ринулись знакомиться с Кинном. Тами, которая за это время уже успела занять место моей подружки, тоже потащила меня.

– Кинн, это Вира Линд, дочь того самого Эрена Линда, а также племянница Советника Дана Линда.

Кинн молча выслушал и, скупо улыбнувшись, кивнул и повернулся к одноклассникам, которые наперебой завалили его вопросами.

В растерянности я замерла рядом с Тами, которая едва ли не выпучила глаза от такого отношения. Он был первым, кто за всю историю школы при знакомстве со мной не издал удивленно-восторженного возгласа, не попытался схватить за руку и завалить комплиментами или начать расспрашивать об отце. Это было что-то новое.

Я уже почти отвернулась, когда Кинн поднял на меня взгляд. Из меня словно выбили весь воздух.

Никто и никогда в жизни не смотрел на меня с такой огненно-жгучей ненавистью.

Целый месяц, натыкаясь тогда на его колючий взгляд, я внутренне сжималась: что такого я сотворила, чтобы заслужить подобное отношение? До школы я никогда в жизни Кинна не видела, и была уверена, что никогда не слышала о его семье. Кем были его родители, никто так и не узнал. Даже Тами, неиссякаемый источник сплетен и слухов, оказалась бессильна развеять эту мглу. Кажется, родители Кинна работали в Библиотеке Зеннона. Или в Музее. Или ни там, ни там. Ну еще можно было предположить, что, если родители Кинна и не были важными людьми, Утешитель Йенар разглядел что-то в нем самом – возможно, даже готовил его себе в преемники, раз решил усыновить именно его. Версий было много, но все они были туманны и ни на чем не основывались.

Но Кинн смотрел на меня так, словно я была его личным врагом, и не раз меня посещала ужасная мысль, что он каким-то образом узнал о моей аномалии и считал, что такой самозванке в школе не место. А потом был поход в Музей истории Зеннона.

Стояла середина октября, и день недовольно хмурился, когда мы, покинув школу, свернули с аллей Первого квартала и вышли на многолюдную Храмовую площадь. Последние дни были странными, тревожными, и, хотя еще не было сделано никакого официального заявления, отовсюду, как дым изо щелей, лезли слухи.

Шептались об украденных – или так и не украденных – эрендиллах, о проверках у городских ворот, о приостановке торговли с Альвионом и даже о закрытии Зеннона. Дядя ходил мрачным, и еще больше пропадал у себя на Совете.

У себя в школе мы слушали, как Тами свистящим шепотом по кругу пересказывает все версии произошедшего, и не верили и половине сказанного. В голове не укладывалось, что Альвион мог решиться украсть наши эрендиллы. Всем казалось, что это недоразумение, которое рано или поздно разрешится. Мы еще не знали, что Зеннон действительно закроют. А еще через месяц начнутся изгнания.

Пока что, радостные, что вырвались из школьных стен, мы пересекли Храмовую площадь по цветной азонитовой брусчатке и подошли к двухэтажному зданию Музея рядом со зданием Совета – прямо напротив Храма Зеннона.

Мне всегда нравилось бывать в Музее, потому что здесь сухая история из учебников обретала плоть: первые карты Серры, где Зеннон был еще крохотным зернышком рядом с огромным пятном Черного леса, свадебный портрет Зеннона и Деи, портреты их детей, даже портреты каждого из горячо обожаемых Зенноном псов. И что мне нравилось больше всего – в Музее не было ни одного настоящего камня, только рисунки и муляжи. Запирать живые камни в Музее, как и носить их в качестве бездушных украшений, считалось варварством.

В Музее было только одно место, куда я никогда не рвалась – Зал славы Зеннона, посвященный всем тем, кому город был обязан своим богатством, красотой, благополучием. Мы пришли туда в самом конце, и мне хотелось затеряться где-нибудь по пути. Но меня бы не поняли.

В этом зале была целая стена, посвященная моему отцу.

Я подходила к ней со смешанными чувствами. С одной стороны, я отцом гордилась. На его счету числилось двадцать семь открытий и изобретений, включая разработанное сопряжение для нагнетания давления воды, – теперь вода могла поступать по трубам даже на самые высокие этажи. Но главное, отец довел световой щит Зеннона до совершенства, использовав эрендиллы, названные так в его честь. Именно благодаря им, Тени вот уже более пятнадцати лет ни разу не пробивали защиту города. Отец подарил Зеннону безопасность. Уже одно это гарантировало ему место в Зале славы.

С другой стороны, была я. Ни на что не годная дочь знаменитого отца. Самозванка и лгунья. Мне стоило большого труда сохранять в этом зале свою маску.

Наставница Флия красноречиво расписывала достижения отца, то и дело мне улыбаясь. Как никогда я чувствовала себя в центре всеобщего внимания, чувствовала неприязненный взгляд Кинна, который словно высвечивал мою ложь, и из последних сил старалась играть роль почтительной и не менее талантливой дочери.

Я стояла перед отцом и лгала – каждым своим взглядом, каждым движением, каждым вздохом. И пусть это был всего лишь его портрет, это было невыносимо. И, когда все потянулись на выход, я задержалась, всего на полминуты, чтобы сказать отцу «прости».

Всего на полминуты я сняла свою маску.

Этого оказалось достаточно, чтобы меня заметили.

Я повернулась, чтобы уйти, и столкнулась взглядом с Кинном. Тот сразу же отвернулся, но я обомлела. Вместо враждебности в дымчато-серых глазах сквозила растерянность.

После этого я постоянно чувствовала пристальное внимание Кинна, словно он оценивал меня, изучал, стараясь понять, какая Вира – настоящая. Рядом с ним мне пришлось удвоить свою осторожность. И всё же однажды я попалась.

Меня пригласили на свое тринадцатилетие брат и сестра Аксарры. Одно время сестра, Лея, та самая бойкая девочка, которая когда-то предложила сыграть в «Жабу», набивалась ко мне в подружки, а ее брат Марен чуть не каждый день признавался мне в любви. Но в целом они были неплохими, и, сложись всё по-другому, я была бы не против с ними дружить.

Уже несколько лет я только и слышала, какие умопомрачительные праздники устраивали Аксарры. И каждый год упорно отклоняла приглашения: я не могла рисковать. Но в этот раз ожидалось что-то невообразимое – катание на корабликах по Венне, пикник с играми в Садах Деи, световые иллюзии, а еще шептались, что для танцев пригласили едва ли не всю Гильдию бардов.

Невероятным усилием воли я заставила себя сидеть со скучающим выражением лица, выслушивая, как заливается восторженная Тами. И еще большее усилие мне потребовалось, чтобы отказать Лее и Марену.

– Дядя едет на Озёра, я еду с ним, – заявила я.

Лица двойняшек одинаково опали, и мне показалось, что Марен взглянул на меня как-то особенно грустно. Когда они ушли, и Тами унеслась вслед за ними, в надежде выведать еще какие-нибудь сочные подробности, я встала у окна, делая вид, что рассматриваю школьную оранжерею, всю в рыжих всполохах сентябрьского солнца. И, хотя в классе больше никого не осталось, тихо вздохнула, чувствуя, как в уголках глаз начинает щипать.