Встреча с адвокатом вселила надежду Николаю. Весь день он ходил по камере и делал физические упражнения. Есть отказывался. Вечером, как и сказал адвокат, ему разрешили позвонить домой.

Николай уже давно не видел такого телефона, в памяти всплыл аппарат его бабушки, но кремового цвета, а этот был зеленый с отломанными отверстиями для пальцев, для набора номера.

Николай поднял трубку и с волнением стал накручивать номер Арины, прошел один гудок, второй, третий…и наконец, он услышал ее голос:

– Коля! Коля! Это ты? Я не слышу тебя!

Он стал кричать, что есть сил:

– Арина! Это я!

В трубке раздались хриплые помехи, и наконец, она его расслышала:

– Коля, милый, любимый, Коля! Меня не пустили к тебе. Я написала письмо, его передал адвокат?

– Да, и я его читаю все время. Арина, как ты? Тебя не трогают? Если что- то случится, сразу говори мне!

– Коля, я тебя люблю, – он услышал, как Арина еле сдерживается, чтобы не заплакать. – Коля, я тебя очень люблю.

– Арина, милая моя, мы скоро увидимся, не плачь, – но последние слова она не услышала, в трубке опять что- то затрещало и их разъединили.

За Николаем пришли через сутки, но не выпустили на свободу, как он предполагал, а перевели в другую камеру более просторную, с чистой кроватью и отдельно стоящей душевой кабиной. В первые несколько секунд после того, как охранник молча захлопнул за ним дверь, Николай не мог поверить в происходящее.

Адвокат говорил, что с имеющимися фактами его продержат не более двух суток. Что тогда произошло? Почему дело приняло такой оборот? Он сидел, сцепив кисти рук перед собой, хотелось немедленно что- то предпринять, но вот что?

К счастью, неведение длилось не долго, все тот же охранник пришел за ним, и они оказались в знакомой уже комнате свиданий. Его ждали.

– Илларион Степанович, что произошло? Почему меня не выпустили? – Николай стразу задал вопрос, мучавший его все утро.

Адвокат внешне старался казаться спокойным, но заметно, что он также оказался в некотором замешательстве:

– Я подал уже заявление о том, чтобы Вас выпустили под залог. Обстоятельства, согласно которых вас продолжают удерживать, мне пока не известны. Единственное, что удалось сделать прямо сейчас, это перевести в камеру другого класса.

– И какая же сумма залога?

– Сорок миллионов рублей.

Николай обхватил голову руками:

– Такой суммы свободных денег у нас нет. Все вложено в бизнес и проекты.

Илларион Степанович остановил Николая:

– Миша уже готовит деньги.

– Это нереально, я точно знаю, потому что веду финансовые дела компании, – твердо сказал Николай.

Адвокат посмотрел на него, внутренне вновь обретая уверенность, основанную на богатом опыте:

– Николай, в моей практике случалось всякое. И я меньше всего склонен идти на поводу эмоций, только факты. Чем я сейчас и займусь. Выясню, что вдруг появилось в вашем деле, что явилось достаточно веской причиной, чтобы продлить ваше задержание.

Николай согласно кивнул.

После свидания с адвокатом он просматривал видео на планшете, присланное Ариной десятки раз и гладил ее изображение на экране. Ей так и не предоставили право на свидание с ним.

Илларион Степанович действительно действовал быстро и профессионально. Но его прошение выпустить Николая под залог также отклонили. Об этом Николай узнал из его телефонного звонка.

Но всё же, появились хоть какие- то новости.

К делу приобщили еще несколько показаний кротов, на этот раз Николай даже смог вспомнить, как они выглядели. И все как один уверяли, что Николай чуть ли не силой пытался вывести на прогулки Кима, они слышали, как Ким сопротивлялся тому, чтобы покинуть стены социального дома, но Николай все время стоял на своем.

Также сделали предположения, что у Николая был корыстный интерес освободить Кима из «кротовника». Ким за два года жизни в социальном доме сделал немало изобретений, которые запатентовал департамент соц. защиты. Николай, конечно же, знал об этом и хотел получить доступ к патентам через Кима. А также пользоваться парнем в дальнейшем, в плане получения от него свежих научных разработок в своих корыстных целях.

Чем больше Николай сидел в изоляторе, тем больше отвратительных лжесвидетелей появлялось. За три месяца дело из тонкой папки в один лист увеличилось до двухсот страниц печатного текста.

Илларион Степанович по- прежнему подавал ходатайства об освобождении под залог, но они все время отклонялись.

Особенно тяжело Николаю было оказаться без Арины, жить в полном непонимании как она. Ей очень редко разрешалось, видится с мужем. И каждый раз, встречаясь с ней, Николай испытывал все более мучительную душевную боль, из- за того, что он причиняет своей любимой такие страдания.

Так было и на этот раз. Арине выделили пятнадцать минут на свидание с ним. Она сразу кинулась к нему навстречу и прижалась всем телом, полностью исчезая в его объятьях. Она старалась держаться спокойно, но он чувствовал, что ей это удается с трудом.

– Коля, все, что они говорят не правда. И я знаю, что все эти показания, которые множатся день от дня, дело чьих- то рук.

Николай взял ее лицо в свои ладони и начал целовать щеки, лоб, губы.

– Не будем о них, милая, не хочу тратить время, которого у нас очень мало. Я по тебе ужасно скучаю, родная, очень скучаю.

Арина легко вздрогнула всем телом:

– Коля, я не могу без тебя. Мне надо быть сильной, но у меня плохо получается. Коля, я столько раз помогала людям выйти из депрессии, пережить даже смерть любимых людей, а себе помочь не могу, Коля.

– Милая… Все будет хорошо, я тебе обещаю, – он крепко прижал ее к себе, вдыхая тонкий волнующий аромат ее кожи.

В очередной раз их свидание пролетело как одно мгновение. Арину заставили выйти. Он смотрел вслед удаляющейся хрупкой фигурки жены, она сделалась еще тоньше, а глаза и так огромные, сейчас стали еще больше, четко выделяясь на бледном лице. Темные от недосыпа круги под глазами, просвечивали сквозь слой пудры.

Николай готов был убить себя, если бы это помогло, и Арина перестала бы страдать. Тяжелые серые осенние дни тянулись долго как бесконечное немое кино, которое он смотрел в темном зале, оставаясь единственным зрителем.

Бурная вначале злость сменилась гневом на всех этих притянутых за уши доносчиков- кротов, потом он понял, что их просто запугали. Гнев сменился отчаянием, а еще через два месяца безразличием ко всему происходящему. Только мысли об Арине не давали покоя.

Вот уже полгода он находился в следственном изоляторе. Илларион Степанович регулярно встречался с ним, обрисовывая суть происходящего и дальнейшую стратегию по его освобождению.

Николай согласно кивал на встречах, но не проявлял былого оживления. Просто ждал. И чтобы хоть как- то занять время он стал много читать, его камера превратилась в книжный развал: философия, духовные откровения, произведения классиков. Такое чтение приносило временную тишину в его истерзанную бесконечным «почему» душу.

Но эти временные отрезки сменялись периодами нежелания продолжать такую жизнь и вовлекать в нее любимых людей. В один из таких приступов она написал письмо Арине: «Милая, моя, родная, ты самое прекрасное, что случилось в моей жизни. Жаль, что я причинил тебе столько страдания. Не хочу, чтобы ты мучилась дальше. Поэтому прошу тебя развестись со мной».

Илларион Степанович, в который раз посетил его. Вид у адвоката был утомленный, он уже не излучал безоговорочную уверенность как в первые их встречи.

– Илларион Степанович, скоро состоится суд. Скажите, только честно, какой самый оптимистичный исход?

Адвокат медлил, не желая произносить правду. Но потом, решив, что так даже лучше сказал:

– Пять лет, возможно вас отправят далеко за пределы мегаполиса Z.