Роды прошли легко, гораздо легче, чем Анна ожидала. Сын будто не хотел доставлять ей лишних хлопот и потому сам прокладывал себе путь в мир. Она была благодарна малышу за это и, впервые почувствовав его тельце на своей груди, постаралась пробудить в себе материнскую любовь. Но пока ощущала только непривычность. Чувство ответственности за чужую жизнь казалось ей каким-то неестественным. Неужели, я теперь всю оставшуюся жизнь не буду принадлежать себе, думала она в минуты кормления. Через несколько дней белый кулек на ее руках отправился домой. Больше всех, как ей показалось, обрадовалась Франс. Она радовалась ребенку как новогоднему подарку и налюбоваться на него не могла.
Анна кормила малыша и если он не успевал заснуть за это время, отдавала Франс. У той были теплые мягкие руки, которые убаюкивали Эда – так назвали сына – в считанные минуты. Спустя неделю Анна начала ревновать сына к Франс и злилась, когда тот, уже успевший привыкнуть к рукам девушки, отказывался засыпать на холодных тонких руках матери. Именно тогда, кода Эд хныкал на ее плече, Анна впервые ощутила себя матерью, и осознала, что как бы хорошо Франс не справлялась с малышом, матерью его всегда будет она, Анна. Она постаралась освободить Франс от заботы о малыше почти полностью, прибегая к ее помощи лишь, когда Эд совершенно отказывался засыпать, есть и капризничал целый день. Наблюдая за спокойными движениями Франс, слушая ее мелодичный убаюкивающий голос, Анна понимала, что в девушке таится талант. Она походила на одну из тех идеальных, мудрых матерей, описанных пером Олкотт и Толстого. И с сожалением Анна понимала, что кому-то этот талант дается свыше, а кому-то придется учиться быть хорошей матерью, если, конечно, хочется учиться. Анна знала, что относится ко второй категории. И стала посвящать сыну всю себя.
Теперь приходя домой поздним вечером, Филипп заставал Анну за заботами: она качала кроватку, читала сказки и пела колыбельные, которые то выдумывала сама, то подсматривала в детских сказках, которые Филипп притащил из своей книжной лавки. Хоть книги по уходу за ребенком были проштудированы еще в месяцы беременности, Анна читала их по второму кругу, чтобы закрепить знания и наконец начать применять на практике. «Материнство идет ей на пользу, – думал муж, – она стала мягче и спокойнее». И Анна тоже осознавала эту перемену в себе. Теперь недостатки Филиппа (фальшивое мурчание во время чистки зубов, ворочания во сне, постоянные телефонные переговоры по выходным с помощниками и, конечно, отсутствие дома) смущали ее меньше. Возможно, потому что собственных забот прибавилось, а может и потому что часть недостатков оказались неважными, а другая часть напротив, важными, такими, от которых Филипп не мог отказаться при всем желании. Она теперь часто думала о муже, качая сына. Ей вдруг захотелось помочь Филиппу в работе, чтобы проводить с ним больше времени, чтобы, возможно, он успевал больше, а значит больше времени проводил с ребенком. Она не могла упрекнуть его в равнодушии. Он был нежен с Эдом, целовал в макушку, нередко вставал по ночам, чтобы убаюкать. Сквозь сладкую дрему Анна слышала тихий голос мужа – тот считал, что если хочешь, чтобы тебя услышали, говори тихо. К удивлению Анны, малыш успокаивался, то ли услышав родной голос, который слышал не часто, то ли потому что голос Филиппа хоть и был тихим, но в то же время не терял важности, авторитета. И малыш, не осознанно, авторитету этому подчинялся. В такие минуты Анна гордилась мужем, как никогда прежде, ведь в такие минуты он показывал свои лучшие качества: доброту и твердость, нежность и стойкость. Как в нем умещается так много всего, думала Анна, и казалось, влюблялась в мужа заново, или просто вспоминала как сильно она его любила.
Ребенок вызывал хлопоты ровно на столько на сколько нужно. Никаких непонятных аллергий, капризов, болезней. Эд был обычным ребенком, не приносящим заботы. И Анна любила его и за это тоже. Подрастая он все больше сам занимал себя, не требуя внимания, и Анна могла заняться собой: отлучаться на весь день, проводить время с подругами, в салонах красоты, в театрах. Но вторая беременность снова разрушила ее планы на свободу.
Эрик родился, когда Эду уже исполнилось пять. В отличие от брата Эрик рождался тяжело, Анна провела в родах больше суток и ей казалось, что она умрет. Несмотря на перенесенные муки, она любила Эрика гораздо сильнее Эда, хоть и не признавалась в этом никому, даже себе. Со стороны эта разница была незаметна. Но она подолгу любовалась Эриком, целовала его мягкие пяточки, когда никто не видел, и мечтала о его великом будущем. Но если бы кто-то упрекнул ее в том, что Эрика она любит больше, она бы отпиралась до последнего и после последнего, просто потому что сама в это не верила.
Когда дети подросли и уже не требовали всего ее внимания, она наконец нашла время, чтобы начать вникать в дела мужа. Ей хотелось быть чем-то ему полезной, по вечерам она расспрашивала его о делах в фирме. Но так как дома Филипп бывал не часто, Анна иногда сходила с ума. Не спасали ни книги, ни прогулки, ни встречи с подругами, которые, казалось, не повзрослели и не поумнели, несмотря на то, что рожали все новых и новых детей и заводили все новых и новых кто мужей, а кто любовников.
Франс тоже вечно была в заботах, а Анне хотелось стать ближе к повзрослевшей девушке, которая порхала по дому как по любимой клетке. Но только сейчас Анна поняла, что близость с помощницей была невозможна с самого начала.
Мальчишкам было неинтересно с матерью, как бы она ни старалась вникать в их жизнь и увлечения. Старший все свободное время проводил у себя в комнате, глотая книги одну за другой. Филипп поощрял хобби сына, каждую неделю принося ему книги из лавки. Сначала по одной, потом по две, по три… Анна беспокоилась не только за зрение сына, но и за его психику. «У него должна быть настоящая жизнь, Филипп! А он черпает знания из книг, но в книгах ведь не по-настоящему!» – пыталась вразумить она мужа. Он лишь посмеивался над ней и не понимал, насколько это серьезно. Отбирать книги было не в ее правилах, она не хотела стать врагом сыну и чувствовать презрение мужа. Она не понимала, почему Филипп так потворствует сыну. Ведь сам муж книгами не особо увлекался ни в детстве, ни в молодости, ни уж тем более сейчас, и открытие лавки до сих пор оставалось для нее загадкой. Эд был скорее в Мартина. Тот тоже был не приземленным, и кто знает, что творилось в его голове. Они все так же редко виделись с Анной, только по большим праздникам, когда тот приходил в гости, чтобы не отмечать в одиночестве. И каждый раз после таких встреч Анна еще долго приходила в себя. Ей казалось, что между ними словно натянута какая-то невидимая струна. То ли ненависти, то ли скрытой симпатии. Но ни то, ни другое нельзя было показать ни друг другу, ни кому-либо еще.
Анна знала, что Мартин был одинок. У Анны был Филипп. И Франс. И пусть первый пропадал на работе, но Анна могла позвонить ему в любой момент и знать, что он перезвонит ей, как только освободится. Вторая тоже вечно была чем-то занята, но даже просто слушая ее легкие шаги по первому этажу, наблюдая за ее работой в саду, Анна переставала ощущать одиночество. У Мартина же не было никого. И после долгих раздумий, сомнений Анна впервые пригласила брата мужа на семейный ужин. После недолгого молчания в трубке, Мартин согласился.
Филипп казалось не удивился. После ужина, когда дети отправились в спальни, взрослые сели в гостиной. Братья говорили про дела, Мартин разбирал принесенные бумаги. Анна делала вид, что читает книгу, а сама слушала их голоса.
Ей понадобилось много вечеров прежде чем она стала понимать, о чем братья толковали. Но еще раньше она вдруг осознала, что Мартин выполнял гораздо больше работы, чем муж. Да, это была компания Филиппа, он был ее лицом, руководителем, именно он вел переговоры и обеспечивал сотрудников работой, но анализировал платежеспособность клиентов, решал, с кем лучше иметь дело, проверял работу сотрудников, обращая внимание на тех, кто был более продуктивен, именно Мартин. Он стоял за спиной Филиппа указывая ему путь, по которому следовало вести фирму. А Филипп вел фирму по пути, не задавая лишних вопросов. Анна понимала, что Филипп слишком доверяет брату. И тот доверие оправдывал все эти годы, но что если бы Мартин захотел потопить Филиппа? Анне приходилось с горечью признавать, что Мартин потратил бы на эту операцию не больше двух месяцев.
