Она не говорила о своих размышлениях Филиппу – в лучшем случае он бы ответил, что все это чепуха, в худшем – поднял бы ее на смех и рассказал это, как анекдот, Мартину. А Анна боялась поселить в Мартине эти мысли. Поэтому молчала.
Осознав всю силу Мартина, она поняла, что он всегда был темной лошадкой. Она не знала, чего от него ждать. Возможно, во время их совместных вечеров она пыталась разгадать его. Но у нее не получалось. Он был безупречен в деловых вопросах, а личной жизни у него казалось не было: никаких постоянных женщин и даже попыток их завести.
Ей казалось, что Мартин завидует Филиппу. Он не показывал этого прямо. Но явно мечтал превосходить брата. Без сомнения, он тоже понимал, что делает гораздо больше для фирмы. Когда он приносил с собой бумаги и разбирал их сидя у них в гостиной, Анне казалось, что Мартин хочет пристыдить Филиппа, праздно потягивающего виски. Мартин словно хотел сказать: «я работаю на тебя круглыми сутками, не зная отдыха, и ты обязан мне».
Анна будто наблюдала за игрой, битвой, о которой один из ее участников даже не подозревал. А потому победивших и проигравших здесь быть не могло. Потому что победа всегда предполагает поверженность врага. А как можно быть поверженным, когда ты даже не играешь.
Она побаивалась Мартина, но в то же время жалела его. Несчастный, думала она. Отсутствие больших целей и амбиций заставило его встать в тени Филиппа. А встав в тень единожды, потом очень сложно выйти на свет.
И только когда Мартин заболел, ей открылась вся правда. Анна ругала себя: как она не замечала раньше. Но пришлось признать, Мартин был очень скрытен. Пожалуй, она могла бы не узнать этого никогда.
Когда он заболел, она стала ухаживать за ним просто из вежливости. Хотя, потом, она думала, что возможно истосковалась по заботе о ком-то. Опустошая аптечку, она вспоминала о том, как поила сиропом от кашля старшего сына. Как он мужественно сглатывал противно-сладкую жидкость, не жалуясь и не капризничая. С младшим ей приходилось воевать: тот и не собирался глотать микстуру. И когда она силком вливала жидкость в его рот, зажатый ее пальцами, он языком выталкивал сироп обратно. Коричневая жидкость выливалась на белоснежные простыни и пропитывала даже матрас. Потом Эрику выписывали уколы, и он убегал от медсестры, приходившей два раза в день. К счастью, однажды медсестра заболела и уколы пришлось делать Франс. К удивлению Анны, Франс была спокойна и проделывала процедуру так, словно была профессиональной медсестрой. Но что больше всего удивило Анну, так это то, что Эрик был спокоен и не вырывался из цепких рук Франс. Потом Анна поняла, что у помощницы были хоть и нежные, но сильные и властные руки. Почувствовав их прикосновение, хотелось подчиниться, все возможные возражения словно исчезали.
Анна давно не была в родительском доме мужа. После смерти свекрови они с Филиппом, кажется, и не заезжали, оставив Мартина наедине с вещами родителей и горем. Теперь, готовя на кухне травяной отвар, строгая лук и мешая мед в горячем чае, Анна оглядывала опустевший дом. Мартин должно быть не замечал пыль в углах, которая накапливалась не один месяц, засохшие капли от воды и других жидкостей на стенах, грязные полотенца. Чашек и столовых приборов тоже было ограниченное количество – а потому Анне приходилось то и дело их мыть, чтобы обеспечить больного достаточным количеством отваров и микстур. Филипп был в отъезде и ей казалось, что выходить Мартина – это ее долг перед Филиппом, Мартином и их почившими родителями. Она старалась как могла, веря в то, что болезнь нельзя победить полумерами, спустя рукава. И возможно она слегка переборщила, так что Мартин понял ее неправильно, или не совсем правильно.
Она почувствовала ту забытую влюбленность, когда еще сам до конца не понимаешь, что с тобой происходит. Да, черт возьми, она, наверное, была влюблена, даже если чуть-чуть. И не испытывала чувства стыда. Ей вдруг почудилось, что слишком давно она не испытывала ничего подобного. Жизнь ее шла по накатанной, предсказанная наперед, будто какой-то писатель давно написал ее историю, хорошую, но жутко скучную. И вот вдруг кто-то, моложе и наивнее внес свои исправления. Она почувствовала, что жизнь ее еще может измениться. Она не знала, в какую сторону. В конце концов, перемены не всегда к лучшему. Но перемены были нужны ей как глоток воздуха. А потому она не бросила Мартина, а продолжала приходить и поить его микстурами. Она молчала, ожидая от него каких-то шагов, пусть двусмысленных, пусть даже полушагов. Он их почти не делал, и впоследствии Анна поняла, что это было к лучшему.
Ведь, когда Мартин поправился, а Филипп вернулся, жизнь ее пошла как прежде, и она поняла, что никаких перемен случиться не могло, даже если бы она этого сильно захотела. Она любила свою спокойную, благополучную и скучную жизнь. А может быть просто привыкла к ней. Есть ли разница в этом? И в чем эта разница? Она не смогла бы променять благополучие на какое-то призрачное счастье.
Их вечернее трио продолжало встречаться вечерами, и они вели себя так словно этих двух недель, пропитанных запахом чувств и сиропа от кашля, не было. Теперь уже она старалась не смотреть на Мартина. А еще она попыталась вспомнить то чувство влюбленности, испытываемое ей к Филиппу 20 лет назад. Она по-прежнему любила его своей привычной любовью, которая мешала ей влюбиться, обезуметь от него вновь.
Ей бывало горько и иногда она беззвучно плакала ночью, глядя в потолок. Ее глаза блуждали по нему, ища хоть какую-то царапину, хоть какую-то пылинку, хоть какого-то паучка в углу, и не находили: потолок обновляли каждый год, подкрашивая, подчищая, вымывая. Ее жизнь была как этот потолок: идеальная, но скучная до смерти.
Когда Филиппу впервые стало плохо, она испугалась и за него, и за себя. Они были вместе так давно, что она уже почти не помнила того времени, когда не знала о его существовании. А потому она боялась умереть следом за ним, просто потому что разучилась жить без него.
Даже когда Филипп был в больнице, она продолжала звать Мартина на ужины. Он так же изучал бумаги, она так же сидела рядом в кресле, наблюдая за ним. Она пыталась представить их возможную совместную жизнь и не могла. И дело было даже не в угрызениях совести, а скорее в неспособности Мартина заменить Филиппа ей, детям, Франс, фирме и всему остальному миру.
В первую ночь после выписки, она провела у постели мужа всю ночь, то прислушиваясь к его дыханию, то благодаря Бога.
И та попытка Мартина наладить с ней контакт, который было начался, но не получил продолжения, взбесила ее. «Надо же иметь хоть чуточку такта, хоть чуточку совести», – сокрушалась она, когда Мартин покинул дом. Она злилась, забывая о том, что именно Мартина никогда нельзя было упрекнуть в нахальстве, подлости и всем остальном.
Накануне выписки мужа, она переехала в спальню для гостей. Перенести вещи в комнату на другом конце коридора не составляло труда, особенно для расторопной Франс, которая под грузом ежедневных дел умела впихнуть в свое расписание час-два на всякие непредвиденные дела. Вот только Анна никак не могла собрать все свои баночки в одну коробку и начать вытаскивать вещи из их общего с Филиппом шкафа.
Перемены, которых она ждала, пришли. Вот только она была им не рада. Какие-то половинчатые были эти перемены. Они делают жизнь хуже, они как хозяин, выгуливающий собаку на поводке. Хозяин словно выпускает питомца на волю, но метнись тот влево или вправо, поводок всегда покажет правильное направление. Разница между собакой и Анной была лишь в том, что собака была не против быть ведомой.
Разборка вещей, из-за переезда или генеральной уборки, это всегда воспоминания, чаще грустные, чем веселые. Вот и Анна наткнулась на фотоальбом (куда уж без него), который в семье уже давно не открывали. Слезы из глаз не текли, ни когда она нашла фото маленьких детей, ни когда нашла свое студенческое фото. Она не изменяла себе.
Она не плакала, когда слышала болезненные стоны Филиппа по ночам, когда различала усталые шаги Франс, поднимающейся по лестнице.
