Из-за пара ничего не было видно. Как можно сильней оттолкнувшись, в полусогнутом состоянии Витька прыгнул в неизвестность, полагая, что он попадет обязательно хотя бы на край получившейся полыньи. Он уже пролетел опасный участок у гусеницы, через облако пара, согласившись на то, что если и выкупается, но на берег выкарабкается. Хрен с ней с репутацией, гараж недалеко, высушится в котельной, а трактор достанут. Ну не расстреляют же! Плюхнувшись в ледяное, снежное месиво, приправленное темной водой, он сразу обрел опору под ногами, которая вдруг крутанулась в неудобную для него сторону, то есть под трактор. «Топляк со дна вывернула гусеница!» – пронеслось у него в мозгах. Поскользнувшись, он нелепо замахал руками, пытаясь удержать равновесие. Но не удержал и шлепнулся плашмя на живот вдоль бревна, достав лбом отполированную песком и течением часть листвяга-топляка, когда-то застрявшего здесь и навечно оставшегося на дне. Тут его и накрыло окончательно опрокинувшимся трактором, а точнее голову размозжило раскаленным бункером-топкой о листвяг-топляк каменной плотности. Сквозь вырывающийся пар из под воды слышны были бульканья и бешеная молотьба Витькиных ног по глыбам льда и воды, которая скоро затихла. Подергался и затих трактор, захлебнувшись водой. Горячий бункер еще посипел паром немного и тоже затих, исходя противным за-пахом, мокрой золы и нагретого мазута.

За ночь полынья замерзла, утром пошел снег и если бы не черная огромная масса трактора, видневшаяся из под солидной шапки свежего снега до весны ни за что бы не узнать, что здесь прои-зошло. И почему-то обледенелые валенки Витькиных ног, тоже можно было различить. Они торчали вверх, согнутые в коленях, припо-рошенные снегом. Эту трагедию на речке обнаружили вездесущие пацаны, ловившие снегирей, чуть не к вечеру. По этому случаю по-наехало начальство из райцентра только на третий день после случившегося. До этого было приказано ничего не трогать, выставить охрану. Завгар привез на берег машину дров и двое рабочих, деловито выпивая и закусывая, разъясняли приходящим как можно посмотреть на аварию. Около костров народ толпился день и ночь, вспоминая разные случаи. А бабы – соседи по бараку, слышавшие ночную перебранку его с Шурой, добавляли неимоверные эпизоды к несчастному случаю. По их словам Витька решил покончить жизнь самоубийством, и его последние слова вроде были адресованные к Шуре: «Ты еще ответишь, сука, за смерть боевого офицера!» Вроде и записка даже была им оставлена предсмертная. Участковый Гошка Чиков, приехавший только на второй день на место происшествия огорошил всех простым вопросом:

– Почему решили, что это гражданин Виктор Беляев?

– Дык, его вечером дома видели и в лесосеке, нет ни его, ни трактора.

– Резонно. А это точно его трактор?

Вызвали завгара. Тот долго топтался вокруг, так ничего и не определил. Номер двигателя был под водой, а в остальном ЧТЗ – все близнецы. Тракториста, ранее работавшего на этом тракторе, в леспромхозе не было, уехал куда-то. Проверить все лесхозы с тракторами быстро было невозможно. Надежда была только на Шурку – жену Витьки. Но она как сквозь землю провалилась – не могли найти. «Может и она на дне вместе с ним?» – задавались всякие вопросы. Дома у них участковый перерыл все – никаких доказательств, никаких записок. Исчезли Беляевы. И только всезнающая первейшая сплетница на селе Маруська Буланиха, обратила внимание на вросшую в сугробы баньку бабки Коваленчихи: уже вторые сутки идет себе дымок из трубы бабкиной баньки. Возьми и загляни туда тихонько Маруська. А там любовь у Шурки с морячком на всю катушку.

Ну, до участкового эта весть за несколько минут долетела. Он тогда и Шурку, почти под пистолетом повел к месту аварии. Морячку приказал ждать в бане. Да куда там! Морячка через минуту уже там не было. Охая и причитая, разогревшаяся в баньке Шура, скоро замерзла, узнав о случившемся, и к трактору подошла, стуча зубами.

– От тебя Александра требуется одно – определить точно, этот лежащий человек твой муж Виктор Беляев? Точнее, это его валенки?

– Не знаю, – тряслась она.

– Жена называется, мужнины валенки не знает! – осуждающе шептались бабы.

– Как же так? – озадачился участковый.

– Носки я ему вязала серые с белой каймой по резинке! – вдруг выпалила она.

Участковый осторожно по доске подобрался к валенку одной ноги и попытался его потянуть на себя. Куда там! Ватные штаны, заправленные в голенища, были вплотную заморожены, очевидно, даже с ногами. Участковый постоял, подумал, постучал костяшками пальцев по обледенелому валенку и полез в карман полушубка. Достав большой складной нож, он с трудом вспорол хрустящее ото льда голенище валенка почти до щиколотки торчащей изо льда ноги. Раздвинув в стороны разрез голенища, обнаружился край темного носка со светлой полосой.

– Эти носки я вязала! – вдруг зарыдала Шурка, – Витенька, что ж ты наделал! Родной ты мой! – затряслась она и кинулась к торчащим ва-ленкам.

– Стой! Нельзя! Лед проломишь! – оттащили ее мужики.

А участковый, таким же манером, вспорол и второй валенок. Обнаружился точно такой же носок. Шурка и его признала.

– Так, ну все! Первичное определение личности произведено! Прошу всех отойти от места происшествия. Васильич, – обратился он к завгару, – трактор-то тебе бы признать надо документально, учти, с минуты на минуту энкэвэдешники нагрянут. Будет не до шуток.

– Понял, понял, спасибо, – и завгар со слесарем стали выискивать какие-то особые приметы и записывать их карандашом в записную книжку.

– Ну, а вам, гражданка Беляева, придется со мной пройти в контору.

Шурка, рыдая и согнувшись, поплелась за участковым. Бабы шипели на нее, и многие тоже потащились следом.

– Мы напомним ей, если будет выкручиваться, из-за чего погиб Виктор. Ишь, сука!

Когда наехали энкэвэдэшники и заставили вырубить глыбу льда с телом погибшего, то оказалось, что головы-то почти не было, она была настолько расплющена и промыта водой. А какие-то кости остались между бункером и бревном-топляком – то по ним определить никакого лица было невозможно. Опять же только Шурка, которую много раз заставляли осматривать его одежду и тело, окончательно определила:

– Это Беляев Витька! Потому, как документов у него с собой никаких не было. Все было дома.

Его нормально похоронили, даже поминки в столовке гаража были. На поминки народу привалило не счесть. В столовке сделали три захода по стакану водки, тарелке вермишели, стакана компота с кусочком хлеба на брата и баста! Поминальные продукты закончились. Народ негодовал. И половина людей не могла помянуть геройски погибшего офицера. Заплаканная Шурка в черном платье вышла на улицу и стала из сумки раздавать по две карамельки девчонкам и маль-чишкам, набежавшим на поминки в несчетном количестве. Карамелек всем тоже не хватило. Особо нищие бабы – стояли большой гурьбой и выкрикивали:

– Вишь, сучка дожила до чего, поминки толком о муже сообразить не сумела! Она другое, зато хорошо умеет соображать!

И из темноты короткого зимнего дня неслись маты.

Пачкая черный платок песчинками сахара от карамелек, Шурка, заливалась слезами и хрипела:

– Простите, ради Бога – время такое!

– Ага, ага! – щерились бабы, – Бог-то с тобой разберется, он все видит.

Вышедший из столовой раскрасневшийся участковый, услышав бабьи выкрики, прикрикнул на них:

– На пятнадцать суток захотели? Сейчас организую! – и он демонстративно взялся за кобуру.

Бабы огрызаясь, уходили прочь. Ребятишки хохотали. А он, подойдя к Шурке, оценивающе оглядел ее и участливо сказал:

– Не обращайте на них внимания, Александра Михайловна, не-воспитанный народ, им бы только нажраться на дармовщину. А у Вас еще жизнь впереди! Ну вот, вышло так, что ж! – и, помедлив, доба-вил, – а нам еще протокол до конца дописывать придется, район тре-бует. Придется идти в контору.

– Ой, – зарыдала Шурка еще громче, – хоть вы-то меня понимаете! – и, уцепившись за рукав его полушубка, она приникла к его плечу.