Шейла приближается к нам. Ее взгляд встречается с моим, а затем ускользает в сторону Ребекки. Она ухмыляется, и на ее лице возникает похотливое и вульгарное выражение.

Шейла приближается к нам. Она окидывает Ребекку оценивающим взглядом, затем смотрит на меня – она просто насмехается надо мной.

Шейла приближается к нам. Она резко, демонстративно отводит взгляд.

Шейла приближается к нам. Она видит нас, разворачивается на каблуках и уходит.

Шейла приближается к нам. Проходя мимо нас, она засовывает руку в сумочку. Она достает оттуда какой-то предмет, и я понимаю, что это статуэтка, только когда Шейла, размахнувшись, бьет мою жену по голове.

Шейла приближается к нам. Она засовывает руку в сумочку. Когда она достает оттуда предмет, я узнаю китайскую подставку для книг. Размахнувшись, Шейла пытается ударить мою жену по голове, но я успеваю перехватить ее руку и отбираю у нее подставку.

Шейла приближается к нам. Проходя мимо нас, она встречается со мной взглядом.

Зрение снова фокусируется. Я вдруг осознаю, что сжимаю руку Ребекки крепче, чем несколько минут назад. Наши ладони влажные. Я понятия не имею, кто из нас крепче сжал руку. Я не хочу смотреть на нее, опасаясь выдать свое волнение. Заметила ли она взгляд, которым я обменялся с Шейлой, или это всего лишь мои нервы?

Мой мозг начинает вспоминать детали происшедшего. Где же собака Шейлы? Это так на нее не похоже – гулять без Молли. Какое странное… Так, стоп! А где, черт возьми, ее обручальное кольцо?

Мой мозг демонстрирует мне безымянный палец Шейлы крупным планом. Я быстро вспоминаю нашу первую встречу и ее попытку спрятать это кольцо и с ужасом понимаю, что ее пальцы полностью лишены каких-либо украшений. У меня опять сосет под ложечкой. Окружающие предметы мелькают перед моими глазами, как кадры на пленке, и мне становится даже хуже, чем в тот миг, когда Шейла находилась рядом с нами, на расстоянии одного удара. Ощущение такое, как будто я погрузился в оглушительное молчание.

И, как мы теперь знаем, я был прав. Это пропавшее кольцо было дурным предзнаменованием.

Мы получили похожую травму.

Пол стал первым человеком в моей жизни, который знал, насколько все может быть плохо. Он понимал, что некоторые события в жизни нельзя оставить незамеченными или стереть из памяти. Он также понимал, как эти события могут угнетать человека, особенно если они произошли в его детстве. И когда мы рассказали друг другу о том, что нам довелось увидеть, я заметила, как Пол расцвел. Несмотря на все происшедшее, я была заинтригована. Практически одержима им. Я была так же влюблена в его печальную историю, как и в свою собственную.

И хотя наши печальные истории были во многом схожи – в возрасте двенадцати лет мы стали сиротами, собственными глазами увидев смерть родителей, затем попали в приемные семьи, посещали психиатров, оказывались в окружении множества подозрительных взрослых, – главное отличие между нами заключалось в том, что у Пола жизнь началась счастливо. Ему повезло стать одним из тех немногих счастливчиков, в чьих семьях царили взаимная любовь и забота. И ему просто не повезло, что он все это потерял.

Я подумала – а возник бы у нас обоюдный интерес, если бы мы не почувствовали друг в друге эту одинаковую боль? Пусть мы даже и не осознавали, что взаимное притяжение первоначально возникло именно из-за этой боли. Мы всего раз или два обсудили печальные истории своей жизни, не углубляясь, разумеется, в подробности. Нам не нужно было долго разговаривать, чтобы понять: собеседник не хочет вспоминать об этой боли.

Когда мои родители ругались, я обычно пряталась в шкафу в коридоре и подглядывала в щелку за тем, что происходило в спальне. Думаю, у меня тогда мелькала мысль, что я смогу вмешаться, если родители зайдут слишком далеко. Я часто засыпала в этом маленьком шкафу, среди зимних пальто, подтянув колени к груди. Я куталась в пуховик и сильно затягивала шнурки капюшона, чтобы не слышать крики.

Когда мои родители ругались сильнее обычного, я думала о том, что никогда не выйду замуж, что, когда вырасту, буду избегать мужчин, которые способны настолько сводить с ума. Это казалось так просто. Если бы кто-то разозлил меня и привел в бешенство, я бы убежала от него подальше. Очень разумно.

Став старше, я вывернула эти разумные мысли наизнанку. Если у меня не ладилось с людьми, я отказывалась понимать, что всему причина именно их плохое поведение, и начинала думать, что я сама во всем виновата. И дружеские, и любовные отношения длились недолго. Я притягивала людей, которым было важно не то, какой я человек, а то, какие чувства они испытывают рядом со мной. Естественно, мы быстро расставались.

В конце концов я пришла к выводу, что никто никогда не захочет жениться на мне. Во мне сломалось что-то важное. В течение многих лет психотерапевты говорили мне, что моя самооценка практически рухнула из-за того, что я видела, как мои родители обращались друг с другом, еще до той ночи, когда они умерли. Может, доктора и не ошиблись, но я перестала слушать советы, как устранить поломку, и просто приняла себя такой, какая я есть.

В ночь, когда мои родители умерли, они поссорились из-за драгоценностей. Мой отец взял обручальное и помолвочное кольца моей матери и продал их. Для нее это было настоящее горе. Когда мать перестала плакать, она принялась забрасывать отца неприятными словами и острыми предметами, а отец все это возвращал обратно. Удивительно, как много хрупких вещей у нас оставалось… И, конечно же, ситуация стала просто опасной.

Обменявшись грустными историями жизни, мы стали совершенно по-новому смотреть друг на друга. Отношение Пола ко мне изменилось. Он стал нежным и окружил меня заботой. Конечно, секс не ушел из наших отношений, но на первое место в них вышло что-то более глубокое. Я почти перестала чувствовать, что приходится делить его с другой, и ко мне пришло ощущение, что мы предназначены друг для друга. Его брак стал для меня всего лишь еще одним препятствием, мешавшим нам жить вместе. Я отказалась от скептицизма в пользу надежды.

– Я хочу построить дом, наш общий дом. Я хочу, чтобы мы спроектировали его с нуля и построили вместе. – Он никогда не был эмоциональным, и я оценила серьезность его слов.

– Я тоже этого хочу, – ответила я. И я тоже говорила всерьез.

Мы сидели в его машине на проселочной дороге в Колд-Спринг-Харбор, одном из мест, куда мы сбега́ли, когда он выезжал на осмотр перспективных участков. Формально он все еще был женат, но только формально.

– Дай мне руку, Маду.

Я не ожидала этого. Серьезно. Я, конечно, надеялась, но не более, и, разумеется, никогда даже не просила об этом.

Для него это обручальное кольцо мало значило в наших отношениях. Пол знал, что оно важно для меня, хотя я об этом и не говорила. И такая прозорливость с его стороны очень много значила для меня. Я о многом не могла попросить, хотя желания у меня, конечно, были, – а Пол обо всем просто догадывался. Как только он надел кольцо мне на палец, я впервые почувствовала, что заслуживаю иметь все, что хочу получить от жизни.

Каким-то образом это украшение на моей руке стало спасением от всех моих страхов в любви. Мой потенциал стать чем-то бо́льшим, чем просто грустной историей, оказался подарен мне вот так – завернутым в золото и украшенным бриллиантом. Кольцо стало доказательством моей значимости. Пол был совершенно очарован моим восторгом и от кольца, и от предложения.

Как только оно оказалось на моем пальце, я поклялась никогда не снимать его надолго без особой необходимости. Я знала, что, если сделаю это, чары разрушатся.

Я проснулась с ощущением злости и почувствовала, что заболела. Я лежала ничком на диване. Когда я засыпа́ла, за окном была ночь, а сейчас мне в глаза больно бьет яркий свет. Мои глаза привыкают к свету, и сны о нерушимых замках стираются из памяти. Мои кисти выглядят странно. Они, безусловно, мои, поскольку прикреплены к моим запястьям и рукам, но что-то все же не так.