– Ого, – заметил Оливер, отрывая взгляд от своего ноутбука, – это было здорово.

Судьи, похоже, разделили его мнение, потому что Эшли Робертс и Профессор Грин устроили настоящую войну ставок за этого участника. В конце концов Эшли Робертс сдалась, но в этот момент Джон Флеминг – преисполненный драматизма, отточенного за долгую карьеру, которая, если верить вводной части, успешно продолжалась вот уже пять десятилетий – вскочил со своего места и разыграл свою шальную карту. И тому парню – Лео из Биллекрея – надо было выбирать между профессором и моим отцом.

Разумеется, тут же началась реклама, и после того, как мы просмотрели ролик компании, занимавшейся автострахованием, снова заиграла напряженная музыка, и Джон Флеминг приготовился произнести речь, которая подтолкнула бы участника сделать выбор в его пользу.

Он уселся на свое место, опустив руку на подлокотник кресла и подперев пальцами щеку, и стал внимательно рассматривать Лео из Биллекрея своими зелено-голубыми глазами.

– О чем ты думал, – начал он с едва уловимым провинциальным говором, благодаря которому ему удавалось произвести впечатление умудренного жизнью, но вместе с тем искреннего человека, – пока пел эту песню?

Лео смущенно сморщил лоб под своей челкой и пробормотал что-то мимо микрофона.

– Не спеши, сынок, – сказал ему Джон Флеминг.

Камера быстро показала других судей: все они сидели с напряженными и невероятно серьезными лицами.

– Об отце… – выдавил из себя Лео, – …он умер. В прошлом году. У нас с ним было много разногласий. Но музыка всегда сближала нас.

Затем последовала идеальная телевизуальная пауза. Джон Флеминг наклонился вперед.

– Ты чудесно выступил. Я вижу, как много значит для тебя эта песня, сколько души ты вложил в ее исполнение. Я уверен, что отец гордился бы тобой.

Что.

За.

Хрень.

Ладно, мне правда было жаль этого Лео из Биллекрея – очевидно же, что он сильно переживает утрату, несмотря на дерьмовые отношения с покойным отцом. Но это никак не отменяло того, что мой, покинувший меня отец ведет душеспасительные беседы о ценности семейных уз с каким-то придурком из Эссекса на национальном телевидении, пока я смотрю на все это, сидя на диване в доме моего фиктивного парня.

Оливер посмотрел на меня:

– С тобой все хорошо?

– Ага, да зашибись, как же может быть иначе?

– Слушай, я ничего не хочу сказать, но если тебе вдруг станет не по себе, и ты, ну не знаю, захочешь это обсудить, обращайся, я всегда к твоим услугам.

На экране телевизора Лео из Биллекрея отчаянно кривил рот, чтобы не расплакаться, и это придавало ему мужественный и благородный вид, который наверняка помог парню завоевать сердца зрителей. Между тем Джон Флеминг продолжил разоряться на тему того, как ему хотелось заполучить Лео в свою команду.

– Это известно немногим, – сказал он, – но я никогда не знал своего отца. Он погиб на Западном фронте еще до моего рождения, и я всегда сожалел о том, что его не было в моей жизни.

Нет. Это известно не немногим. Я не знал об этом. И теперь Лео из Биллекрея, а также Саймон из группы Blue и еще черт знает сколько миллионов зрителей, смотревших шоу в прямом эфире, оказались ближе моему отцу, чем я. Мне все сложнее было сдерживать свое злорадство из-за того, что этот ублюдок болен раком.

Как бы там ни было, но Лео из Биллекрея выбрал своим наставником Джона Флеминга. Я уже хотел положить конец моим страданиям и прервать просмотр, но, как ни странно, мне показалось, что таким образом я позволю отцу победить. Я даже точно не знал, каково это – ощущать, что он победил, но был полон решимости не допустить этого. Поэтому тупо уставился в экран, на котором вновь закрутилась карусель талантов.

Кажется, у меня разболелась голова. Оливер, Джон Флеминг, Лео из Биллекрея, угроза увольнения – все это уже было чересчур для моего мозга. И чем старательнее я пытался разобраться хотя бы с одной из проблем, тем быстрее крутились все эти мысли, словно глина на гончарном круге у неумелого гончара. Поэтому я просто закрыл глаза и сказал себе, что, когда снова их открою, все происходящее уже не будет казаться мне такой бессмыслицей.

– Люсьен?

Я открыл глаза и увидел прямо перед собой лицо Оливера.

– Вчемдело?

– Я думал, ты уснул.

– Не уснул. – Я резко встал, и мы с Оливером едва не столкнулись лбами. Я ни за что не позволю ему думать, будто я из тех людей, кто привык засыпать за просмотром телевизора. – Сколько сейчас времени?

– Начало одиннадцатого.

– Правда? Вот дерьмо. Что же ты раньше меня не разбудил? То есть не разбудил, а не напомнил мне об этом.

– Извини. – Он осторожно откинул с моего лба прилипшую прядь волос. – У тебя был тяжелый день, я не хотел тебя тревожить.

Я огляделся – в гостиной все было прибрано, значит, Оливер закончил свою работу, и, возможно, уже достаточно давно. Блин.

– Просто не верится: я завалился к тебе домой как снег на голову, настоял, чтобы мы продолжили наши фиктивные отношения, потом жаловался, что у моего отца рак, долго спорил о том, как нам все организовать, заставил тебя смотреть реалити-шоу, а потом и вовсе уснул!

– А еще ты бросил в меня ягодой голубики.

– Тебе следовало бы отшить меня.

– Я уже пытался. Но не вышло.

– Я серьезно. Если хочешь порвать со мной, на этот раз я не стану возражать.

Оливер пристально посмотрел мне в глаза.

– Но я не хочу этого.

Чувство облегчения охватило меня и стало буквально распирать изнутри, как несварение желудка.

– Да что ты вообще за человек такой?

– Я думал, мы уже подыскали исчерпывающие определения. Я нудный, напыщенный, скучный и безнадежный. Никто больше не желает иметь со мной дела.

– Но ты готовишь потрясающие французские тосты.

– Да, – выражение его лица стало печальным, и в этом было особое очарование, – и мне уже начинает казаться, что это единственная причина, по которой мои предыдущие отношения не заканчивались, едва начавшись.

Сам не знаю почему, но я вдруг вспомнил, что мне нельзя целовать его.

– Ты еще можешь успеть на метро, пока его не закрыли, – продолжил он, – или, если хочешь, я вызову такси.

– Все в порядке. Если что, я сам вызову «Убер».

– Лучше бы ты этого не делал. Их бизнес-модель крайне неэтична.

Я удивленно уставился на него.

– Кажется, ты только что ясно дал мне понять, почему никто не желает с тобой встречаться.

– Потому что я не пользуюсь «Убером»? Довольно необычное объяснение.

– Потому что у тебя по любому поводу есть свое особое мнение.

– Разве то же самое нельзя сказать о большинстве остальных людей?

По крайней мере мне больше не хотелось поцеловать его.

– Я имею в виду не суждения вроде: «Мне нравится сыр» или: «Я считаю, что Джон Леннон был сильно переоценен», а вот такие высказывания, как: «Тебе не стоит пользоваться «Убером» из-за отношения к сотрудникам» или: «Ты не должен есть мясо, потому что это наносит вред окружающей среде». Из-за таких суждений люди начинают чувствовать себя виноватыми.

Оливер удивлено моргнул.

– Я не хочу ни у кого вызывать чувство вины и никому не навязываю свой выбор…

– Оливер, ты только что посоветовал мне не пользоваться «Убером»…

– Вообще-то, я сказал, что лучше бы ты не вызывал «Убер». Но ты все равно можешь это сделать, если хочешь…

– Ага… – в этот момент мы снова приблизились друг к другу, я почувствовал исходившее от его тела тепло, увидел, как двигались его губы, пока он спорил со мной, – только ты будешь презирать меня, если я все-таки сделаю это.

– Нет, не буду. Я понимаю, что у тебя другие приоритеты.

– Но твои приоритеты – самые правильные.

Он нахмурил лоб.

– Кажется, тебе удалось сбить меня с толку. Я не понимаю, из-за чего ты споришь со мной?