– Ради бога, заходи.

Внутри жилище Блэквуда выглядело примерно так, как я и ожидал, хотя мне еще не доводилось бывать в подобных местах. Комнатки были небольшими, безупречно чистыми, все стены – выкрашены в белый цвет, на полу – деревянный паркет. Ослепительно-яркие коврики и диванные подушки здорово оживляли картину. Здесь царила уютная непринужденная атмосфера, и видно было, что хозяин – без дураков взрослый человек, из-за чего мне стало завидно, немного не по себе и на удивление тоскливо.

Оливер закрыл крышку ноутбука и поспешил убрать со стола бумаги, которые и без того уже были сложены в аккуратную стопку, после чего уселся на край дивана, рассчитанного на двоих. На нем была, видимо, его обычная повседневная одежда: джинсы по фигуре и бледно-голубой кашемировый джемпер. По дому он ходил босиком, и, как мне показалось, в этом было нечто очень интимное. И речь идет не о каком-нибудь фетишизме. Просто что-то из серии: «Так я выгляжу, когда остаюсь один».

– Люсьен, я не понимаю. – Он принялся яростно тереть виски. – Ты без объяснений отшиваешь меня по смс, даже не удосужившись позвонить, потому что для тебя это уже слишком. А теперь являешься ко мне домой, снова без каких-либо объяснений и опять же не позвонив, потому что считаешь, что звонок ничего не решит.

Я постарался выбрать на диване такое место, чтобы Оливеру не было тесно и вместе с тем у него не возникло подозрений, будто я сторонюсь его, но все равно задел его коленями.

– Мне нужно было позвонить, оба раза. Впрочем, если бы я позвонил в первый раз, думаю, второй звонок просто бы не понадобился.

– Что случилось? Если честно, я думал, что тебе на меня наплевать.

– Я не такой уж и легкомысленный. Хотя поверить в это трудно. Но мне нужно это… это… – я молча махнул рукой, – то, что мы с тобой делаем. И я постараюсь исправиться, если ты дашь мне еще один шанс.

Глаза Оливера буквально излучали серебристое сияние, а взгляд был одновременно нежным и суровым.

– Как я могу тебе поверить, если ты по-прежнему не хочешь рассказать мне, что на этот раз случилось?

– У меня возникли семейные проблемы. Я думал, что серьезные, но ошибся. Такого больше не повторится. К тому же тебе ведь нужен фиктивный парень, а не настоящий.

– Я знал, на что я иду.

Мне даже стало интересно, что в тот момент думал обо мне Оливер.

– Послушай, конечно, я совсем не тот, кого ты ищешь, но, может, хватит всякий раз напоминать мне об этом?

– Я… это… – Похоже, он действительно смутился. – Я не это имел в виду. Я хотел сказать, что и не рассчитывал, будто ты окажешься не таким, каков есть на самом деле, а другим.

– Каким это другим? Более-менее надежным и вменяемым?

– Легкомысленным и заурядным.

Я удивленно уставился на него. Вполне возможно, что в эту минуту я даже непроизвольно открыл рот.

– Люсьен, – продолжал он, – я понимаю, что мы с тобой не друзья и что, возможно, совсем не подходим друг другу. Что, будь у тебя возможность, ты выбрал бы не меня, а кого-то другого. Но, – он смущенно заерзал, – мы согласились на время связать наши жизни, однако у меня ничего не получится, если ты не будешь откровенен со мной.

– У моего отца рак, – выпалил я.

Оливер посмотрел на меня так, как мне бы тоже хотелось смотреть на человека, который признался бы, что у его отца рак, только у меня все равно ничего подобного бы не вышло.

– Прости. Разумеется, ты должен был находиться с ним. Почему же ты с самого начала мне об этом не сказал?

– Потому что я сам не знал. Мама позвонила и сказала, что случилось нечто важное. Я поверил ей, так как… я всегда ей верю. А тебе я ничего не сказал, потому что думал, ты будешь считать меня странным.

– С чего ты взял, что мне покажется странной твоя любовь к матери?

– Не знаю. Я всегда боюсь, что меня примут за какого-нибудь Нормана Бейтса[23].

Его теплая рука опустилась мне на колено. Наверное, мне стоило убрать ее оттуда, но я не видел на то причин.

– Это очень мило с твоей стороны. И я ценю твою честность.

– Спасибо, я… спасибо. – Да, с Оливером, который пытался поддержать меня, было намного сложнее иметь дело, чем с Оливером, который на меня сердился.

– Ничего, если я спрошу тебя об отце? Я могу чем-нибудь помочь?

– Да, но будет лучше, если ты не станешь спрашивать меня об отце.

Он с сочувствием слегка постучал меня по колену – у меня этот жест никогда не получался, вечно в нем таилась какая-то скрытая издевка.

– Я понимаю. Это ваши семейные дела, и мне не стоит вмешиваться.

Я видел, что он не пытался пристыдить меня. И все равно мне стало стыдно.

– Дело не в этом. Я просто ненавижу этого ушлепка.

– Понятно. То есть… – он удивленно моргнул, – ничего не понятно. Он же твой отец, и у него рак.

– А еще он бросил нас с мамой. Ты же наверняка об этом знаешь.

– О чем?

– Об Одиллии О’Доннелл и Джоне Флеминге. Большая страсть, бурное расставание, маленький ребенок. Ты не читаешь газет? И Бридж тебе ничего не рассказывала?

– Я знаю, что ты имеешь какое-то отношение к знаменитостям. Но для меня это не очень важно.

С минуту мы сидели молча. Одному богу известно, что в тот момент творилось в моей голове. Я был совершенно сбит с толку. Я всегда терпеть не мог людей, которые считали, будто они знают меня только потому, что где-то прочитали обо мне, посмотрели передачу или послушали подкаст, но к этому я уже привык. Причем настолько привык, что теперь, когда я сам рассказывал другому человеку о своей жизни, мне стало немного страшно.

– Я даже не знаю, – сказал я, наконец, – что это: великодушие или равнодушие с твоей стороны.

– Я же притворяюсь, будто встречаюсь с тобой. А не с твоими родителями.

Я пожал плечами.

– Большинство считает, что самое интересное во мне – это мои родители.

– Возможно, ты просто не позволяешь им получше узнать тебя.

– Когда в последний раз кое-кто узнал меня получше… а, забудь. – Я ни за что не стану вспоминать об этом. Только не сегодня. Да и вообще никогда не стану. Я судорожно вздохнул. – Дело в том, что мой отец – урод, который обращался с моей мамой как с дерьмом, а теперь, когда он решил вернуться на сцену, ведет себя, словно ничего такого не случилось, только все это вранье, и меня это порядком задолбало.

Оливер наморщил лоб.

– Теперь я понимаю, как все это непросто. Но если он действительно может умереть, то, наверное, тебе нужно хорошо все обдумать и не принимать поспешных решений, которые ты уже не в силах будешь изменить.

– И что все это значит?

– Если случится самое ужасное, впоследствии ты можешь пожалеть о том, что не дал ему шанса, но будет уже поздно.

– А что, если я готов пойти на такой риск?

– Это твое право.

– Ты будешь хуже думать обо мне? – Я откашлялся. – Хотя, казалось бы, о таком, как я, хуже думать просто невозможно.

– Я не думаю о тебе плохо, Люсьен.

– Но ты ведь считал меня самолюбивым засранцем, который отменяет свидания ради развлечения.

В этот момент его щеки слегка порозовели.

– Прости. Я был расстроен и несправедлив к тебе. Но в свою защиту скажу: как, по-твоему, я должен был вычислить, что твой поступок стал результатом загадочного звонка от твоей матери – живущей в затворничестве рок-иконы прошлого – и известия о том, что оставивший тебя отец, который опять оказался в центре внимания и вызывает у тебя лишь жгучую ненависть, болен неизлечимой болезнью?

– Совет от профи: либо ты извиняешься, либо оправдываешься. Не делай этого одновременно.

– Ты прав. – Оливер немного наклонился ко мне, и его дыхание защекотало мне щеку. – Прости, если обидел.

Мне нужно было лишь немного наклониться вперед, чтобы поцеловать его. И я едва этого не сделал, потому что от нашей беседы во мне пробудились разные чувства и воспоминания, в том числе и довольно тяжелые, которыми я не мог поделиться даже со своими друзьями. Но ведь он ясно дал понять, что ни о каких поцелуях не могло быть и речи, поэтому мне пришлось сказать: