В колбасе не ощущается такого отчетливого вкуса смерти. Лучше сохранять некоторую дистанцию между собой и тем, из чего готовится твоя пища. Табини называет это моральной ущербностью. Я называю это цивилизацией, а Табини — заблуждением. «Вы едите мясо не в сезон, не считаясь со временем, по которому живет земля, — говорит Табини. — Вы продаете мясо ради прибыли. Вы едите то, что никогда не знало свободы, — и вот это называете цивилизацией?»

Брен не находил контраргументов против такой логики. Он ехал, тупо уставясь на болтающийся из стороны в сторону хвост Бабса, а вся компания опять обменивалась восхищенными замечаниями, какой великолепный выстрел сделала вдова, а Илисиди сказала, что теперь, когда есть что положить в продуктовую кладовку, можно просто покататься в свое удовольствие.

«И в более медленном темпе», — подумал с надеждой Брен. Хоть теперь ноги у него немного расслабились и отдыхали, но почему-то твердили, что седельная подушка стала неестественно широкой; он попытался найти позу поудобнее, нечаянно пнул Нохаду — и позорно понесся с тропы вниз по склону. Далеко не сразу он смог заставить метчейту остановиться и повернуть в нужную сторону.

— Все нормально, нанд' пайдхи? — спросил сверху Сенеди.

— Мы едем, — ответил он. Он имел в виду себя и Нохаду. Нохада вполне определенно выразила свое мнение — прижатыми ушами и подчеркнуто тяжелой поступью.

Они выбрались на тропу и пристроились в хвост колонны, где ждал Сенеди.

— Что случилось? — спросил он.

— Мы с ней пытаемся разобраться, — пробормотал Брен.

Но Сенеди понял и тут же бегло ознакомил его с сигналами: прикосновение правой или левой ногой указывает направление; команда «внимание» или призыв не своевольничать — легкое подергивание поводьями. Не трогать носа, не тянуть голову. Левая нога — сверни вправо, правая нога сверни влево; легкое натяжение поводьев — иди быстрее, резкое сильное натяжение — медленнее, не лягай человека в пах или метчейту — за ребрами.

Как будто вполне цивилизованная система.

— Если она соберется прыгнуть, — продолжал Сенеди, — делайте так, как вы уже делали. Ваш вес ей не помешает… Стремена достаточно коротки?

— Боюсь, нади, я в этом не понимаю.

— Если сводит ноги — скажите.

— Не сводит.

Брен решил не жаловаться, что ноги резиновые. Он объяснял это просто страхом да еще усталостью мышц, которые в обычных условиях не нагружаются.

— Ладно, — подытожил Сенеди и поехал наискосок по крутому подъему к гребню. Его метчейта время от времени опускала голову на ходу и нюхала землю, но длинные ноги ни разу не сбились с аллюра.

Любопытная способность. Животное вынюхивало что-то на земле, а когда оказалось на гребне, подняло голову понюхать ветер. А Сенеди ею управляет вообще без всяких усилий, черт побери!..

Тем временем Сенеди остановился, посигналил остальным рукой, и Илисиди пустила Бабса к гребню напрямик.

Нохада тоже рванулась вверх по диагонали, желая во что бы то ни стало восстановить свое второе место, сразу за Бабсом. «Будь ты проклята!» думал Брен, подрезая нос охранникам, поднимающимся в гору; но он боялся натянуть поводья на этом склоне, среди камней и оползающего гравия.

— Простите! — крикнул он через плечо. — Клянусь, надиин, это она сама надумала!

Его слова вызвали смех — а Нохада пристроилась в хвост Бабсу.

Ну что ж, черт с ней, лишь бы не злилась. Выходит, среди метчейти действительно есть иерархия, а Илисиди и все присутствующие заранее знали, что Нохада будет следовать сразу за Бабсом что бы ни случилось, хоть к черту, хоть к дьяволу. Ладно, они свое развлечение получили. Я тоже кое-что получил — разбитую губу и ноющие мышцы, но все же не свалился с седла, а кроме того, я давно уже умею без обид воспринимать шутки — научился, имея дело с придворными Табини, а еще раньше с самим Табини.

Просто нельзя отступать — а атеви обязательно испытывают новичка, хотя бы ради того, чтобы определить ему место в порядке вещей: они поступают так с каждым, для них это естественное, само собой разумеющееся дело, надо мгновенно вынести суждение, чтобы выявить дурака или вожака… хоть я не собираюсь быть среди них ни тем, ни другим и уж конечно никак не угрожаю Илисиди, Сенеди или любому другому здесь.

А теперь, когда я понял шуточку Илисиди по моему адресу и дал понять, что вижу эту шутку, теперь дела пошли легче, теперь я могу ехать за лениво болтающимся хвостом Бабса и не тревожиться из-за положения, в которое меня поставила Илисиди, дав мне метчейту, достойную высокопоставленного гостя из близкого окружения самого Табини; хотя и юмористическая сторона этого поступка тоже вполне понятна — эта метчейта может устроить неопытному гостю веселую жизнь и быстро поставит на место, если начнешь заноситься, лезть вперед не по чину или спорить с Илисиди.

Унизить гостя? Илисиди прекрасно могла это сделать одним щелчком своего арапника. А с другой стороны, тягаться с призовым скакуном на такой местности? Пайдхи-айчжи может считать себя невероятным везунчиком, если при этом пострадает только его достоинство.

Но теперь я, похоже, сумею пройти устроенное вдовой испытание, особенно после того, как Сенеди дал краткий урок — налево, направо, вперед, стой — вполне достаточная информация, чтобы дурак попал в беду, а умный человек удержался от явных оплошностей — вроде эпизода с выездом из ворот или с тем обрывом; сейчас он мне не кажется таким уж отвесным, как в ту минуту, — а может, Нохада куда крепче держится на ногах, чем казалось сначала. Сбросить пайдхи-айчжи вниз с откоса? Пожалуйста. Но потерять чистокровную метчейту? Пойдет ли на такое женщина, которая исколотила кнутовищем распорядителя охоты из-за нескольких царапин?

Брен не знал точного ответа. Эпизод с чайным сервизом был явно хорошо рассчитанным поступком, имеющим целью кое-что показать; Брен и посейчас не мог сказать с чистой совестью, что Илисиди совершенно невиновна в истории с чаем — хотя готов был побиться об заклад, что его, мягко выражаясь, острая реакция на этот чаек вызвала и у вдовы, и у Сенеди некоторое огорчение или хотя бы досаду: общее атевийское равнодушие к жизни и смерти, а также бихава, этот агрессивный импульс, постоянно толкающий испытать чужака, подвели их и оставили в невыгодном положении, до такой степени невыгодном, что Брен все больше склонялся к версии несчастного случая — вышла неприятность, некрасивое пятно на достоинстве обеих сторон, которое надо как-то замыть.

Надо. Вот потому-то и нельзя было отклонить приглашение на завтрак и нельзя было отказаться от этой поездки с Илисиди. Нет, я правильно разобрался в ситуации, пусть Банитчи говорит что хочет, а ситуацию я просчитал правильно.

А теперь, добившись какого-то места в окружении вдовы, можно просто получать удовольствие от солнца и этой горы — ведь это уже самая вершина, и мир расстелился внизу, великолепное зрелище…

Они ехали посреди высокой травы, которая гнулась под ветром, вдоль гребня были во множестве разбросаны желтые растрепанные цветы, и ничто не загораживало вид через озеро на горы, поднимающиеся на той стороне. Каждый вдох был пропитан щедрыми ароматами земли, травы и раздавленных цветов, запахом промасленной кожаной сбруи и пыльным мускусным духом самих метчейти. Трава и мелкий гравий под корнями живо напомнили Брену последний раз, когда они с Табини охотились в Тайбене, продираясь пешком через пыльные заросли на холмах…

Табини старался показать ему самые привлекательные стороны охоты и выслеживания…

Все всплыло перед глазами ясно и четко: тот день, время суток, как будто реальность диких мест и реальность города так полно отделились одна от другой, что оказались в разных потоках времени, а потому, войдя в один… он словно вновь вернулся прямо в ту минуту, которую покинул, и в промежутке не было никаких событий. Время соскользнуло на него широким оползнем, время-предатель. Сегодняшний глупый риск непонятно как обернулся нечаянным опьяняющим успехом — пайдхи катается верхом за тысячу, а то и две тысячи миль от безопасной Мосфейры и наслаждается видами, запахами и звуками, которых не знал до него ни один землянин. Метчейти из пьес матчими оказались такими же настоящими, как пыль, как цветы, как солнце.