Ему тогда было двадцать два года, и то, чего он не знал, намного перевешивало его познания.

— Ваше поведение тревожит меня, — сказал Банитчи.

— Простите меня.

Громадный комок в горле мешал говорить. Но теперь Брен был уже намного спокойнее. Он решил не смотреть на Банитчи. Он ведь только выдумал, что видит на лице Банитчи подозрение и гнев.

— Я реагировал непрофессионально и навязчиво.

— Реагировали на что, нанд' пайдхи?

Предательский выбор слов. Опять я оступился, и серьезно оступился. Это головная боль… от нее снова закрутило в животе, желудок еще не вернулся полностью к норме…

— Я неверно истолковал ваше поведение. Ошибка была моя, а не ваша. Пойдете ли вы завтра на завтрак со мной, чтобы охранять меня от моей собственной глупости?

— Какое поведение вы неверно истолковали?

Снова Банитчи лезет в драку. Отказался клюнуть на наживку, которую ты бросил. А ты сейчас не в состоянии спорить, не сможешь обойтись холодной рациональностью…

— Я уже объяснил. Для вас мое объяснение не имело смысла. Собственно, и не могло. — Он смотрел в темный угол, куда не доходил свет от огня, и вспоминал, как истолковал Банитчи его объяснение. — Это была не угроза, Банитчи. Я бы никогда не стал вам угрожать. Я ценю ваше общество и ваши хорошие качества. Пойдете вы со мной завтра?

Назад, к самым простым, самым ранним, самым согласованным, надежным словам. Холодным. Не нагруженным эмоционально.

— Нет, нади. К столу вдовствующей айчжи никто не может пригласить себя сам. А вы приглашены.

— Но вы ведь назначены…

— Мой ман'тчи принадлежит Табини. Мои действия — это его действия. Пайдхи не мог забыть такой простой вещи.

Брен злился. Он смотрел на Банитчи, смотрел не отрываясь — как ему казалось, достаточно долго, чтобы Банитчи смог понять, как отнесся собеседник к словам «мои действия — это действия Табини».

— Я не забыл. Разве мог я забыть?

Банитчи ответил ему угрюмым взглядом.

— Спросите о пище, которую вам предложат. Проверьте, известно ли повару, что вы за столом.

В самой первой комнате отворилась дверь. Банитчи мгновенно насторожился. Но это пришла Чжейго, обрызганная дождем, как и Банитчи, явно в хорошем настроении — пока не разглядела их двоих. Лицо ее мгновенно стало бесстрастным. Она без единого слова прошла в спальню Брена.

— Простите, — буркнул Банитчи и двинулся за ней.

Брен сердито глядел на спину в черной форменной куртке, на резко дергающуюся на ходу косичку — двое охранников Табини, которые проходят через его спальню в помещения для прислуги; он резко ударил кулаком по каменной кладке, но боль в руке ощутил лишь потом, когда отошел от камина.

Глупо, сказал он себе. Глупо и опасно пытаться объяснить что-то Банитчи. Да, нади, нет, нади, ясные и простые слова, нади.

Банитчи и Чжейго прошли в помещения для слуг, где они расположились отдельно от других. Брен вернулся в спальню и разделся, поглядывая на мертвую сердитую тварь на стене — это выражение осталось на морде от последнего боя, когда зверь был уже загнан в угол.

Тварь тоже смотрела на него, когда он уже лежал в постели. Он взял книгу и начал читать — слишком уж разозлился, все равно не заснуть — читать о древних битвах атеви, о предательствах и подлых убийствах.

О кораблях-призраках на озере, о привидении, которое появляется в аудиенц-зале на этом этаже, о призрачных тварях, которые иногда шныряют по коридорам, вынюхивая и выискивая кого-то или что-то.

Он — современный земной человек. А все эти духи — старые атевийские суеверия. Но хватило взглянуть один раз в стеклянные свирепые глаза твари на стене, и потом уже он старательно избегал ее взгляда.

Ударил гром. Все лампы погасли, остался только огонь камина в соседней комнате, отбрасывающий неровные отблески, не доходящие до углов спальни и до темного прохода для слуг.

Он сказал себе, что, видимо, молния ударила в трансформатор.

Но весь замок после этого погрузился в зловещую тишину, лишь доносился через стены странный отдаленный частый топот или глухие удары, словно где-то билось сердце.

Затем в служебном коридоре, дальше за ванной, послышались шаги, приближающиеся к его спальне.

Он соскользнул с кровати на пол и опустился на колени.

— Нанд' пайдхи, — окликнул его голос Чжейго. — Это я, Чжейго.

Брен вытащил руку из-под матраса, нырнул обратно в постель, тут же сел и увидел, как вся бригада слуг проходит тенями через его комнату и дальше, наружу. Лиц он не мог разглядеть. Заметил короткий как искра отблеск света на металле — как ему показалось, на униформе Банитчи.

Одна тень осталась.

— Кто здесь? — встревоженно спросил он.

— Чжейго, нади. Я останусь с вами. Ложитесь спать.

— Шутите…

— Скорее всего, это просто удар молнии, нанд' пайдхи. А слышите вы вспомогательный генератор. Он поддержит холод в кухонных холодильниках — по крайней мере до утра.

Брен поднялся, пошел искать халат и ударился коленом о стул — ножки скребнули по полу, Брен почему-то смутился.

— Что вы ищете, нади?

— Халат.

— Вот этот?

Чжейго немедленно обнаружила халат в ногах постели и протянула Брену. Атеви видят в темноте намного лучше людей, напомнил он себе — и ему вовсе не стало приятнее от этой мысли. Он надел халат, завязал пояс и прошел в гостиную, так сказать, менее провоцирующее помещение; огонь в камине гостиной был единственным источником света — плюс еще время от времени за окнами сверкали молнии, выбеливая все вокруг.

Легко ступающая, поблескивающая металлом тень проследовала за ним. Глаза атеви светятся отраженным светом, бледно-золотым. Атеви находят что-то зловещее в том, что у людей глаза не светятся и потому люди могут незаметно проскользнуть в темноте. Различия между атеви и людьми порождают и у тех, и у других ночные кошмары.

Но в этом мире нет для тебя более безопасной компании, напомнил он себе, и еще напомнил, что вся эта тревога — всего-навсего удар молнии, и что Банитчи, когда вернется сюда, наверняка будет мокрый, промерзший и злой.

Но Чжейго была не в халате. Когда свет выключился, она была в униформе и при оружии, и Банитчи тоже.

— Вы не спали? — спросил он, остановившись у огня.

Двойной отблеск ее глаз скрылся на миг — это она мигнула, потом совсем исчез, когда она тоже подошла поближе и оперлась локтем на каминную полку. Ее тень нависла над Бреном, блики огня заблестели на черной коже.

— Мы бодрствовали, — сказала она.

Дела вокруг него продолжаются — без объяснений. Ему было холодно даже в халате, он думал, как нужно выспаться — чтобы утром успешно противостоять вдове.

— Вокруг этого места есть защита? — спросил он.

— Конечно, нади-чжи. Это все еще крепость — когда требуется.

— С туристами и всем прочим.

— С туристами. Да… Завтра должна приехать группа, нади. Пожалуйста, будьте благоразумны. Им не обязательно видеть вас.

Он стоял у огня, укутавшись в халат, дрожал и чувствовал себя все более хрупким и уязвимым.

— А туристы когда-нибудь отстают от группы, скрываются с глаз охраны?

— За это полагается суровый штраф, — сказала Чжейго.

— За убийство пайдхи, наверное, тоже, — пробормотал он. На халате не было карманов. Атевийского портного никогда не уговоришь сделать карманы. Он сунул руки в рукава. — Как минимум, месячное жалованье.

Чжейго решила, что это смешно. Он услышал ее смех — редкий звук. Как и ее утешения.

— Утром я завтракаю с бабушкой Табини, — сказал он. — Банитчи на меня страшно сердится.

— А почему вы приняли приглашение?

— Я не знал, могу ли отказаться. Не знал, какие сложности это может вызвать…

Чжейго хмыкнула — негромко, насмешливо.

— Банитчи говорит, это потому, что вы считаете его салатом.

Какое-то мгновение он даже не мог рассмеяться. Все это было слишком серьезно, на грани глубокой обиды; но все-таки и вправду смешно, Банитчи с этой мрачной растерянностью, и сам Брен с его отчаянными, чисто человеческими попытками найти точку приложения для своих осиротелых привязанностей. А теперь — внезапная, беспрецедентная словоохотливость Чжейго.