Но, может быть, я сержусь несправедливо, может, поездка Банитчи в аэропорт — или где там он был — имела очень серьезные основания и была слишком секретна, чтобы рассказывать мне… но — черт побери! — я все равно сержусь, злюсь, это особая, обидная злость… вон, стоит там… я и сам не понимал, до какой степени обижен, совершенно непрофессиональной, глупой и чисто человеческой обидой, которая началась с Табини и распространилась на единственных двух атеви, кроме самого Табини, которых я понимал… думал, что понимаю!

Наверное, в этом как-то замешаны регулярно подступающие волны тошноты или чего-то такого внутри. Может, баланс минеральных солей. Может, нехватка витаминов. Может, непривычная пища, которая не поставляет организму питательные вещества, а вымывает их, или химически связывает то, что мне нужно… Можно придумать хоть десяток абсолютно убедительных оправданий для умышленно саморазрушительного поведения, половину — из области диетологической, вторую половину сыскать в том, что, черт побери, мое собственное устройство мозгов или моя собственная культура требуют, чтобы я любил хоть кого-то одного из этого народа, я ведь всю жизнь посвятил тому, чтобы им помочь…

— Мне не обязательно было становиться пайдхи, — наконец заговорил он, поскольку Банитчи упорно молчал. — Мне не обязательно было покидать свою семью и свой народ и жить там, где девять десятых населения вовсе не желает меня видеть.

— А как же вас выбрали? — спросил Банитчи.

— Дело в обучении. Ты в чем-то специализируешься. Если ты лучше всех, а пайдхи покидает свой пост, ты берешься за эту работу. Вот так оно делается. Ты делаешь это, чтобы был мир.

— Вы в своем деле самый лучший.

— Стараюсь быть самым лучшим, — резко ответил он. — Очень стараюсь, Банитчи. Но, очевидно, я что-то прозевал. Возможно, я оскорбил вдовствующую айчжи. Возможно, поставил себя в опасное положение. Не знаю. Нельзя исключить возможность ошибки, она всегда есть. Я не знаю. Но вас не было здесь, чтобы спросить. И Чжейго не было. И Алгини я не смог найти. А Тано не дежурил. А потому я спросил у Джинаны, который не знал, что могли сказать мне вы. Если бы были здесь.

Банитчи мрачно свел брови.

— Так где же вы были, Банитчи? И имею ли я право спрашивать? Если вы собирались отвечать на мои вопросы, вы должны были сказать мне, что уезжаете, а если не хотели, чтобы я тревожился, вы не стали бы скрывать от меня доказательства и отказываться отвечать на мои разумные вопросы, когда я надеялся получить от вас защиту, которую Договор мне не позволяет обеспечить самому.

Банитчи ничего не сказал и не шелохнулся. Потом снял локоть с кладки камина и пошел в сторону спальни.

Брен громко захлопнул книгу. Банитчи дернулся и оглянулся — ага, и тебя проняло! Значит, и у Банитчи нервы на пределе.

— Где Чжейго? — спросил Брен.

— Снаружи. Она тоже отказывается отвечать на ваши разумные вопросы.

— Банитчи, черт побери! — Брен вскочил на ноги — а что толку, все равно ему приходилось глядеть на Банитчи снизу вверх, даже на таком расстоянии. — Если я нахожусь под арестом и заключен здесь — так прямо и скажите! И где моя почта? Что, рейсовые самолеты не летают в Майдинги по расписанию? Мне показалось, что там есть аэропорт.

— Из Шечидана — раз в неделю. Большая часть страны живет на другой скорости, нади. Сохраняйте спокойствие. Любуйтесь озером. Радуйтесь более медленному темпу жизни.

— Более медленному темпу? Мне нужно зарядное устройство на солнечных батареях! Мне нужно позвонить по телефону! И не рассказывайте, что тут нет телефонов!

— Если уж на то пошло, то телефонов тут действительно нет. Это исторический памятник. Провода нарушили бы…

— Подземные кабели, Банитчи. Трубы над головой. В этом месте полно проводов.

— Ну, сюда еще надо протянуть…

— Тут есть газ. Есть освещение. А почему нет розеток? Почему не может кто-нибудь поехать в город, зайти в магазин электротоваров и купить мне дурацкий шнур-удлинитель с переходником, который можно ввернуть в патрон вместо лампочки? Так и быть, я сумею обойтись без верхнего света. Исторические стены не пострадают и не будут обезображены.

— Там нет магазина электротоваров. Майдинги — очень маленький городок, нади Брен.

— Господи…

Голова снова резко разболелась. Опять подскочило кровяное давление, все поплыло перед глазами; тепло от камина, свет, треск огня — все вдруг потопом хлынуло на органы чувств, он вцепился в каменное обрамление камина.

— Банитчи, зачем Табини это делает?

— Что делает, нади? Не думаю, чтобы айчжи-чжи занимался лавками в Майдинги.

Не смешно. Он оперся спиной на камни, сложил руки на груди и пригвоздил Банитчи гневным взглядом, твердо решив так или иначе выбить из него правду.

— Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Мне было бы куда легче, если бы я мог считать, что тут замешана политика. А так мне совсем не легко приходится думать, что это я что-то сделал или как-то вызвал неприятности для Табини — он нравится мне, Банитчи. Я не хочу быть причиной какого-то вреда для него, или для вас, или для Чжейго. Это мой ман'тчи. Вот такие мы, люди. У нас есть неразумная, ни на чем не основанная верность тем, кто нам нравится, а мое отношение к вам намного глубже поверхностной вежливости, Банитчи.

— Ясно.

— Ничего вам не ясно! Но все равно вы мне нравитесь, черт бы вас побрал. От нас не так просто отделаться, наше доброе отношение нельзя отвергнуть жестом руки — только потому, что ваш ман'тчи вам так велит, — от нас нельзя избавиться, если уж нам кто-то нравится. Банитчи, вам от меня не отвязаться, так что терпите.

В языке атеви не было точного перевода для слова «нравиться». Самое близкое годилось, чтобы сказать «мне нравятся для салата такие-то овощи» или «мне нравятся охлажденные напитки». Но «любить» было еще хуже. Такого слова Банитчи ему никогда не простил бы.

У Банитчи раздулись ноздри — раз, другой. Он проговорил на мосфейском языке с сильным акцентом:

— Я не понимаю значения. Какое значение вы вкладываете в это слово, нанд' пайдхи?

— Оно означает, что чувство, которое я испытываю к своей матери и брату, к своей работе, я испытываю и к Табини, и к вам, и к Чжейго. — У него сорвалось дыхание. Он потерял власть над собой. Он отбросил всякую сдержанность. — Банитчи, я прошел бы тысячу миль, чтобы услышать от вас доброе слово. Я отдал бы вам свою последнюю рубашку; если бы с вами случилась беда, я бы нес вас на себе эту тысячу миль. Как вы это называете? Глупостью?

У Банитчи снова раздулись ноздри.

— Это было бы очень тяжело для вас.

— Как и испытывать подобные чувства к атеви… — Слова вырвались прежде, чем он успел подвергнуть их цензуре. — Бачжи-начжи. Такое уж мое везение.

— Не надо шутить.

— Я не шучу. Господи, я не шучу! Нам надо иметь рядом кого-то, кто нравится, если такого нет, мы умираем, Банитчи, в прямом смысле умираем. Мы идем на свидание с бабушками, мы пьем то, что нам предлагают чужие, и мы больше не просим о помощи, Банитчи, какой смысл просить, когда вы не понимаете, что нам необходимо?

— Если я не догадаюсь, что вам нравится, вы угрожаете уничтожить мою репутацию. Я точно понял?

Головная боль стала еще мучительнее. Все вокруг словно смазалось.

— Нравится, нравится, нравится… Забудьте вы об этом проклятом слове, Банитчи! Мне каждый день приходится перешагивать через эту канаву. Так неужели вы не можете перешагнуть ее один раз? Не можете переступить сюда, на мою сторону, Банитчи, только один раз, чтобы понять, что я думаю? Вы ведь умный. Я знаю, вас трудно сбить с толку. Ну попробуйте, Банитчи, проследить ход одной-единственной моей мысли.

— Я вам не какой-нибудь салат!

— Банитчи-чжи…

Боль достигла какого-то уровня и больше не усиливалась — теперь, когда понятно, что у нее есть предел, терпеть как-то можно… Брен опирался рукой на кладку. Он чувствовал шероховатость поверхности, шелковистую пыль веков, тепло нагретого огнем камня, который выломали из земли, чтобы построить это здание, еще до того, как земляне покинули свой родной мир. До того, как они заблудились и впали в отчаяние… Он взял себя в руки — вспомнил, что он «пайдхи», человек, стоящий между. Вспомнил, что сам выбрал эту долю, понимая, что награды не будет, но веря, хоть иногда, что атеви, конечно, имеют чувства и, конечно, как только он найдет правильные слова, нажмет правильную кнопку, отыщет ключ к мыслям атеви — он выиграет у атеви все, от чего отказался, покидая людей.