Ночью никто не спал - все читали и перечитывали письма. Ходили по отсекам, делились новостями. Информационный взрыв.
У лейтенанта Васильчикова, минера и командира торпедной группы, родились сыновья. Поздравлений и шуток - через край, Васильчиков на радостях подарил мне заветную шкатулку из-под палубных часов - сам принес, без всякого торга.
Помощник Федя в трансе. Письма от молодой жены где-то гуляют по морям-океанам. Зато пришел конверт от двоюродной тетки.
- Сто лет бы от неё не получал!..
У командира умерла бабушка. У меня - дед по материнской линии, деда Миша, Михаил Романович Соколов. Бабушкины каракули сообщали, что "в гробу он лежал красивый, как артист". Предчувствуя кончину, он за год начал раздавать свои вещи. Мне достался полевой цейсовский бинокль - память первой германской, коробка с медалями за войну прошлую, пакетик с маминой прядью и надписью "Женя Соколова. 1941 г.", бумажник с фронтовыми письмами и фотокарточками.
Только-то и осталось от восьмидесятилетней жизни? От деда осталось на земле все, что полагается, по словам мудрецов, оставлять человеку: детей, вырытый колодец, посаженное дерево. Двух дочерей оставил Михаил Соколов детского врача и школьную учительницу... Дубок, клен и рябину мы сажали с ним в подмосковном Абрамцеве. Там же на моих школярских глазах вырыл он и колодец. Прежде чем лопата врезалась в землю, он долго формовал бетонные кольца, а когда отлил их с дюжину - выкатил на лужайку самое сухое и прочное, влез в его окружье и стал подкапывать. Когда кольцо осело краями вровень с землей, он поставил на него новое и продолжал рыть вглубь пока оно не ушло вниз. Со дна шестиметрового ствола забил родник. "В водяную жилу попал", - радовалась бабушка и бросила на счастье серебряный крестик. Вода в окрестных колодцах была мутно-глинистой, а в дедушкином прозрачно-ледяной.
Сколько помню себя, заглядывать в колодцы всегда было страшновато. Казалось, ни один из них не имеет дна, и ровный бетонный ствол уходит сквозь воду в самые тартарары. Бабушка пугала меня: "Не заглядывай, водяной утащит!"
Я заглядывал, и "водяной" утащил-таки меня...
Я вспомнил бабушку и нечистую колодезную силу, когда впервые посмотрел во входную шахту подводной лодки через верхний рубочный люк. Тусклый стальной колодец уходил вниз, в темноту, и на дне его краснел едва высвеченный круг палубного настила.
Колодец - это всегда нечто мрачное и таинственное. В "колодцы смерти" - жертвенные шахты у ацтеков на Юкатане - бросали самых красивых юношей и девушек. А тут, на лодке, то и дело надо спускаться в колодец и вылезать из него. Его стальная труба стала единственным путем, связующим нас с поднебесным миром... Ночью, на всплытии, когда выбираешься по стальной шахте, над головой, в окружье распахнутого люка, покачиваются звезды. Кажется, будто лезешь по трубе телескопа...
За полночь в мою каюту постучал старпом:
- Не спишь, Андреич? Выпить чего есть?
В руке письмо, в глазах - себе не верю - слезы. Впрочем, сентиментальность - один из признаков душевной усталости в конце похода.
- Есть. - Я достаю из рундучка аптечный пузырек с настойкой лимонника. Двадцать капель в чай прекрасно снимают усталость. Симбирцев разливает остатки - по десять граммов - в пластиковые футлярчики из-под фотопленки.
- Давай хоть символически... За упокой души... Ольга Павловна на "жигулях" разбилась... Не вписалась в поворот Ольга Павловна... Снежная королева, полярная звезда подводного флота, красавица и ...в свои немыслимые тридцать пять - доцент мореходного училища...
...Она прикатила на своих злосчастных "жигулях" прямо на причал чуть ли не к трапу подводной лодки. Был День Военно-морского флота. Мы, как всегда в таких случаях, стояли у стенки городского морвокзала и принимали по случаю праздника - экскурсантов. Это планида у нас такая, как у самого нового, а значит, самого чистого и исправного в своей серии корабля. Длинная вереница студентов, домохозяек, рыбаков, школьников тянулась к верхнему рубочному люку, где ловкие матросские руки помогали женщинам и детям спускаться по вертикальному трапу. Симбирцев прохаживался рядом и следил за порядком.
- Прими мальчонку, Еремеев! - кричал он в люк.
- Я за ручки его.
- Да смотри ручки-то не выдерни!
- Не бойтесь, тарщь-кап-нант! Матрос ребенка не обидит!
Люди улыбались, слушая эту перепалку. Ольгу Павловну Симбирцев сразу выделил из толпы и взялся лично провести по отсекам. В пятом, дизельном, гостья оступилась и уронила белую туфельку под пойолы. Моторист достал её из трюма полную соляра и вручил Ольге Павловне. Та растерянно оглядывалась, не зная, куда вылить бурую жижу - все блистало чистотой.
- Ну вот, - улыбнулась она. - Раньше гусары пили из туфелек дам шампанское...
Симбирцев взял у неё модельную итальянскую "лодочку" и вдруг, к ужасу всех присутствующих, большими глотками стал пить соляр.
Я не знал, что соляр безвреден, и потому рванул из его рук туфельку жижа выплеснулась на пойолы, но все равно эффект был произведен. Симбирцев, в тон даме, осадил меня куда как холодно:
- Что за манеры, капитан-лейтенант!
Он промокнул платком усы, и на батисте осталось бурое пятно.
- Прошу вас! - воскликнула женщина. - Подарите платок. Буду помнить, что не перевелись ещё мужчины!
Старпом вручил ей туфельку, накрытую платком, щелкнул каблуками:
- Разрешите пригласить вас на ужин. В "Шестьдесят девятую параллель..."
- С удовольствием! Хоть на Северный полюс!
Так они познакомились. Она была старше его лет на десять, но он дважды делал ей предложение...
В День рыбака мы гуляли по городскому парку втроем. У высоченного шеста с петухом в клетке толпился народ. Парень в майке и шляпе сполз под общий хохот, не добравшись и до середины.
- Р-разойдитесь! - дурашливо гаркнул старпом, и все почтительно расступились. Симбирцев вручил мне фуражку, тужурку, галстук, сбросил ботинки и с легкостью, невероятной для столь грузного тела, влез по шесту до самого топа, снял клетку с испуганным петухом. Он вручил трофей Ольге Павловне под аплодисменты.
- Будет жить у меня на балконе, - постановила Снежная королева. - Я назову его в вашу честь, сеньор: Гошей...
Прогулку мы продолжили вчетвером - клетку с петухом, как не приличествующую флотскому мундиру, несла в руке Ольга Павловна.
На набережной у большого самовара стояла очередь.
- Ну вот, - неосторожно вздохнула Ольга Павловна. - Придется искать автомат. Пить хочется...
- Не придется, - пообещал Симбирцев и пробился под возмущенные возгласы к самому столу.
- Почем самовар, мамаша?
- Не продается.
- На, забирай! - Старпом выложил пачку красных купюр, и бывалая портовая "мамаша", не будь плоха, тут же исчезла, бросив на произвол судьбы трехведерный агрегат, дюжину стаканов и коробку сахара.
Симбирцев галантно преподнес Ольге Павловне чай, а потом встал к крану и угощал покоренную публику, пока его не сменила разбитная деваха с рыбоконсервной фабрики.
Незадолго до нашей "автономки" Ольга Павловна вышла замуж за флагманского минера.
Да, черная в этот раз пришла нам почта. Впрочем, на трех ушедших из мира трое вступивших в жизнь.
Динамическое равновесие...
От танкера уходим к своей плавбазе "Федор Видяев", которая тоже пришла на якорную банку. Там штаб бригады. Там втроем - командиру, мне и старпому - держать ответ за то, как мы проплавали первую треть "автономки". Быстро подбиваем запущенные журналы, бреемся, подшиваем белые подворотнички на "тропичку".
Продулись нормально. Без особых замечаний.
Пока нам перегружают вместо практической торпеды боевую, начальник штаба приглашает нас с Неверовым на чай. В салоне флагмана - что во дворце после окопов. Ведем светскую беседу, помешивая ложечками огненно-красный чай в стаканах с подстаканниками. На столе накрахмаленная скатерть. На стене картина в золотом багете - "Золотая осень"; с тихой реки, засыпанной червонными листьями, веет вполне реальный ветерок, потому что под картиной установлен японский вентилятор.
