Простучали водолазам: "Готовы к выходу". Но те, видимо, не поняли ответили двумя ударами: "Закрывайте крышку". Разумеется, они не знали, что подводники разыскали в отсеке новые аппараты и теперь у них полный комплект. Как договорились ранее, спасатели намеревались передать третью кладку и потому недоумевали, почему в отсеках готовы к выходу. Водолазы настойчиво требовали закрыть переднюю крышку, а Кубынин с не меньшей настойчивостью отстукивал: "Готовы к выходу". Эта перепалка длилась добрых полчаса. Наконец водолазы стукнули один раз: "Выходите".
23 октября. 15.00. Борт С-178
Стали готовить отсек к затоплению. Все надели гидрокомбинезоны. Отсек начал заполняться водой. Это были самые тягостные и самые мучительные часы. И без того плотный воздух сжимался все больше. Дышать стало очень трудно. Вредные газы, наполнявшие в преизбытке отсечный воздух, стали ещё токсичнее. Темнело в глазах, кружилась голова. А вода, обжимая ноги, живот, грудь, медленно подступала к подбородку.
Зыбин подплыл к Кубынину - Ну что, Серега, давай открывать крышку.
За рукоять "розмаха", открывающего переднюю крышку, взялся сам старпом, потом его сменил Кириченко, затем Лукьяненко. Надо было сделать 42 оборота, но каждый проворот ключа стоил невероятных сил: градом катил холодный пот, чернело в глазах. Сказывалось отравление углекислотой. С облегчением убедились, что воздух, сдавленный в отсеке, никуда не травится. Открыли заднюю крышку. Теперь отсек сообщался с морем напрямую - через трубу торпедного аппарата № 3.
- Ну пошли, мужики! - скомандовал старпом.
Пошли, как стояли на стеллажной торпеде: Шарыпов, Тунер...
Едва Тунер, окунувшись с головой в воду вполз в торпедную трубу, как в маску ему уткнулись ступни Шарыпова. Матрос пятился. Тунер вынырнул, а вслед за ним в воздушной подушке появилась и голова Шарыпова. Шарыпов переключил аппарат на "атмосферу" и отрывисто выкрикнул:
- Аппарат... завален... "идашками"...
Так вот почему водолазы упорствовали: они сделали третью кладку! Теперь выход в море забит тяжелыми "идашками".
Матрос Киреев не вынес этого известия и потерял сознание. Его не стали разжгутовывать - бесполезно. Вода стоит выше груди. Ему поддули из баллончика гидрокостюм, и Петя Киреев лежал на воде, как резиновый матрас. Старпом подгреб к механику:
- Валера, попробуй стащить "идашки" сюда или вытолкнуть за борт.
Зыбин нырнул в трубу пополз вперед. Из-за положительной плавучести его все время прижимало к своду аппарата. На тренажерах такого не было. Там труба заполнялась чуть выше половины и ползти было куда легче. Подергал первую суму с "идашкой" - ни туда ни сюда. Неужели все? Конец? Так глупо...
Зыбин уперся ногами, подтянулся за направляющую для торпед и головой - молясь и матерясь - выпихнул все три сумы за борт. В глазах вспыхнули огненные искры. Подумал: "Теряю сознание", - но, присмотревшись, догадался - искрит планктон. Возвращаться в отсек не было смысла: воздух в баллончиках на пределе.
Зыбин дал три удара - "выход свободен" и вылез из трубы в нишу торпедного аппарата.
...Услышав три зыбинских удара, в отсеке возликовали и едва не закричали: "Ура!" Путь к жизни свободен! Один за другим подводники приседали и ныряли в трубу. Самым последним, как и подобает командиру корабля, покидал отсек старпом. Кубынин посветил фонарем - все ли вышли? Все. Лишь плавал, поддерживаемый надувным костюмом, Петя Киреев. Кубынин попробовал притопить его и впихнуть в аппарат. Матрос не приходил в сознание, а проталкивать бездвижное тело целых шесть метров по затопленной трубе Сергей не решился. Он и без того чувствовал себя на пределе сил. Отравленная кровь гудела в висках и ушах, ныло в груди лопнувшее легкое. С трудом прополз по трубе. Выбрался на надстройку, огляделся: никого нет (у водолазов как раз была пересменка). Решил добраться до рубки и на её верхотуре выждать декомпрессионное время, а затем всплыть на поверхность. Потом потерял сознание. Его чудом заметили с катера...
Сергей пришел в себя в барокамере на спасателе "Жигули". В вену правой руки была воткнута игла капельницы, но боли он не ощущал - лежал в полной прострации. Врачи поставили ему семь диагнозов: отравление углекислотой, отравление кислородом, разрыв легкого, обширная гематома, пневмоторакс, двусторонняя пневмония...
По-настоящему он пришел в себя, когда увидел в иллюминаторе барокамеры лица друзей и сослуживцев: они беззвучно что-то кричали, улыбались. Ребята, не боясь строгих медицинских генералов, пробились-таки к барокамере...
Потом был госпиталь. В палату к Кубынину приходили матросы, офицеры, медсестры, совсем незнакомые люди: жали руку, благодарили за стойкость, за выдержку, за спасенных матросов, дарили цветы, несли виноград, дыни, арбузы, мандарины. Это в октябрьском-то Владивостоке! Палату, где лежал Кубынин, прозвали в госпитале "цитрусовой"... Сергея огорчало только одно: комбриг изъял у него корабельную печать, особисты-чекисты забрали вахтенный журнал, а с кителя кто-то отцепил жетон "За дальний поход" и отвинтил командирскую "лодочку"...
Через несколько дней после того, как С-178 обезлюдела под водой, во втором отсеке вода медленно подобралась к кабельным трассам батарейного автомата и тот снова вспыхнул. Глубоко под водой в отсеке погибшей подводной лодки полыхал поминальный костер...
Спустя два месяца протараненную "эску" подняли и поставили на клети в сухой док. Вместе со старшим лейтенантом-инженером Тунером мы поднялись по обледеневшим трапам к корме лодки. Я вошел в пробоину высотой и шириной с хорошую дверь. Жутковато входить в подводную лодку через прочный корпус, а не через штатные люки...
Мы сидим с Тунером в комнате у инженера-механика Валерия Зыбина и пьем вьетнамский апельсиновый ликер, заедая приторную сладость уральскими солеными груздями. Зыбин вспоминает:
- Перед самым столкновением написал четыре письма. Долго не мог собраться, но все же сел и написал. И вот надо же - остались в каюте, сгорели со всеми бумагами. Теперь садись и пиши по новой. А не могу.
На кухне хлопочет жена механика Тамара. В свежевыкрашенных волосах исчезла седина. Ее тогда огорошила соседка жены замполита. Вбежала и запричитала: "Томочка, не расстраивайся! Наши утонули..." Тамара в обморок. Двое суток на таблетках, плакала, прижимая малышей, пока не узнала, что Валерий жив.
В комнату прокрадывается четырехлетний Саша.
- Пап, можно твою гитару взять?
- Можно. Только верхом не катайся!
- Я тока струны подергаю.
- А ну дай мне. Я сам подергаю...
Зыбин пристраивает гитару на колене. Взяв пару аккордов, он запел песню, которую сложили оставшиеся в живых матросы С-178 - Андреев, Зыков, Климович, Мальцев, Кириченко...
Здравствуй, море, снова мы с тобою,
Снова ты приветствуешь меня.
За бортом твои пучины воют,
За кормой осталася земля.
Сколько лет дружили мы с тобою,
Сколько лет здесь был наш отчий дом,
Но случилось что-то вдруг с тобою
Мы тебя сейчас не узнаем...
Уходя из Мальцевских казарм, мы столкнулись с бывшим командиром С-178 капитаном 3-го ранга Валерием Александровичем Маранго и лодочным доктором старшим лейтенантом Григоревским. Маранго - высокий, чернявый, худощавый офицер с довольно красивыми чертами лица. Трудно было поверить, что через месяц-другой ему придется надеть черную робу заключенного. Но судьба его уже была предрешена, хотя он и отдавал ещё Тунеру, замещавшему механика, последние распоряжения по списанию имущества БЧ-5. Тунер сказал мне, что Маранго не повезло и в семейной жизни: сын тяжело болен, хроник.
Главное, что вменялось в вину командиру, - он не объявил боевой тревоги при входе в узкость и на лодке была выключена радиолокационная станция, то есть не было организовано ночное наблюдение. Но вина пьяного судоводителя на рефрижераторе со злополучной "чертовой дюжиной" на борту гораздо горше. Тем не менее им дали одинаковый срок. И хотя Кубынин, выступавший на суде как свидетель, протестовал, писал потом кассационные жалобы во все судебные инстанции вплоть до Верховного суда СССР, приговор командиру смягчить не удалось.
