Усталая подлодка...
Федя-помощник сбрил бороду, сидит в кают-компании розовый и уплетает оладьи с вареньем. Входит инженер-механик:
- Ладушки-ладушки, Федя ест оладушки!
Руднев вдруг необъяснимо раздражается:
- Для кого Федя, а для кого "помощник командира подводной лодки".
- Виноват, товарищ помощник командира подводной лодки, - скучнеет механик.
У него великолепно развито то "верхнее офицерское чутье" - о нем писал ещё Соболев в "Капитальном ремонте", - которое подсказывает, где и когда можно звать старшего по званию или должности на "ты" и по имени. Чутье это не ошиблось и на сей раз, ошибся вспыливший Федя. Симпатии стола не на его стороне. Он сам это чувствует и пытается сгладить неловкость:
- Мех, сколько весит кнехт?
Когда Руднев хочет подмаслиться к механику, он делает вид, что интересуется тонкостями устройства подводной лодки. Любому "деду" это приятно.
- Встань на весы - узнаешь, - мрачно роняет механик под громовой хохот стола.
Улыбается вестовой, улыбается и сам Федя:
- Ладно, мех, один - ноль в твою...
Повышенная раздражимость, обидчивость - лишь один из признаков психологической усталости. Офицерский коллектив как-то так подобрался, что у нас нет людей психологически несовместимых, но когда изо дня в день перед глазами одни и те же лица, даже бывшие поначалу обаятельными и симпатичными, случается всякое...
Механик, например, не переносит голос Руднева по трансляции:
- Федя, когда ты кричишь по "каштану": "Задраен верхний рубочный люк", - мне кажется, что в отсеке начался пожар. У тебя абсолютно аварийный голос!
Помимо всех остальных "голодов" - витаминного, эмоционального, светового, информационного, - подводники, как и космонавты, очень скоро начинают ощущать дефицит одиночества. Ты все время на виду - в рубке ли, в отсеке, на койке, за столом, - всюду чьи-то локти, чьи-то глаза.
Единственное место, где можно ненадолго побыть обособленно, сосредоточиться, прийти в себя, отлепить свое "я" от множества других, внедренных в него сверхтеснотой лодочной жизни, - это поплавок РДП на мостике. В подводном положении таких мест почти нет. Счастливчиком может считаться трюмный первого отсека, чей боевой пост расположен в трюме под пойолами. Да еще, пожалуй, электрики, которые могут уединяться в аккумуляторных ямах.
Психологический комфорт в кают-компании, в отсеках - моя забота. Не знаю, насколько мне удалось скрасить нашу подводную жизнь, но кое о чем я похлопотал ещё на берегу. Захватил в поход цветные слайды - репродукции классических картин, в основном пейзажного жанра, комплекты открыток для подводных "третьяковок", довольно обширную магнитную фонотеку, к которой старшина команды радиотелеграфистов мичман Бардин смастерил цветомузыкальную установку. В кают-компанию принесли коробчатый экран, затянутый штурманской калькой, и водрузили на холодильник. Собрались желающие, потушили свет, и тут же, с первым фортепьянным аккордом, экран полыхнул сине-зелено-красным пламенем. Затем он засветился аквамариновым кристаллом - в цвет окружающей нас глубины. Такие чистые "подводные" яркие краски увидишь разве что в погружающийся перископ. Повинуясь гармонии звуков, голубые пятна расположились вдруг там, где положено быть небу, зеленые замелькали весенними кронами, а сквозь них ударили алые лучи. На какое-то мгновение, словно на экране цветного телевизора, возникла предзакатная березовая роща. Новый аккорд, и фиолетовые языки заплясали в ином ритме.
Странный костер полыхал в кают-компании. В его многоцветном пламени сгорало все наносное и тягостное, что накопилось в нас за месяцы жизни в прочном корпусе: сгорали усталость, тоска по солнцу, по лесу, по дому...
ТСП - техническими средствами пропаганды, или ещё более скучное слово - "культпросветимуществом", подводные лодки комплектуются довольно полно: магнитофоны, проигрыватель, аккордеон, баяны, гармони. Гитар у нас, по-моему, больше, чем торпедных аппаратов.
Но самое сильное средство душевного омовения, конечно, фильмы. Каюсь, подбирал я их на кинобзе - поинтереснее, поновее! - не совсем честным способом. Но зато ни одну ленту не крутили задом наперед. На лодке вообще любой фильм, даже скучный, смотрится до конца: просто интересно смотреть на то, чего давно не видел, - трамваи бегают, дома высокие, прохожие спешат по каким-то ужасно гражданским, смешным и милым из нашего далека делам. Странно подумать, что в Москве, например, живут миллионы людей, которых ничуть не волнуют - они просто о них не знают - наши "срочные погружения", отрывы, уклонения; которые живут, не подозревая ни о гидролокаторах, ни о радиоакустических буях, барьерах, ни обо всем остальном, что составляет нашу жизнь здесь - над безымянной впадиной океанического ложа. Радуешься, когда в кадрах мелькает собака или лошадь, солнечные блики на стекле или на воде.
Солнечный свет для нас законсервирован на кинопленке так же, как воздух в баллонах, хлеб в спиртовых пакетах, молоко в жестянках.
Луч кинопроектора нанизывает наши души, словно шнур - четки.
Контраст между экранной - земной - жизнью и нашей, внутриотсечной, столь велик, что потом, сразу после фильма, воспринимаешь корабельную реальность - качку, грохот дизелей, плеск воды над головой, доклады акустика - отстраненно, даже с чувством новизны, и говоришь себе: "А в этом что-то есть", чуточку гордишься суровой своей походной юдолью, но через четверть часа все опять сливается в монотонную обыденность.
Проблема содержательного общего досуга не только моя забота. Ее разделяют со мной наиболее дальновидные офицеры. Инженер-механик, например. Он первым стал проводить межотсечные технические викторины на лучшее знание подводной лодки. Успех этого, казалось бы, скучноватого мероприятия был столь велик, страсти разгорелись так пылко, что Федя-пом тут же попытался отобрать у механика лавры массовика-затейника. Однако его викторина на лучшее знание общевоинских уставов прошла куда как бледно, если не считать, что на какую-то неделю стало модным ошарашивать друг друга заковыристыми вопросиками.
- А доложи-ка мне, штурман, - куражился за обеденным столом Симбирцев, - каковы обязанности помощника начальника караула по службе собак?
- Какой должна быть высота постового "грибка"? - пытал минер доктора.
Но самый роскошный вопрос вернулся Феде-пому бумерангом от механика.
- Товарищ помощник командира, имею ноль один вопрос.
- Ну? - беспечно отозвался Федя, пытаясь намотать на вилку длинную, непроваренную и потому прыткую макаронину.
- Какова фуражная норма на обозного верблюда?
На лейтенантском конце стола фыркнули и затряслись над своими тарелками.
Какими бы пустячными ни казались сейчас эти забавы, но именно они, в дополнение к служебным совещаниям, собраниям, лекциям, беседам, инструктажам, помогали создавать в кают-компании и отсеках атмосферу непринужденности, общности, товарищества. Во всяком случае, угрюмое молчание, почти неизбежное в конце долгого плавания, воцарялось за нашим столом редко.
Я был счастлив, когда однажды в кают-компании сама собой - без заранее подготовленных выступлений, регламента, графина и колокольчика разгорелась дискуссия о роли личности в истории. Спорили почти по-студенчески: самозабвенно, искренне, жарко, приводя примеры из мировой истории и внутриотсечной жизни. От громких возгласов проснулся доктор и примкнул к общей беседе, вышел из каюты командир. Сидели до утра, и только подвсплытие на зарядку помешало родиться истине.
- ...Тревога! По местам стоять, под РДП становиться! Приготовить правый дизель к работе на винт...
Сегодня мы заряжаем аккумуляторные батареи под водой, то есть идем в приповерхностном слое моря, выставив над штилевой гладью воздухозаборную шахту. Поглядеть со стороны - плывет себе что-то вроде маленького челнока-тузика. Странный "челнок" - безлюдный, из черного железа. А под ним - несколькими метрами глубже - притаилась огромная сигара субмарины.
