Пока девочка силилась сопоставить свои желания со своими финансовыми возможностями, из-за стеллажей выполз работник магазина. В одной руке он держал ведро с мыльной грязной водой, в другой – длинную швабру. Келен была с ним немножко знакома: звали его все Дени, просто Дени, лет ему стукнуло под пятьдесят, и все, чего он добился в жизни – должность поломойки в супермаркете. Девочка так и видела в нем неудачливую себя спустя долгие, мучительные годы. Дени выглядел потрепанным и ужасно одиноким. Он разругался с семьей, схватил воспаление легких на нервной почве и погряз в долгах – об этом Келен против воли слышала вскользь, стоя в очередях.

– Добрый день, – поздоровалась она с уборщиком.

– Привет, дочка. – Дени кивнул. Поставив ведро на пол, он потянулся, кряхтя и скрипя точно старая половица. – Как твое ничего?

Келен кисло улыбнулась, ей было противно, когда тот называл ее «дочкой». Но Дени всегда здоровался с ней, несмотря на степень собственной занятости и настроение.

– Нормально, – ответила Келен.

– Ну, вот и славно. – Дени задумчиво почесал нос, еще раз кивнул девочке и отправился в молочный отдел отмывать от пола вишневый йогурт.

Погода на улице испортилась, поднялся ветер, а небо заволокло тучами, и Келен была вынуждена отправиться домой. По правде сказать, свой дом она не желала видеть так же сильно, как и маму. Не потому, что она ее не любила. Но укорительные взгляды, которые без конца напоминали девочке о собственной ущербности, не сглаживали конфликты и не способствовали ее исцелению. Миссис Фаэр была суровой, уставшей женщиной с тягой к тирании и считала, что в критических ситуациях клин клином вышибают.

В доме было тихо и прохладно. В спальне на столе под невесомым слоем белесой пыли покоился огромный ноутбук, которым при желании можно было серьезно покалечить. Келен сдернула с незаправленной кровати плед, обмоталась им наподобие халата и забралась с ногами на стул.

Ноутбук просыпался медленно, шумел, будто самолет, приготовившийся к взлету, а старый зачахший в грязи и пыли вентилятор едва справлялся с нагрузкой. Келен с отупелым терпением ждала, потихоньку обгрызая шоколадку.

Около года назад она основательно подвисла в социальных сетях и примерно в то же время познакомилась с неким парнем, записанным как Дэвид Ливингстон. Точного его возраста Келен не знала, фотографий тоже не видела, переписка их завязалась случайно, а вскоре, набрав обороты, стала катиться по наклонной. Дэвид был не бог весть каким собеседником, но его из рук вон пессимистический настрой совпадал с мироощущениями Келен. Иногда она жаловалась ему на жизнь, правда, без особого успеха: Дэвид утверждал, что терпеть не мог нытиков, и любые ее попытки выплакаться воспринимал как грубое покушение на свою свободу. Однако Келен было трудно молчать, она нуждалась в ком-то, кто позволил бы ей распустить сопли и не корил за это, поэтому вредная привычка заглядывать на популярный сайт изо дня в день не исчезала. По правде говоря, Дэвид приходился ей единственным, каким-никаким, а другом, и без него становилось еще горше.

– Есть. – Келен расплылась в нездоровой улыбке: Дэвид был онлайн. – Поговори со мной… пожалуйста.

– Привет.

– хай

– Что нового?

– сходил в кино. новый фильм полный отстой.

Келен закатила глаза. По их переписке складывалось впечатление, будто бы Ливингстон дни напролет проводил в кинозале. Его не интересовало ничего, кроме этих движущихся громких картинок, и неважно, какой в них вкладывался смысл, лишь бы они были напичканы впечатляющими спецэффектами.

– А что так?

– спецэффекты дерьмо.

– Ясно. Ну как ты в целом?

– я-то в порядке

Да. Вот оно. Келен сбивчиво застучала по клавишам, поправляя за собой каждое второе слово. Кажется, разговор поворачивал в необходимое ей русло.

– Это хорошо. А у меня вот первый день занятий прошел. Полный отстой.

– ммм

– Помнишь, я рассказывала тебе про Оливера Карта? Мой одноклассник. Этот *censored* сегодня…

Келен долго ждала ответа на это неожиданно длинное и развернутое сообщение, в котором появилось вдруг всё: горечь, обида, безысходность. Она не ждала многого, простого «Не переживай, все будет хорошо» было бы достаточно.

– слушай, я кажется доходчиво все объяснил в прошлый раз. меня не интересуют твои однообразные проблемы. может, интересовали раньше, но сейчас нет. у меня своих забот по горло, хочешь верь, а хочешь не верь. мне между прочим ничуть не лучше чем тебе, но я же не плачусь об этом ежесекундно? забудь о своем оливере и перестань делать и себе и мне мозги. сто раз я уже слышал о твоем папаше. мне его жаль, и тебя жаль, но пора уже придумать что-то новое. ненавижу, когда мое внимание используют в целях самоподдержки, я не жилетка для нытья. или я тебе друг, с которым есть о чем поговорить, о фильмах например, или тебе лучше мне не писать.

Келен прочитала сообщение дважды. Внутри нее дернулись тугие струны и мертвенно затихли. Она закрыла ноутбук, сняла через верх рубашку, накинула на плечи плед и села на кровать, обхватив колени руками.

Тишина в доме стояла ужасная, даже со второго этажа слышался ход часов. И в этой тишине Келен услышала кое-что.

Она была одна. Совершенно одна.

В солнечном сплетении разлилась тупая ноющая боль. Келен глубоко вздохнула.

И, уткнувшись лицом в колени, зарыдала.

Никто во всем мире не мог ей помочь, потому что того, кто мог, давно уже не было на свете. Её лучшего друга и защитника. Того, кто был для нее примером, поддержкой и опорой во всем, чей неиссякаемый оптимизм дарил ей счастливое, беззаботное детство, ощущение легкости и уверенности. После его смерти весь мир погрузился в беспроглядный мрак, и сколько бы Келен ни билась, она так и не сумела его разогнать. Их дом стал без него угрюмым и слишком большим для двух людей, миссис Фаэр окончательно озлобилась на всё живое, а Келен навсегда лишилась отца.

Когда два года назад, однажды вечером, к ним в дом заглянули люди в полицейской форме, мир остановился. Три дня он не шевелился, несмотря на то что вокруг все кипело и горело, подгоняемое горестными стонами и криками; она не реагировала, не думала и ничего не чувствовала. А после похорон, когда Келен осталась наедине с собой в своей комнате, мир рухнул. Девочка проплакала целую неделю, целый месяц и больше не могла успокоиться. Тогда же она и подхватила неизлечимую болезнь, в существование которой никто не верил, даже школьный психолог, и оттого не пытался что-либо предпринять. Келен потеряла всяческий интерес к жизни, и больше ей ничего не было нужно.

Нынешняя Келен потерла глаза. Ужасно хотелось спать. Не переодевшись до конца, она рухнула на кровать, замотавшись с головой в одеяло.

Бессмысленно. Ничто не имело смысла. Келен была обречена на вечную смерть.

«Если только не случится какое-нибудь чудо».

Каждый новый день делался холоднее предыдущего. В этом году осень не медлила и рвалась занять свое законное место с бешеной скоростью. Спустя каких-нибудь две недели без куртки на улицу стало невозможно выходить, а в комнате Келен температура по утрам была почти как на северном полюсе. Девочка куталась в одеяла, жалась к слабо прогретой батарее, ставшей жертвой их извечной экономии, и еле продирала глаза. Ей казалось, что только человек, находящийся в тесной близости со своей кончиной, мог спать столько же, сколько она. Хотя по внешним показателям, она была вполне себе здорова: жара не наблюдалось, давление не понижено, резких болей нигде не было. Зато держалась ужасная слабость.

Днем она неприкаянной душой слонялась по школе, ни с кем не идя на контакт первой. На вопросы Келен старалась отвечать развернуто, но с каждым разом ее веки становились всё тяжелее. Поэтому вечером вместо того, чтобы учить историю, она заваливалась в кровать и не шевелилась до рассвета.