– Ах вот как.

Дженни, точно болванчик, покачала головой. И снова растянула рот от уха до уха. Келен стало противно.

– Поясните, что вы видите здесь смешного? – резко бросила она.

– Знаешь, когда человек улыбается, это вовсе не означает, что ему охота над кем-то посмеяться, – спокойно молвила Дженни. – Это может означать, что угодно: зарплату выдали, завтрак был вкусный, отношение к жизни у него позитивное.

Келен отметила, что Дженни начала сокращать расстояние до нее, одним маленьким шажочком за другим. Она посмотрела через плечо: позади обрывом виднелся край крыши.

– Или, – произнесла та, – у него совсем поехала крыша и его теперь веселит все на свете. Никогда не знаешь, что у такого человека на уме.

Келен попятилась назад.

«Эй, – внезапно услышала она до отвращения знакомый детский голос. – Собираешься врезать ей по морде или где?»

– Стойте на месте! – заорала Келен на Дженни. – Они снова тут, ясно? И они предлагают либо врезать вам, либо прыгать с крыши!

«Ты напрочь отбитая, да?»

Дженни остановилась в паре метров от нее. Ее внимательный взгляд был в упор устремлен на Келен.

– Тебя ведь все уже достало, – сказала она. – И охота покончить с любыми вопросами и проблемами быстро и легко. Что если я не могу тебе помочь? Ты решила, что станешь делать в этом случае?

И прежде чем Келен успела среагировать, Дженни бросилась в ее сторону.

«О черт».

Ее пятки очутились за гранью крыши. Все, что удерживало девочку от падения, – это руки Дженни, ухватившие ее за грудки, и пальцы ног, которыми она инстинктивно пыталась, сквозь обувь, зацепиться за край. Крупные капли дождя попадали в глаза и в нос. Лицо Дженни было пугающе спокойным.

– Что ты чувствуешь? – тихо, так, что ее слова почти потонули в завываниях ветра, спросила она. – Советую ответить честно, ложь сразу будет наказуема.

Келен таращилась на нее широко раскрытыми глазами. От страха сердце билось быстрее барабанящего по крыше дождя, создавая в груди обжигающую боль.

– Отпустите меня, – с мольбой в голосе попросила она. – Я не хочу умирать.

Дженни понимающе улыбнулась.

А Келен, как в замедленной съемке, ощутила невесомый толчок и поняла, что крыша ушла у нее из-под ног.

Земля приблизилась с катастрофической скоростью. И из всего, что творилось перед концом в голове – злобой, недоумением, запредельным ужасом, осознанием теплого и живого стука собственного сердца -, Келен больше всего поразила фраза, вырвавшаяся у нее из уст перед смертью:

– НО Я ВЕДЬ НЕ СОВРАЛА!!!

Она почувствовала мокрый тротуар спиной, то, с какой недюжинной силой ее позвоночник пригвоздило к земле за мгновение до того, как сломать его напополам, как одежда вмиг пропиталась упавшими каплями дождя. Келен не знала ничего о смерти и ни во что конкретно не верила. Для нее в равной степени стало бы неожиданностью узнать о существовании рая и ада, способности перерождения или полном отсутствии всего. В книгах и фильмах понятие времени перед кончиной растягивалось в неопределенно долгий срок, за который у человека перед глазами успевала промелькнуть вся жизнь. С понятием времени Келен могла согласиться. Однако вместо трагических финальных титров ее существования под красивую музыку она в замедленной съемке ощущала все ужасные метаморфозы, которые претерпевало ее непрочное в сравнении с асфальтом тело. Если бы она заранее знала, что смерть – это чувствовать, как лопается, точно струна на гитаре, каждая артерия, как разлетается на осколки каждая косточка, как разом срабатывают все выделительные системы, как кожу, будто папирусную бумагу, разрывает на части тяжесть ее же органов… Тогда бы она опасалась этого момента, а заодно ценила свою жизнь в сто раз сильнее.

Но дальше все пошло еще страннее. В ту секунду, когда Келен собиралась сдаться, а ее сердце готово было пробить последний удар, все в мире вдруг поменялось местами. Келен больше не прижимало к асфальту. Напротив, ее изломанное тело, совершив медленный полуоборот, резко оторвалось и понеслось прочь от него, туда, откуда падала вода, – в серую пелену облаков. Келен не могла повернуть головы и все, что ей оставалось видеть – это то, с какой скоростью маленький фрагмент асфальта перерос в целую улицу, а затем и в целый город. Сначала Келен решила, что это ее душа поднималась на небеса, но быстро изменила свое мнение, увидев, как за ней шлейфом тянулись капли крови вперемешку с чем-то уже трудно опознаваемым. Келен не понимала, умерла ли она или умирала до сих пор, однако ее мозги все еще пребывали в состоянии близком к функционированию. Она бесконтрольно летела сквозь сырую мглу облаков, и ей вдруг пришла в голову слабая мысль, что все рано или поздно попадали сюда и затем превращались в дождь.

Дождь шел, перемешанный с содержимым их прошлых тел, а люди внизу мокли под ним, подставляя ему навстречу лица. Вода затекала им в нос и рот, каплями просачивалась сквозь одежду, пополняла речки и водоемы, поила деревья и бездомных животных… И никто даже не догадывался, что жизнь в них поддерживала кровь угасших, мертвых тел.

Остатки левого глаза Келен залило выжигающим светом. Она удивилась, но решила, что всего-навсего преодолела границу облаков и теперь летела сквозь ослепительное голубое небо. Могло ли случиться, что она долетит вот так до самого космоса?

И тут в ее ушах раздался чей-то знакомый, еще не успевший забыться голос, который деловитым тоном секретаря в приемной произнес:

– Добро пожаловать. От имени всех Воскресших желаем вам удачного дня.

«Воскресших?»

Внезапно ее пронзила дичайшая боль. Она не шла ни в какое сравнение с пыткой тысячи разрываемых нейронных связей, которую ей довелось пережить несколькими моментами ранее. Нет, эта боль была особенной и практически непереносимой. Потому что в один-единственный момент ее организму, с безумным хрустом сотни костей, до последней капли крови, вернулось его прежнее состояние.

Крик Келен жутчайшим эхом разнесся по всему небесному куполу, и в тот же миг под ней рухнул некий невидимый барьер, а сама девочка повалилась на нечто до боли твердое и прочное.

Ее заметно тошнило, из глаз готовы были сыпаться звезды. И все это наталкивало Келен на мысль, что она до сих пор жива. К тому же в голове, сменяя тональности, вопили духи, прибавляя девочке еще больше неприятных ощущений.

Она выбилась из сил, ее колотил озноб, и ей просто хотелось лежать, не двигаясь, до полной потери сознания. Но тут Келен услышала звуки чьих-то осторожных, гулко отзывавшихся шагов.

– Уходите, – еле ворочая языком, прошипела она.

Тошнотворная барабанная дробь внутри черепа стихла, и Келен приоткрыла глаза. Перед ней расплывчато мелькали чьи-то потертые темно-синие кеды.

– Как ты? – раздался сверху участливый вопрос. – В порядке?

– Нет. – Келен поглядела на интересующегося.

Дженни, эта чокнутая баба, стояла, склонившись над ней, и смотрела на девочку взглядом озадаченного доктора.

– Где я? – до крайней степени враждебно спросила Келен. – Что вы со мной сделали? Что это было?

– Твоя смерть. Но волноваться не о чем: ты все-таки жива и вполне себе невредима. Мы просто отправились с тобой кое-куда.

Келен встала на четвереньки.

«Поднимись с колен, девочка. Ты позоришь нас».

– Да катитесь вы к черту! – рявкнула Келен. – Это все из-за вас!

Она снова перевела взгляд на Дженни.

– А вы…

Внутри Келен с огромной скоростью что-то поднялось – яростное желание влепить чертовой девице затрещину.

Неуклюже пошатнувшись, Келен прыгнула к ней с диким выражением на лице.

Дженни не пошевелилась. А потом вытянула вперед левую руку, тем самым пресекая попытки девочки добраться до ее горла.

Келен врезалась лбом в преграждающую путь ладонь, и почувствовала, как что-то обхватило ее за лодыжки.

«Холодно!»

Секундой позже все полетело вверх тормашками. Келен надрывно заорала и поперхнулась собственной слюной. Во рту снова появился кислый привкус, вызванный подступающей к горлу рвотой. Судорожно кашляя, она извернулась, чтобы посмотреть на нечто, удерживающее ее в состоянии подвешенного окорока.