«Пиджак, пиджак… Черт, да где же он».

Всё, не до того. Пройдясь пару раз по спутанным каштановым волосам расческой и нацепив на всю эту красоту потертый голубой ободок, Келен мельком взглянула на свое отражение.

«Какое уродство».

Она с отвращением потерла лоб, затем нос. По всей ее коже рассыпались мелкие рыжие точки и пятна, из-за них она выглядела замаранной, точно бы в грязи. Омерзительные веснушки захватили не только физиономию, но и все прочие участки тела, от плеч и локтей до коленных чашечек. Келен ненавидела их, ненавидела свое лицо, не носила короткого рукава и не позволяла себе долго находиться на солнце.

– Садись.

На стол перед Келен с сердитым бряканьем упала тарелка овсяной каши, щедро политой сверху клубничным джемом. Келен поджала губы. Клубничный джем она тоже ненавидела. Мелкие, как ее веснушки, зернышки застревали меж зубов и противно скрипели, а от приторного сахарного вкуса хотелось на стену лезть. Поэтому Келен незаметно переключилась на чай с тостами.

– Почему не ешь? – отрывисто спросила мать, не глядя на нее.

Да, незаметно не удалось. Никогда не удавалось. За обеденным столом они с миссис Фаэр всегда сидели только вдвоем.

– Не голодна.

– Значит, деньги на обед тебе тоже не нужны?

– Нужны, – тихо ответила Келен.

– Что, в школьной столовой кормят вкуснее, чем родная мать?

– Нет, – совсем тихо добавила Келен.

– Тогда не выделывайся и ешь. И прекрати кривить губы, от твоей рожи молоко в холодильнике скисает!

Келен не стала спорить и запустила ложку в жидковатую, успевшую капитально остыть, массу. Ее возражения никому не принесли бы пользы.

Из дома она вышла почти что с облегчением. Но ненадолго: теплый влажный воздух, наполненный запахом разлагающихся водорослей, забрался в ноздри, и ее затошнило. За пятнадцать лет своей жизни она так до конца и не привыкла к нему.

Келен жила на улице за несколько сот метров от автобусной остановки, с которой впервые в этом учебном году должна была отправиться в школу. Одинаковые двухэтажные дома окружали ее с обеих сторон, вдоль них тянулись крошечные газоны и гравиевые террасы. Кое-где пейзаж разбавляли машины, летние качели, столики или разбитые цветники. Келен смотрела на них бесцветным тусклым взором.

Ей предстояло собраться с мыслями, ведь первый день обычно задавал настрой всему учебному году, а у нее с этим и так все было печальнее некуда. Однако всё, о чем Келен могла думать, так это о том, как ей плохо. Лето закончилось, вместе с ним и каникулы, а это означало одно: спать целыми днями, как прежде, уже не удастся. Она больше не сможет забыться, до одурения лежа в кровати, прогоняя жуткую реальность и заменяя ее монотонным сном без грёз. Отныне ей снова придется жить. Думать. Принимать решения. И помнить. Постоянно, каждый миг, каждую секунду помнить о том, что случилось два года назад.

На остановке уже ждали люди. Трио подростков, весело болтая и размахивая сумками, были одеты в ту же форму, но Келен их не знала. Из школы она не была знакома ни с кем, кроме своих одноклассников и учителей. Ее бросило в жар: хоть бы у них не возникло желания поздороваться с ней… Келен не вела разговоры с людьми чуть больше полутора месяцев, и, если бы не ее мать да работник ближайшего к их дому супермаркета, она разучилась бы говорить вовсе. Теперь девочка очень боялась, что ее взаправду стошнит, если кто-то вздумает обратиться к ней.

Автобус маневрировал меж легковушек, Келен шаталась по всему проходу на поворотах, никак не находя равновесия, чем вызывала массу недовольства со стороны окружающих. Она украдкой наблюдала за троицей друзей, чья радость от начала нового учебного года была практически осязаемой. Раз в минуту кто-нибудь из них нет-нет да и кидался своему товарищу на шею, восторженно притопывая на месте и рассказывая все, что еще не успел рассказать. Они без конца улыбались друг другу и выглядели ужасно счастливыми.

«Может, мне тоже стоит попробовать? В конце концов, многим это помогает, не так ли?»

Резкий рывок и сбитый ею с ног пассажир ознаменовали конец путешествия. Келен выкатилась из автобуса вслед за друзьями, не спуская с них глаз. Итак, запомнить: всему улыбаться, с каждым здороваться, делать вид, что тебе очень весело. Поправлять прическу?

«Почему нет». – Келен, плюнув на руку, одним движением пригладила торчащие во все стороны пушистые лохмы.

Во дворе школы стояли галдеж и суета. Огромная куча людей выглядела как море, чьи волны сталкивались, налетали одна на другую и шумели как в сильнейший шторм. Обрывки фраз, восторженные лица, приветствия, возгласы – всё это Келен, как могла, обошла стороной. На нее не обращали внимания, и это ее устраивало. Даже ученики старшей школы вели себя прилично, еще не успели заразить друг друга своей хвастливой придурью, а может стремились произвести на учителей правильное первое впечатление. Ничего, это поправимо.

Коридоры встретили ее пахнущей хлоркой тишиной. Редкие изгои, интроверты и прочие любители уединения слонялись туда-сюда в попытках отыскать нужный кабинет. Сверившись с расписанием, сфотканным на телефон, Келен тоже поспешила скрыться в пока что пустом классе. Сумку – на середину ряда, а самой – поближе к окну, чтобы посмотреть на прозрачное голубое небо и послушать далекие крики чаек, носящихся над морской гладью.

Пора было что-то делать. Келен не знала, с чего ей следовало начинать, но скорее всего в ход пойдут улыбочки, шутки и стремление завязать непринужденный разговор. Заводить друзей она не умела, более того – они были ей не нужны. И шутки, и смех, и все, что каждый желал получить от тех, кого он называл друзьями, раньше дарил ей один-единственный человек. Келен чувствовала в своем одиночестве преданность ему, однако дни шли, шли и месяца, а лучше ей все никак не становилось. Поскольку с одноклассниками отношения не клеились, Келен подумала, что наладить с ними контакт – первый шаг на пути к успеху.

«Многого от тебя не ждут. Просто будь беззаботной и радостной до конца этого дня».

И тут прозвенел первый звонок. Келен подхватилась с места и поспешила принять расслабленную, непринужденную позу. У нее было десять минут, чтобы положить хорошее начало учебному году. Но стоило классу наполниться, как ее дыхание участилось, ладони и грудь вспотели, челюсти крепко сжались, словно она в любой момент ждала апперкота.

«Я не могу. Ей-богу, я не могу», – скандировала она, наблюдая за целой ордой из галстуков, брюк, портфелей и разноцветных волос.

В класс, хихикая, заскочила Эмма Харпер – незлобивый, дурашливый человек, душа любой компании и известная сплетница школы, с ней следовало поздороваться. С ней под ручку шагал страшно довольный собой Сэм. Кэсси… Нортон… Билл… Девочка в очках, имя которой Келен постоянно забывала… Грейс, Льюис и, наконец…

«Чёрт. – Келен подавилась воздухом. – Как же я могла про тебя-то забыть?»

Друзей в классе у нее не было, тем не менее Келен не могла бы заявить, что ее унижали или оскорбляли, скорее считали чем-то вроде досадного недоразумения, затесавшегося в их веселые, дружные ряды. Однако нашелся среди них тот, кто всяческим образом старался это исправить, привлекая к Келен столько чужого внимания, сколько могло позволить его раздутое эго. Оливер Карт. Поистине особенный человек, к которому Келен не испытывала немого равнодушия. О нет. Она его глубоко ненавидела, и чувство это оказалось до кучи взаимным.

До чертиков рыжий, самодовольный и уверенный, без единой веснушки на смазливой улыбчивой морде, Оливер был всеобщим любимчиком и оттого задирался так высоко, что ни у кого не возникало сомнений в его непревзойденности. А Келен, смевшую считать иначе, Карт с начала средней школы по-зверски гнобил, сочиняя про нее небылицы и разнося их, точно заразу, всюду, куда ступала его длиннющая нога.

У Келен вмиг взмокла спина. Она съежилась и подобралась, окончательно вспомнив причину, по которой ей не удавалось завести себе школьных друзей. Оставалось надеяться, что Оливер не вздумает сесть рядом с ней.