Я не роптала и ничего не просила. Просто трепетала в храме, как никогда ещё не трепетала. Старец-монах вдруг высмотрел меня в толпе прихожан своими молодыми, смеющимися, светящимися солнцем и небом глазами. Он сказал другому монаху: «Какая импозантная паломница!», и он с чувством радости благословил меня, и я в первый раз в жизни поцеловала человеку руку. И сломала в себе гордынного своего демона, который вспух, когда я росла на фильмах, в которых одичавшие люди коряво писали «мы не рабы, рабы не мы». Мне так понравилось поклониться старцу, склонить свою голову в женском платке к его руке, прижаться на миг губами к его горячей, сухой, похожей на ветвь старого дерева руке. Я бы и ноги ему поцеловала. Кто была я, и кто был он!

До этого была служба ночная, и я чуть не падала на стены от боли в спине, от непривычного струнного стояния перед иконостасом. И все паломники и прихожане легко стояли, я же делала мучительные усилия, чтобы быть тут как все. И меня поразили монахи, старые и молодые, тоненькие и плотные, которые стояли легко, сосредоточенно, возвышенно радостно. Их души так легко переходили к небесному регистру, а я была как в землю вклеенная.

И у меня началась новая жизнь после поцелуя старческой, протянутой ко мне руки. Снаружи всё было как прежде: ужас одиночества, отчаяние, неверие, невидение направляющих лучей и тяг. Но внутри словно озарение пронзило меня, и что-то невыразимое словами изменилось вокруг. Движение пошло в затхлом мирке.

Тина Подгорская пришла ко мне всё такая же, длинная блондинка с античным профилем, немного толстоватым, с пальчиками, каждый из которых был как капризная игра изящества. Тина была моя давняя подружка. В 18 лет она напоминала средневекового ангела во плоти, вся вытянутая, с волнистыми власами, носиком и ртом как у мраморных статуй. Ныне она свою статую пыталась приспособить к моде из журналов «Вог» и «Космополитен», нагоняя на себя вид топ-модели. Её любимым занятием было присматривать за подругами, не выбился ли кто из них в люди выше, чем она. Пока удалось выбиться лишь одной подружке Алиске, которая стала любовницей женатого мужика, умудрившегося за миллион баксов продать крейсер и на эти деньги купившего Алиске квартиру на Невском, плюс другие штучки…

А когда-то она училась на инженера в авиационном институте, и вообще она как-то вся связана с лётной темой. Первый жених Тинки был одноклассник Витя. Влюбился в Тинку до безумия. В компании на встрече с одноклассниками Тинка стала измываться над ним, дразнить его, проверяя на геройство во имя любви к ней, Тине Подгорской. И Витя влез на перила лоджии на 11 этаже, и сделал шаг в небо. Одноклассники успели ухватить его за штанину. Витя шлёпнулся на цементный пол лоджии, на брюках растеклось мокрое пятно. «Весь обмочился, бедняжка! Ха, зато преодолел страх высоты!» – хвасталась Тинка. «Пошёл в лётное училище, лётчиком гражданской авиации стал. Сейчас в нищете живёт. Не платят им там нифига», – рассказывала Тина, посмеиваясь.

Мы пялились в мой новый старый компьютер, в секонд-хэнд мой с толстым ящиком монитора и цветным экранчиком. Тина сидела скромно у края стола, на который взгромоздилось это новое скоростное чудо. Недаром мне сон приснился в ту ночь – как авиалайнер прекрасный взмывает в небеса.

      Тине нужен был мой диковинный тогда Интернет, и я была единственным человеком из её окружения, кто стал обладателем этого чуда дивного, этого зеркальца сказочного, в которое чего захочешь, то и увидишь из того, что под Солнцем где деется. И Тина хотела послать ответ жениху своему, миллионеру из штата Невада, который разыскал её через какие-то брачные мировые агентства, нашёл из миллиарда баб на земле красотку себе по вкусу. Хотел вот теперь получить от неё весть и встретиться с ней живыми телами.

–Тина, а как же твой Лебедев, вы же с ним уже лет 15 живёте типа как муж и жена? – спросила я.

–Знаешь, Анька, меня так достала нищета. Я ничего, ничего не хочу. Ни любви, ни славы, ни успехов. Ни Лебедева. Одного хочу: ДЕНЕГ! Только они дадут мне настоящую свободу. Будут деньги, будет всё: и любовь, и творчество, и наша с тобой и галерея, и отель, и журнал, и бутики, и мужики пойдут настоящие, не то, что неудачник Лебедев.

–Да не такой уж он неудачник! У вас вот свой мерседес есть…

–Да на фиг нужен мне этот мерседес, одно название, старая калоша. Квартиры нет у Лебедева, и никогда не будет, с мамой в коммуналке живёт. А мерседес скоро развалится.

И вместе с Тиной пришёл ко мне в тот день Вениамин, давний мой знакомый, которого я 10 лет не видела. Всплыл он внезапно. И вот Тина вошла, а рядом с моим столом уже сидел Вениамин, с длинными светлыми волосиками своими, такой скромный и невзрачный, обесцвеченный и исчезающий весь. Он только что что-то мне наладил, и раздавалось вожделенное шипение в проводах, это Интернет заработал, ура! Меня охватило ощущение дикой радости, что связь с миром пошла, что свобода добиваться желаемого усилилась.

Вениамин даже и головы не повернул в сторону Тины. Он был весь там – за экраном лупоглазым, он там что-то шарил и выискивал в каких-то выпрыгивающих синих буковках и циферках. Тина тоже Вениамина не сразу заметила.

      Она сказала: «Нет ли у тебя выпить в доме? Замёрзла я, пока к тебе шла. Лучше не чаю выпить, а покрепче. Я с собой принесла. На, открой бутылку!». Я ей подмигнула, и мы вышли на кухню.

–А подружку свою позови! Пусть с нами выпьет! – сказала мне Тина Подгорская.

–Какую подружку?

–А вот ту, что в комп уставилась, беленькую, с волосиками длинными.

–Да это ж не подружка! Это знакомый компьютерщик, он пришёл в моём железе пошоркаться, починить там что-то, а то вечно зависает.

–Ну, так позови его! Пусть с нами выпьет! – так сказала Тина.

Мы заглянули из кухни в комнату. Вениамин сидел, весь поглощённый всякими процессами в компе, он даже на наш шорох не обернулся.

–А ну его! Давай одни бутылку разопьём!

–Да неудобно, всё же живой человек, хотя и очень увлечённый. Чрезмерно.

–Уверяю тебя, он даже не заметит, что мы тут делаем. Он такой… Ну, настоящий компьютерщик. Он, наверное, не то, что бутылку, он и тебя не заметил, что ты пришла. И что я тут есть – он этого тоже во внимание не берёт. Математик, блин. Компьютерный придаток.

–Нет, всё же неудобно как-то. Надо позвать.

–Веня! Немотаев! Налить тебе рюмашку вина хорошего? – спросила я молодого человека.

Тот неказисто рывком обернулся, зажестикулировал напряжисто, потом сказал, что не откажется.

Мы ему плеснули немного на дно бокала, он с нами неловко чокнулся и тут же потерял к нам всякий интерес, уткнулся в экран. Мы взяли бокалы и улизнули на кухню за закрытую дверь.

–Как твои пацаны?

–На даче. Я вот неделю уже одна в квартире. Мне, если честно, просто плохо физически и душевно. Я привыкла каждый день как белка в колесе быть придатком при детях. Я уже умерла вся. Всё человечье во мне умерло. Я как механизм какой-то бытовой. В-общем, жизнь моя, иль ты приснилась мне? Моя мамаша взяла детей на дачу на лето, и Фокин сказал, что где дети, там и деньги. Мамаша рада, теперь типа она жена Фокина, и мои дети – это их дети. Наконец, ей удалось сделать по-своему щучьему хотению. Меня из жизни вытеснить, влезть на моё место и типа омолодиться. Не зря она Фокина к себе в каморку заманивала, блинчики там ему подсовывала на кровати своей, ворковала там с ним. Доворковались до полного маразма. Детей жалко, одичают они с ней на даче. Она же ненавидит любые формы интеллекта, развивающих занятий. Зоя Игнатьевна моя – она же порождение завода, люди для неё что детали. Сунула в рот плюшку три раза в день – вот и весь механизм. Мне деньги нужны, в три раза больше, чем одинокому человеку. Чтобы на дачу ездить, детям фрукты возить, котлетки натуральные. Переживаю я.