Я набираю его номер. Дома. Всё в порядке. Я спасена от позора! Дело будет сделано, товарищ генерал!

–Алло? Ты, Анютка? В гости? Заходи!

И тут я прихожу в замешательство. Как, как я буду просить его одолжить столь интимную вещицу? Что я скажу ему? Даст ли? Что я ему буду объяснять и как? Я набиваюсь в гости, несмотря на поздний час – ну, выпить чаю, или, там, чего покрепче. Он удивлён, но соглашается, не без удовольствия.

Пьём чай. Смотрим цветной телевизор. Не спеша ведём беседу. Петя тонко чувствует искусство во всех его видах, хотя из всех наслаждений, которые способно доставить искусство, он предпочитает бренчать на раздолбанном пианино и петь громким фальшивым голосом.

Я постепенно подвожу к главной цели моего визита. Неожиданно, он горячо и тепло отзывается на мою просьбу. Достаёт электрический прибор, показывает, как им пользоваться на примере своих щёк. Я извлекаю из широких штанин свою нет, не ижицу. Просто девичью запущенную ногу в брутальных волосках цвета «натуральный блондин» – то есть серенький какой-то, мышиный блондин. Петя нежно бреет её. Ему явно это по душе.

О, если бы Фокин был также нежен и добр. Петя намного добрее и нежнее Фокина. Почему женское сердце так глупо устроено. До трёх ночи мы с Петей обмываем состоявшееся ритуальное событие, описываем поэтически тактильные ощущения, освежаем их периодически, вновь реально ощупывая и поглаживая. Мы друзья и соседи. Это так приятно. Совесть моя чиста. Петина – тоже.

В 5 утра приезжает брутальный и грубый Фокин, который чужд милых поэтических наслаждений. Ему моя гладкость пришлась по вкусу.

Антонина и Ася выслушали мой рассказ с удовлетворением.

–Правильно сделала, что выполнила прихоти Фокина своего! Зато теперь у тебя Артём! Ты, Ася, слушай Анюту. Твоя, Ася, цель – зачатие! Хватит небо зря коптить, бездетной жить! И вообще Фокин твой тебя любит, Анна, я это вижу. Когда он к тебе с сумками идёт, и вид у него такой трогательный. Он бы от тебя не ушёл, если б не козни твоей мамаши, – говорит Антонина. – Просто сейчас у тебя период, когда ты не можешь зарабатывать нормально. Как только встрепенёшься, денег нарубишь, так и Фокин вернётся. Жадный он у тебя, к богатой бабе ушёл… А ты её переплюнь!

Я с сомнением отношусь к этой мысли Антонины – переплюнуть женщину-стоматолога, но она меня утешает. Мы пьём огромные чашки с растворимым и сладким кофе, которые еле влезли на край заваленного выкройками и бисеринками в пакетах стола, а Антонина с некоторым фырканьем смотрит на нас, которые моложе её, но так плохо устроены в жизни.

–А как я жила раньше, девочки! Сколько зарабатывала! Вот времена то были, не то, что сейчас! – вдруг предаётся воспоминаниям соседушка, закатывая мечтательно под потолок свои прелестные глазки с накрашенными стрелками ресничками. Кудряшки её лимонно-молочного цвета, запертые над головой в греческую причёску при помощи заколки «краб» со стразами, тоже словно размечтались. На устах Антонины, румяных, типа купеческих, на них появилась лёгкая улыбка. Ася перестала жевать шпикачку, я застыла в напряжённом внимании, стараясь уловить каждое слово опытной дамы…

Выяснилось, что раньше Антонина зарабатывала на жизнь многими способами. Один из них был следующим.

Антонина, подцепив где-либо финнов, пускала их предаться любви с подругами в свою хрущёвскую миниатюрную квартиру. Четыре комнатки, пусть и крошечные, но у каждой своя дверь с защёлкой интимной! Финны давали ей денег за предоставленный ночлег, к тому же приносили много еды и часто дарили всякие «фирменные» вещи. У Антонины для приёма иностранцев номером люкс была средняя комната, там стояла огромная четырёхспальная кровать, было всё по-европейски тип-топ на высшем уровне. Комнату даже не портил встроенный советской эпохой шкаф. В этом шкафу Антонина хранила идеально выстиранное и накрахмаленное постельное бельё. Белья там было вдоволь – и для совокупительных целей, и для домашних. Там также лежало детское бельишко её внуков, жестоко увезённых дочерью в Аргентину.

Однажды Антонине и её подруге удалось подклеить в одном труднодоступном для простых смертных совков заведении двух финнов. Антонине достался крепкий семидесятилетний, её подруге – финский мужчина лет сорока. Пары разошлись по комнатам, мужчины предварительно зверски ужрались русской водкой. Утром один из финнов восстал из четырёхспальной постели, натянул голубые джинсы и пошёл по нужде. За уборную он принял встроенный шкаф. Он, очевидно, почти ослеп от водки и пустил могучую струю прямо в чистое белоснежное бельё. Бдительная Антонина выскочила из засады, но было поздно. Выпустив ведро зловонной жидкости на детские трусики и пододеяльники, финн изверг содержимое желудка на пол. Антонина словами, интонациями и жестами пыталась объяснить иностранцу, что он совершил страшное злодеяние, и что теперь он должен возместить нанесённый ущерб. Стирка белья стоит столько то, отправка вещей в химчистку – столько-то, ремонт шкафчика, изъязвлённого отравой – столько-то. Финн полез в карманы и стал доставать оттуда финские марки. При этом часть купюр незаметно для хозяина падала на пол, прямо в вонючую лужу. Антонина продолжала наседать, в ответ из карманов финн доставал всё новые деньги.

У Антонины была вообще-то привычка ходить по своей квартире босиком, и тут она об этом вспомнила внезапно. Она приблизилась к финну, потопталась голыми ступнями в липкой финской луже, несколько купюр к ногам тут же приклеились, и русская чаровница убежала в ванную. Там она сняла деньги с пяток и спрятала их, потом совершила ещё один рейс к пьяному финну, опять поелозила ногами возле него, опять убежала в ванну… Много она рейсов совершила. Добыча была хороша! Плюс финн оставил в благодарность Антонине продовольствие из «Берёзки» и свои джинсы. Не брать же с собой, уделанные. Ушёл в трениках Антониновских…

Мы похохотали и разошлись, сняв депрессию своей обезмужиченной жизни…

Антонина Ласько, соседушка моя, звонит мне. Что вот она собралась в райсобес, и я должна ей помочь в этой ситуации.

Леди с интеллектуальными и артистическими способностями, намного превосходящими способности многих окружающих, тем не менее, совершенно не способна к унылому добыванию денег в плотных объятиях трудового коллектива своего вещевого рынка. Её острый птичий ум осматривает всё вокруг с целью добывания ещё всяких доходов. Новый этап её творческого пути – это сбор справок, подтверждение инвалидности, вопль о малообеспеченности, и всё из того же ряда.

Антонина крутится перед зеркалом, которое висит в тёмной прихожей. «Подожди, я сейчас. Только оденусь. Вместе пойдём. Нам по пути до метро». «Ну ладно, подожду», – соглашаюсь я опрометчиво. Жара. Конец мая.

Антонина убегает в угловую комнатку, через минуту выходит с ворохом одежд в руках – сама в трусах, без лифчика. Белая, как пожилая русалка. Тело как у осетрины. Свежее, упругое, чуть желтоватое от нежного жира. Спина и бока в складочку. Ноги – как у жирненькой пионерки лет пятнадцати, уже вступившей в половую зрелость. Антонина опять исчезает.

Выбегает в одном облике – длинной плиссированной юбке из шёлка. «Нет, что-то бабское. Слишком солидно». Выбегает в зелёных брючках цвета тропикано. «Жарко будет. Не то».

Выскакивает в коротеньком приталенном платье выше колен. «Ну как? Хорошо?» Я смотрю изумлённо. Голубые глаза её широко распахнуты – наивно так, мило. Стрелки накрашенных ресниц цветочно загнуты. Солнечные волосы так прекрасно гармонируют с белой свежей кожей, чуть розовой. Возраст и жировые складочки куда-то исчезают, шёлковое платьице озорной девчонки, еле сдерживающее напряжение в боках, кажется вполне уместным. Почему бы нет? Так мило! Так задорно! Озорная бабчонка в коротенькой юбчонке!

Антонина что-то замечает в моих глазах. «Нет, не то! Слишком коротко. Всё-таки в собес иду…»

Выбегает через минуту в чём-то новом, ещё не продемонстрированном. Комбинезон, переходящий плавно в комбидресс. Короткие шорты, розовые, с очаровательными бабочками – к ним сверху пришита футболка в обтяжку, с треугольным глубоким вырезом на спине, зелёная, с цветочками. Символ лета! Боже, как ей идут эти нежные сочетания и оттенки! Она просит помочь ей застегнуть молнию – от копчика до выреза на спине. Я с радостью подбегаю. С ужасом смотрю на предстоящую мне задачу. Комбинезончик явно не по размеру. Кажется, белую капроновую молнию не застегнуть ни за что. Не выдержит напора. Сломается ещё в начале пути. Антонина настойчиво требует: «Застёгивай!». «Застегну то застегну», – говорю я, вся вспотев от напряжения, стягивая её бока изо всех сил, даже чуть ли не нажимая коленом ей на зад, чтобы сбавить напряжение телес под молнией. «Застегну-то, застегну, а вдруг на улице разойдётся! Или, ещё хуже – прямо в собесе!». «Ничего, не разойдётся. Я в нём уже выходила. Сдавливай сильнее».