Наконец, молния побеждена. Её приоткрытая в улыбчивом оскале пасть сомкнута. «Ну как?», – спрашивает экипированная красавица, отбежав на пару шагов назад, чтобы было видно её всю, с ног до головы.

Жирная девочка лет пятидесяти смотрит на меня широко распахнутыми голубыми глазами. Шорты чуть колеблются, подобно крыльям бабочек, над белыми пухлыми коленями. Такие же бабочки порхают вокруг плеч. Всё остальное плотно облегает сардельку тела. Попа сильно обтянута, между ногами – из-за обтянутости – видны все складочки и ложбинки. Инвалид и ветеран труда (можно догадаться с трёх раз, какого) собралась выпрашивать пособие у чиновницы, строгой дамы примерно её же лет. Лето пришло к вам, грустная осень! Некоторые сомнения одолевают меня, не скрою. Антонина вертится передо мной. «Посмотри вот так. А сбоку? А со спины? Ну как? Ничего? Не слишком ли коротко? Не слишком в обтяжку? Не вызывающе? Нет, ты правду скажи! Как тебе?» Я, в шоке, пристально осматриваю её. Очень мило. Очень. Франция. Лето в Ницце. Очень идёт! Совершенно искренне говорю. «Всё нормально! Можно идти в собес!». «Нет, ты внимательно посмотри», – натаивает чаровница. Чем внимательнее я смотрю, тем искреннее говорю: «Да! А что? Очень мило. Вполне», как бы ослеплённая и парализованная её артистизмом, сочетанием свежих красок, экстравагантностью, которую может позволить она себе, как по-настоящему красивая женщина.

Она уже собирается подбирать сумочку к наряду, успокоенная, но на миг задерживается в прихожей, у зеркала. Какие-то сомнения появляются у неё, когда она видит свой плотно обтянутый пионерско-пенсионерский зад. Какие-то сомнения.

«Нет», – говорит она. «Что-то не то. Всё-таки, в собес иду. Надо посолидней. А то откажут… Наверняка откажут! Что же ты мне не сказала, что что-то не то!», – набрасывается она на меня возмущённо. Я смущена. Что-то происходит с моими глазами. Экстравагантная красавица начинает как бы тускнеть, терять свою соблазнительность и ауру очарования, я вдруг вижу перед собой голую, неприглядную правду – пожилую кокетку, влезшую в молодёжный наряд, зачем-то стремящаяся привлечь внимание к своим голым ляжкам и рукам. Интересно, кому это будет интересно в собесе? Может, хочет пенсионера или инвалида привлечь видом своих отцветающих, но ещё аппетитных прелестей? Какую цель преследует она? Кого хочет поиметь – даму чиновницу или посетителей? За кого её примут в собесе – можно догадаться с трёх раз.

Наконец, выходим из дома. Она – в зелёных брюках в полоску и яркой блузке цвета цветущих джунглей. Удивительно хороша. Машины на переходе бибикают нам. Одна притормаживает – в ней нам машут руками пара джентльменов, спешащих на пляж. Один постарше, другой помоложе. Может папа с сыном.

Я пришла домой и обомлела. Не зря Фокин с пакетами бегал. Он как-то за моей спиной договорился с матушкой моей, и вот – пустая квартира. И мамаша, и оба сына на даче на всё лето. Первый раз в жизни мамаша согласилась всё лето провести на даче с внуками, до этого всё придумывала отмазы, и лето на даче проводила я с детьми, лишённая работы, а бабушка типа нас иногда навещала. Теперь вот она соизволила, чему я очень рада.

Всюду кавардак, шкафы раскрыты, полки пусты – вещи детские вывезены. Одни игрушки осиротевшие валяются на полу. Типа меня на лето освободили от детей, чтобы я устроилась на работу. Это замечательно! Это прекрасно! Но почему всё так по-хамски, почему без меня и за моей спиной решают мои проблемы! Курточка Артёмки! Они не взяли его курточку! И кроссовки Никитки… Если на даче будет холодно, что они оденут? А вот бейсболка Тёмы. Если буде яркое солнце – ему голову напечёт без этой бейсболки! Они изображают из себя высшую расу по сравнению со мной, настоящей матерью, а сами ничего о детях и их потребностях не знают… Носки! Да тут ужас что творится. Где пары носков – всё по одному. Это мамаша сослепу так насобирала носки в отъезд. Ну почему нельзя было по-человечески, заранее сказать, когда и что, я бы всё собрала как надо… Ну ладно, отвезу всё на своей спине в рюкзаке. Аки ослица.

По квартире бегает наш кот, которого на дачу не взяли и который встревожен кавардаком. Я обнимаю кота. Ну что, свобода! Первый раз за 10 лет мне дали передышку от детей и возможность найти работу. Правда, сейчас лето…

-Анька! Пошли завтра на выставку Тонино Гуэрро! – звонит мне Ася Шемшакова.

–Здорово! Как давно я не была на выставке какой-нибудь!

После всего пиршества, чёрного и жёлтого вина в бокалах, этого джазового трио, этого длинного юноши, меланхолично теребящего мужскую струну своего контрабаса где-то на уровне своих гениталиев, после всей этой жаркой, душной, великолепной, гудящей как шмель тусовки, к нам с Асей примыкает, увы, не мужик, а такая же, как мы, одинокая девушка, мать двоих детей, Ирка.

Исаакий дымной голубиной горой, олицетворяющий собой весь чувственный диапазон Петербурга, вздыбился по левую сторону и ушёл назад, в небесной дымке и человеческом дыму.

Все втроём вдруг мы вдруг ощутили страшную жажду, одновременно и ужасный голод. Халявное вино что-то разбередило, какую-то сдерживающую струну. Хотелось продолжения банкета. Ася возбуждённо стала предлагать нам посетить китайский ресторан. Это была её давняя идея фикс.

Когда–то, три года назад, в китайский ресторан её сводил немецкий профессор, друг её отца. Асю потрясло количество еды, выложенной на тарелку за небольшую, доступную цену добрыми китайцами. Запечённая рыба в виде фрегата была так велика, вкусна и сытна, так калорийна, что одной порции хватило на двоих, и было даже чрезмерно, она и экономный профессор съели одну порцию, растаскивая её вилками с одной тарелки, как в деревне. Ася утверждала, что такой порции хватит и на троих.

Наконец, мы подошли к красным шарам. Ресторан был стерильно пуст от посетителей, даже, казалось, что голоса наши создают эхо. Будто в пещеру вошли – полумрак, прохлада, непотревоженная пыльца веков. В полу проложена речушка с настоящей водой. На дне её раскорячился дохлый краб. Мостик с фонариками. Дешёвая позолота на стенах.

Всё изменилось. Цены оказались ужасным. Втроём на 100 рублей поесть никак не выходило. У китайской официантки бровь презрительно дёргалась. Она про нас уже всё поняла. Но наше появление в ресторане вызвало лёгкое волнение и пробудило волну любопытства. На нас поглядеть вышла сначала одна китаянка, потом мужчина-китаец в европейском костюме, потом повар-китаец, потом китайское дитя лет пяти. Они смотрели на нас, мы рассматривали их с одинаковым недоумением.

Мы сошлись на одном чайнике зелёного чая и двух порциях золотистых китайских пампушек. Последнее пробуждало в душе какие-то надежды на что-то необычайно приятное – типа русских пончиков в сахарной пудре, но, возможно, пудра подкрашена в золотистый цвет при помощи какого-нибудь экзотического растительного красителя…

Увы нам, увы. Нам принесли настоящий китайский чайник, но он был мал, и уголок его крышки был отбит. Золотистые китайские пампушки оказались по виду как надрезанные звёздочкой яблоки – в результате такого фигурного баловства специальным ножичком из одного яблока делают два и выкладывают на блюдо где-нибудь на свадебном столе. Потом можно обратно яблоко сложить – о разрезе говорит только зигзагообразная линия на боку. Но это не были яблоки. Это была булка, простая дешёвая булка без всяких там вкусовых добавок и излишеств, запечённая в духовке до золотистого оттенка. В китайскую пампушку эту булку превратила работа китайского резчика по булке, сумевшего выпилить из столового батона за 6 рублей пару шаров, а потом ещё эти шары разделившего резной линией надвое. В результате батон нам предлагался уже за 60 рублей. Хитрая китайщина, которую мы насквозь видим. Но стесняемся сказать…

Чай представлял собой ужасный крутой кипяток бледного искусственного оттенка и по запаху примерно как жасминовое дешёвое мыло. Я налила в крошечную чашечку чай, выделявший пар как в бане, наклонилась, чтобы отпить из этого почти напёрстка, но вдруг случилась неприятность. Чашка оказалась столь неудобной, что при попытке отпить из неё мой европейский нос опередил мои губы и попал в жгучий кипяток. Я вскрикнула – боль была такая, будто в чашке сидела пчела и больно-пребольно укусила меня за кончик носа. Ася и Ира посмотрели на меня недоумённо. Мне было стыдно, что у меня такой длинный европейский нос. Я покраснела и обмахивала укушенный китайским чаем нос руками.