Тут к нашей группе приблизился немолодой мужчина в сером комбинезоне, типа сантехника. В руках у него была одна сарделька и одна бутылка пива. Антонина ему ласково заулыбалась.
–Коля! Здравствуй, Коля! Вот мы тут струны для перформанса отрываем… Помоги нам! Давай, я подержу твою сардельку пока, а ты возьми, возьми вон тот молоток…
Коля, смущённо охорашиваясь, передал сардельку и пиво на хранение. Антонина при этом строго посмотрела на Асю, которая вызвалась услужливо подержать, перехватила в свои руки, но Асе не доверила ни то и ни другое. Коля принялся рвать стонущие и вскрикивающие перед смертью струны клещами – и ни одна из них не умерла молча, каждая пропела своим голосом своё… Коля явно был растроган. Он остановился, чтобы утереть пот со лба, попросил обратно сардельку и пиво, откусил, отпил, и вдруг сказал:
–А я ведь тоже музыкант. Это я сейчас сантехник. А в детстве я учился на аккордеоне. Потом на гитаре в музыкальном училище… Это потом уже жизнь так сложилась…
И он хряснул по последней, короткой и тонкой тройке струн, запевших самым тонким и нежным голосом на всю нашу Счастливую улицу.
Наша Счастливая улица
Антонина Ласько и Ася Шемшакова – мои соседки по хрущёвке, расположенной во дворах Счастливой улицы. Антонина тут живёт лет 20, Ася лет 10, а я лет 5. А подружились мы не так давно, благодаря общительному настырному характеру мадам Ласько, которая так устроена, что всё про всех знает в доме и окрестностях, за всеми присматривает, каждый её язычком осуждён или поощрён за деяния свои.
Кто как относится к хрущёвкам, но я ими была очарована после проживания в корабле на краю Юго-Запада. Хрущёвки тут надышавшие, пожившие, поросшие древесным лесом с птахами, котами, псами, крысками, мышками, пьянчужками, старушками, мамашками с колясками, коей и сама я не так уж давно была. Однообразные здания были бы отвратительны как в видениях Нострадамуса или ещё там кого, кто вызрел своим духовидением в будущем некие города из страшных домов, похожих на коробки, без крыш. Похоже, что око Нострадамуса к нам на Счастливую заглядывало. Но изобилие природы маскирует унылые коробочки, было б неплохо, чтоб они вообще лианами поросли. Советские люди, получив тут отдельные квартиры со всеми удобствами, переселившись из огромных душных коммуналок центра, на радостях тут оттянулись, увидев живую землю подле домов. Кто яблоню посадил, кто черёмуху, кто лиственницу и сирень, кто жасмин и берёзки, дубки и клёны. А тополя сами могуче и нагло наросли, летом превращая дворы в пушистые игрушки. Мало того, посреди улицы проходит зелёная зона и посадки вязов, разнообразящие архитектуру времён мечтаний о всеобщем равенстве и братстве.
Мне понравилась шаговая доступность метро «Ленинский проспект», лишённого эскалаторов и глубокой подземки. Мне понравилось, что улица Счастливая выходит одним концом счастья на поляну с берёзками, где летом в жару народ во траве загорает, а второй конец улицы упирается в железную дорогу, откуда со счастьем и присвистом можно уехать с платформы Дачное в Петергоф, Гатчину, Ораниенбаум. Счастливое предчувствие царских гуляний. Мне понравилась дачная расслабленность в этом углу города, хотя по ночам тут бродить не очень.
В коробке торгового центра, отличающейся от коробок хрущёвок тем, что эта коробка как бы из многих коробочек, – чего только нет. Магазинчики, магазинища, лавочки. Всё живёт, всё существует. И тут ещё одна счастливая вещь – кондитерское производство, иногда так манящее запахом свежего шоколадного крема, что устоять невозможно. Тут даже птицы диковинно сказочные.
То свиристели облепляют рябины и ясени в феврале, то дятел стучит, как в чаще. То снегири свиристят, то синички звонко и сочно сообщают о радости жизни. Ястреб порой оставляет кровавые следы в виде забитых голубей. Вороны живут в своей нише, покаркивая, базаря и устраивая на рассвете битвы с чайками за помойки. Тут живут и другие сказочные представители фауны. Комары, мошки, мухи, бабочки, пчёлы, шмели, осы. Всему тут есть место для жизни. Осы норовят в августе выложить свои коконы на верхних полках шкафов в квартире, предварительно вылизав забытое на столе блюдечко с вареньем или высосать грушу. Бабочки-крапивницы залетают и прячутся среди домашних цветов. Ночные мотыли порой страшно стучат в окно и лезут к огню, если включить настольную лампу. Дикие серые кошечки, стуча нервно хвостом, подкарауливают хитрых крыс, выглядывающих из нор вокруг помоек. На них напряжённо и завистливо глядят в окна домашние котяры. Задумчивые собачницы и собачники выгуливают своих питомцев, отворачиваясь, когда те делают, что надо. Всюду жизнь.
Ко мне повадился прилетать на окно окольцованный голубь. Я стала прикармливать его зерном, крошками. Он привык, и теперь утро у меня начинается с его призывного гугыканья. Прилетает он сначала один, потом приманивает свою жену, Хромоножку. У серой голубицы отморожена одна лапка, вместо пальчиков с коготками у неё культя, от чего при ходьбе птица хромает и облокачивается на вперёд выставленное крыло. Окольцованного я прозвала Кэгэбэшкой за его солидный, смелый и ловкий вид. Это прямо Штирлиц средь голубей. К тому же, когда я говорю на кухне по телефону, ибо телефон у нас на кухне стоит, голубь гордо вышагивает и словно подслушивает, наклоняя головку то направо, то налево. И можно придумать, что у него в колечко на лапе вмонтирован микрочип подслушивающий. Чтобы знать тайны жителей Счастливой улицы и передавать их какому-нибудь заоблачному царю-орлу.
Самое интересное, конечно, люди. Сначала пара здоровых бабищ, местных аборигенок, ядовито наблюдала за мной, как только я тут поселилась. Сантехник интеллигентного вида любил поговорить со мной. На лестнице жители 10 квартир уже все стали известны не по именам, но по роду занятий и составу семей, ибо не скрыть. А так – типичное городское сожительство атомизированных особей. Тяжкое анонимное одиночество среди вежливых улыбок и даже здоровканий.
Только с Антониной и Асей у нас возникло неформальное общение, что доставило мне так много счастья и тревог, о чём расскажу.
У Антонины
И вот, разобрав на частицы рояль, мы пошли к Антонине Ласько «чайку попить», а на деле поплакаться о наболевшем, девичьем. Я недавно осталась одна с двумя детьми малыми на руках, без мужа и без денег, без работы и без понятия, как жить, когда всё время нужно отдавать малым, и восьмичасовой рабочий день мне не по силам. Ася -аспирантка, одинокая девушка-социолог, влюбилась в мясника-одноклассника, а тот не отвечал ей любовью, ибо был женат. Даже и сардельками не отвечал. А жених Асин, юноша чистый и романтичный, почему-то был ей гадок, и она отвергла его предложение стать ему женой… Он написал ей стихи на розовой душистой бумаге, в которой воспел, как она, прекрасная Ася, каблучком вертит земной шар и его влюблённое сердце. И пришёл к Асе в гости со своей мамой, стихами и букетом роз, а Асе почему-то всё это показалось глубоко пошлым, стыдным. Она разозлилась, покраснела, взъярилась, «еле вытерпела этот позор и эту клоунаду» и выставила за порог жениха и возможную свекровь. Антонина же… О, она!…
В-общем, мы, как остроумные дамы, не столько плакались в жилетки, сколько травили байки и хихикали над слабостями дурных мужиков.
Антонина Ласько жила одна в четырехкомнатной хрущёвке на нашей Счастливой улице. Ныне работала она продавцом на вещевом рынке. Но в свободное от работы время Ласько превращалась в «талантливого народного художника». Дочка её уехала в Аргентину, и красотка Антонина оттягивалась в искусствах. Мужиков, подкатывающих к ней, она презирала, но поляну вокруг секла. Да и какие тут у нас в хрущёвках мужики, подходящие её творческой вольнолюбивой натуре! Одни Коли-сантехники! Антонина внутри себя явно лелеяла жениха заграничного, с коттеджем и яхтой. А реальные мужские особи её сначала привлекали, а потом были ей противны. Последний её роман был с двадцатилетним торговцем матрёшками, и был он похож на роман императрицы Екатерины с бравым юным гренадёром. Но и это прошло. И вот она делала деревья из бисеринок и разобранных бус, реставрировала кукол, найденных на помойке, собирала советский фарфор, созидала петушков из треугольников, сложенных из старых одежд, перешивала шапки и клеила на фанеру красивых рыб из кружавчиков. По уровню дизайна она была выдающимся человеком, никто не умел так преподнести свои и чужие прелести миру, как Антонина.
