–Подай на алименты! Не имеет права твоя мамаша тебя от детей отгонять!

      -Фокин сказал, что если подам на алименты, он сделает справку, что получает в месяц 1000 рублей. И всё. Мои будут 300. А мамаша сказала мне, что если я потребую алиментов, она сдаст меня в дурдом, и Фокин подтвердит, что я невменяемая и ужасная мать, и что они добьются лишения меня родительских прав.

–Какие твари жуткие! Борись с ними!

–Судиться? Доказывать, что я вменяемая? Что я отличная мать, что дети ухожены, сыты, ходят в музеи и парки, ездят на лыжах кататься зимой? Доказывать очевидное, но отрицаемое Зоей моей Игнатьевной? Какое позорище для семьи! Правильная есть русская пословица – не выноси сор из избы. Лучше терпеть всю эту гадость буду. Ко мне тётка одна, из соседнего подъезда, во дворе подошла и донесла мне всё. Говорит, что моя мать на меня мерзости наговаривала в поликлинике. Я ей поверила, тётке этой. Это в стиле моей мамаши. Она в школе на меня наговаривала, она даже в институт умудрилась припереться в деканат и там стала про меня чушь всякую рассказывать секретарю, типа «повлияйте на неё». Я тогда хотела переводиться на другой факультет… И тогда мне однокурсница сказала: «Присмири свою мать, она тебя позорит. Она сумасшедшая у тебя. Да и ты такая же, как она, раз разрешаешь ей такой срам устраивать». Ну и как её присмирить, если она от одиночества одичала? Убить, что ли? Слов она не понимает, сразу начинает шипеть, язвить и злорадствовать. Мне Антонина советовала её в сумасшедший дом сдать. Ха. Представляю, приезжают санитары, и моя мамаша начинает краснобайствовать, что не она, а я сумасшедшая, и она же переговорит меня…

–И чего она от тебя хочет?

–Крови моей пососать, чтобы румянец у неё поалее стал. Больше ничего ей не надо от меня: ни денег, ни подарков, ни послушания и почтения, ни внимания и бесед. Чем больше высказываешь почтение, тем более по-хамски она отвечает, дразнится, то молчит угрюмо, то раздражается и швыряется. Даришь что-нибудь, так она от ярости аж до потолка прыгает, покрывая грязью то, что ей подарили. Правда, бывает, потом потихоньку подарком, пледом каким-нибудь, кофточкой начинает пользоваться, после того как затопчет и проклянёт подарок. Её словно чёрт укусил, такая неадекватная, хамская реакция отторжения у неё на всё. Я все методы перепробовала. И сил у меня нет к ней ключик найти.

–Ужас! Слава Богу, у меня хоть мамаша нормальная! – бормочет под нос Тина Подгорская, и щёки её разгораются от вина цветом кирпичного загара. Что очень красиво оттеняет её локоны оттенка «солнечный блондин».

–Да твоя мама – ангел интеллигентный!

Мы с Тиной захмелели, весь мир покрылся приятным туманчиком. Вениамин копошился в компьютерной восемнадцатижильной косе, за окном стояло то ли лето, то ли не лето, непонятно что там стояло, дом там стоял напротив хрущёвский, а между нами берёза несколько чахлая росла с листочками сероватыми то ли в белой ночи, то ли в пасмурности какой-то. В-общем, за окном была свобода, в квартире была свобода такая тяжкая, что не переварить, вот и подруга пришла ко мне с бутылкой. Диво дивное! Такое при мамаше не позволительно было бы, она бы побежала подружкам шипеть ядовито и долго по телефону, жаловаться на меня детям: «Вот, Никита, мамочка твоя алкоголичка, ишь, полбутылки, полбутылки, слышишь, выпила, ишь какая мама-то у тебя, мальчик ты мой дорогой, нехорошая, падшая она у тебя, крохотулек ты мой! А уж ты, Тёмушка, малёк совсем такие ужасы видеть!».

Мы с Тиной пили и обсуждали, где найти мужчин. Нет у нас мужчин реальных. Лебедев её – он такой упырь мёртвый, такой антисекс, что вот вроде и ростом хорош, и фигурой, но ничего с ним не хочется и не можется, и секс у Тины бывает раз в год после большого дымного затуманивания.

–Бедная Тина!

–Да и ты бедная! Ну, ничего, главное – чтобы моё письмо по интернету дошло до Джона. Мне в брачном бюро сказали, что он очень богатый. Только бы ответил! Тогда, Анька, заживём! Если у меня с Джоном выйдет, я тебя озолочу! Если ответит – 100 долларов минимум тебе подарю.

–Окей. Не откажусь!

–Но всё же, есть ли у тебя дуновения на личном фронте? – выспрашивает Тина.

–Полтора года уже у меня отпуск от секса с Фокиным. Я сначала с ума сходила как кошка. Но – дети мои прекрасные… Я даже и представить не могу, какого самца можно ввести в дом, чтобы всё было хорошо. Знаешь, есть такие самцы, они с ребёнком начинают соперничать. Или бывает, что начинают воспитывать и орать. Или не замечают. У меня вот Фокин в упор не видит Никиту, будто нет его. Прямо как у Керсанова. Керсанов живёт со своей Наташей уже 8 лет, сыну Наташиному уже 12! А Керсанов ни разу по имени его не назвал, будто его и нет. Ему только Наташа нужна, а сын для него – как тень какая-то или помеха, которую надо из сознания выкинуть.

–Да, гадость!

–И столько эмоций у меня было с Фокиным, когда он к другой бабе ушёл, что я как выпотрошенная вся. Во мне словно поселилась ледяная пустота. Я как отмороженная вся. И никого на горизонте нет.

–А этот, ну, как его, Вениамин этот! И имя такое у него!

–Ну, ты же его видела – это не парень, это девочка какая-то. Ему нужно только компьютерное железо. Он нас с тобой даже не замечает, не отличит одну от другой.

–Давай я ещё за бутылкой схожу!

–Сходи!

…В тот вечер мы с Тинкой Подгорской сильно нализались. Позвали Асю, и она с нами нализалась. И соседку Антонину позвали мою – но она не пьёт, она даже не зашла, осталась копошиться у себя дома, гвоздики по пластиковым бутылкам раскладывать. Потом я играла громко на пианино, Вениамин пел арии из опер, Тина уснула в детской кровати Тимоши, Аська на кухне стала долго и въедливо беседовать с Вениамином, я тоже заснула на мамашиной тахте, увеличенной десятью слоями старых одеял, прокладок каких-то, ватинов, платков оренбургских пуховых.

В 5 утра я вышла на кухню. Там, в лучах восходящего летнего солнца Вениамин вёл умную беседу с Асей о Замятине, о Лакане, о Троцком, о Севе Новгородцеве, о радио «Свобода».

      Потом Вениамин ушёл, Тина проснулась, а Ася Шемшакова сказала: «Какой он умный! Я преклоняюсь перед ним! У него такой лоб большой, как у дельфина! И глаза впалые! Он столько всего знает! Столько всего читал! Я потрясена! Он говорил и говорил всю ночь, а я его слушала и слушала, слушала и слушала…».

–А я вот люблю людей не столько начитанных, сколько таких, с которыми можно в диалог вступить. Чтобы было совместное обсуждение темы. Аналитикой заниматься. Чтобы докопаться до истины,– сказала Тина, потягиваясь и распрямляя помятое от неудобного сна лица.

–Истина – конвенциональна. Нет никакой истины! Сколько людей, столько и истин! – сказала Ася, взбудоражено куря в открытое окно и стряхивая пепел в форточки нижних этажей.– Главное – текст! Умение производить текст больше всего ценю я в людях!

–Да, он очень милый, – сказала я тогда. – Только я проспала весь его ум. Но я тебе, Ася, верю.

–Кстати, у тебя есть его телефон?

–Да, он мне оставил. Но он живёт в ужасной коммуналке. Там 20 комнат, человек 50 живёт, к телефону если кто позовёт – так хорошо, а может никто и не позвать.

–Ну, ты мне всё равно дай-ка его телефон.

–Бери, не жалко!

      Потом я осталась одна. Я помахала руками и ногами. Заглянула в кошелёк – 100 рублей. И всё. Ещё 100 рублей придёт на книжку 25 числа. Что делать? Как жить? Я заглянула в кухонный шкаф. Ага, жить можно. Три пачки геркулеса. Пол пачки риса. Лук репчатый. Килограмм примерно. Замороженная морковка нарубленная в морозилке. Кофе банка. Чай есть. Сухари запылённые, завалявшиеся. Много солёных огурцов в банках. Много варенья засахаренного. Жить будем! С голоду не умрём! По сути, еда то есть. Вот была бы блокада – так это целый пир!

Я открыла свой шкаф и стала примерять всякие одежды. С одеждой не того. В половину одежд после 10 лет домохозяйства я уже не влезаю. То, во что влезаю… да… белые штаны в чёрную дрипочку. Чёрная кофта. Легенсы розовые. Куртка безразмерная, страшная, грязно-оранжевого оттенка. Синий пиджачок, еле застёгивается на одну пуговицу на раскисшем животе. Страшная вся. Морда серого оттенка. Волосы цвета унылого заката. Ну, это покрасить можно, ага, краска «лиловый каштан» завалялась.