Такое заведение в Минске существовало всего одно. В голубой подвальчик стекались многие не принятые обществом личности. Гена особо светиться со своей ориентацией не хотел, но ему не хватало спокойного общения, без намёков, подколов и оскорблений. В конце концов, не один же он такой, в Беларуси официально зарегистрировано более 70 тысяч мужчин, которые ведут свою жизнь, опровергая природные законы.

У входа в клуб крутилось несколько гопников. Голявина внезапно пронзило нехорошее предчувствие. Два года назад они со Стилистом едва вырвались из кольца пьяных «общественных воспитателей». Повезло, что рядом проходил милицейский патруль. Те, кого подкараулили возле клуба часом раньше, были жестоко избиты.

Гопники смотрели на него, цыкали слюной себе под ноги и лениво переговаривались. Назад поворачивать поздно. Только бежать к двери клуба, где отсидеться до приезда наряда милиции. До цели — метров сто. Гена, ещё надеясь на спасение, как опытный спринтер, взял старт с места, ловко обошёл одного из недоброжелателей, но другой оказался половчее, схватил за полу пиджака, и подоспевшие дружки потащили добычу в кусты сирени. Охранник видел этот захват, но в душе одобрял «воспитателей». Инцидент происходил вне зоны клуба, и сообщать о нём в опорный пункт он не спешил. А когда сообщил, то на место происшествия требовалась не только милиция, но и «скорая».

В больницу Гена попал весь посеченный мелкими царапинами. Гопники, обнаружив свёрток с розами, своё наказание закончили поркой колючими стеблями изысканного нидерландского букета по самым нежным местам. Но эту антиэстетичную экзекуцию Голявин уже никак не воспринимал. «Скорая» не приняла всерьёз травмы гея, и, пролежав в коридоре в больницы два часа без внимания, Гена не приходя в сознание, умер от внутреннего кровотечения.

Пассажиры маялись в ожидании багажа возле движущейся ленты, а Степан задевал их вопросами:

— Вы разговариваете по-мински? Я уже давал вам автограф?

— Какой-то ты не в меру радостный, — одёрнула его Маруся.

— У радости нет меры. Если научишься радоваться мелочам — ты будешь счастливым человеком. А тебе это особенно к лицу. Гармония рождается из положительных эмоций, — отвечал Олешка, ловко снимая с ленты чемодан Маруси, — впереди у нас много открытий! Нутром чувствую — оно меня никогда не подводило.

Маруся вздохнула:

— Столько денег ухлопано, а мне до конца не понятно…

Но она в душе радовалась, что Степан как-то сумел наладить отношения со Стилистом. Утром она застала их вместе возле ресепшна с чашечками кофе. И сейчас они оживленно болтали, обсуждали новые идеи будущего проекта. А ей говорить не хотелось. «Ну, это без меня, — размышляла она, — у меня впереди свой проект».

На толстой Марусе живот с пятимесячной беременностью смотрелся гармонично и в соответствии с её фигурой. Она красиво плыла среди толпы, украшая своей яркостью и цельностью пассажирский поток из деловых государственных лиц, их тощих жен с капризными лицами, туристами, усталыми от впечатлений и расстроенных возвращением в стабильную действительность родной страны. Иногда она специально отставала, чтобы увидеть, как ищет её глазами Юрик.

Мрачному Парамонову хотелось поддержки и одобрения — в Минск он летел «нормальным человеком», без начесов, боевой раскраски, только сережка в ухе осталась от его прежнего прикида. Его вихлявая фигура появлялась то слева, то справа от Маруси. Она цыкнула на него, чтобы не путался под ногами. Обиженный Парамонов пытался кого-то вызвонить из «Карамелей», чтобы приехали за ним в аэропорт, и узнал свежую новость о Гене Голявине, жестоко избитом гопниками возле гей-клуба.

— Юрик, Гены больше нет, его убили, — прерывающийся голос Костика достиг Стилиста.

Латун остановился и вопросительно посмотрел на Марусю. Как правило, она знала все ответы на вопросы, которые ему задавали.

— Ты знаешь Гену?

— Нет! — твердо ответила Маруся.

— А ты, Олешка, знаешь Гену?

Степан отрицательно мотнул головой:

— Нет!

— Мы не знаем Гену, но выражаем семье погибшего соболезнование, закрыл тему Стилист и вернулся к разговору с Олешкой.

— Ну как же, это же был твой… — начал объяснения Парамонов, но Маруся больно наступила ему на ногу:

— Парамонов, ты ведь знаешь, из-за чего убивают возле гей-клуба!

— Ну да, конечно, можно предположить — согласно закивал Костя.

— А знаешь ли ты, Парамонов, за что убивают на улице, на выходе из аэропорта? Ты хочешь о чем-то напомнить Юрику своими дурацкими разговорами? Хочешь занять место Гены Голявина? Я вижу, ты и серёжку вдел в ухо, чтобы все видели твою ориентацию. Знаешь ведь, что серёжки носили принцы, пираты или педики. Ты явно не из принцев, и корабля твоего здесь не видно! И знаешь, что тебе скажу? Гопники есть везде! Им нравится убивать тех, у кого блестящие кнопки в ушах! Вон они смотрят на тебя, знают с кем ты дружишь, куда ходишь. Не тащи Юрика за собой в могилу. Он не помнит Гену и прежнюю свою жизнь.

Теперь Парамонову казалось, что все смотрят на помеченное женской серёжкой ухо и смеются, ненавидят и презирают его. «Снять, немедленно снять. Просто был в образе…» — бормотал он, замедляя шаги. Остановился возле киоска «Белпочта» и стал выковыривать серёжку из уха.

Маруся рванула ворот блузки, плеснула на ладонь минералки, чтобы охладить пылающее лицо. «Прости, Гена. Я не напомню о тебе».

Никто и не заметил, чего ей стоил разговор с Костиком.

Они пересекли границу таможенного контроля и вышли в зал ожидания. Сразу грянула музыка, и к потолку рванулись шары, наполненные гелием. Длинноногие девочки из «Карамелей» не дали пропасть отвергнутой коллекции. Желтые, невостребованные Парижем платья, выглядели в аэропорту очень оригинально. Модельки с удовольствием демонстировали себя, удивляя слаженностью движений. В первых рядах очень ладно солировала Геля. Короткое выступление, закончилось визгом и смехом. Усталые, вялые после перелета пассажиры охотно снимали этот желтый фейерверк на мобильники и требовали:

— Еще!

Но Геля уже остановилась. Удивила — и достаточно! Бросилась на шею Степану — и вызвала шквал аплодисментов.

— Вот она, трепещущая радость ожидания награды! Кто очень желает — обязательно получит! — ликовал Олешка.

Маруся так не считала. Ей абсолютно не было ясно: нужна ли она Стилисту.

«По-моему, я проиграла», — думала она, но внутренний голос требовал убедиться, что не только Степашке засияла счастливая звезда. Ей хотелось неопровержимых доказательств. Но получилось озвучивание некоего ультиматума:

— Наш с тобой проект закончился. Такой был уговор.

В душе Маруся надеялась, что Юрик остановит, позовёт, задаст какой-нибудь особенный вопрос — и она поедет с ним. Упрямо топила себя:

— Я доберусь на автобусе. «Давай, скажи, что ты меня довезёшь на машине»,

— К маме поедешь? — улыбка погасла на его лице.

— Куда ж ещё! — хитро строила разговор Маруся. «Ну, давай, предложи свой вариант».

— Желаю тебе удачи, — произнёс он, чуть задерживая в своих руках её пальцы.

Пережала! Но назад пути нет. Что еще можно сделать в этой ситуации? Обнять на прощанье!

Обняла и прислушивалась к его дыханию, теплу рук. Щека коснулась его щеки. Застыла чуть дольше, чем требовалось.

А он ничего не сделал, чтобы остановить её. Ни-че-го!

Не умел Стилист ухаживать за девушками!

«Ну не может, не хочет Маруся быть с ним… Недостоин, значит…»

В машину Юрика сели Геля, Степан и даже этот придурок Костик. А Маруся уехала в рейсовом автобусе. Удобно, остановка у самого дома. Только очень-очень печально, тоскливо и грустно, и душу рвет песня «Океана Эльзы» из кабины водителя:

Твій голос

Знайде мене завжди.

Твій голос

Невидимі сліди…

«Он даже не предложил отвезти меня домой. Я ему не нужна. И ребенок ему не нужен», — думала она.

«Она не захотела со мной остаться, даже машину проигнорировала, села на автобус», — страдал он, — насильно мил не будешь!».