«Я особенная!» — вспомнила бухгалтерша.

Она улыбнулась своей замечательной улыбкой с ямочками и пошла на заклание.

— Только один раз в жизни новое платье сделалось для меня праздником. Это платье на меня надели по случаю похода в цирк шапито. Оно покупалось на вырост. В нём нельзя было бегать, играть в мяч и сидеть на дереве.

— Бесполезное платье, — начала Маруся, погружаясь в свои воспоминания и пытаясь вытащить оттуда что-то положительное и радостное.

Юрик оставил карандаш и откинулся на спинку стула.

— В цирке больше всего понравились клоуны на батуте и люди, которые ходили по проволоке с длинными палками наперевес.

Вернувшись домой, я бродила по двору, заплетая ноги и размахивая дубцом, представляя себя лёгкой эквилибристкой. Возле колодца стояла большая деревянная балея, наполненная водой. Там бабушка замачивала кухонные полотенца перед стиркой…

Стилист выхватил из стопки свежий лист бумаги и одним махом нарисовал на нём удивительно ровный круг. Штрихование карандашом этой простой геометрической фигуры превращало её в главный предмет композиции, которая усложнялась по мере того, о чем рассказывала Маруся.

— …Напевая себе под нос, я стала на бортик балеи и сделала два шага, держась за рядом стоящую скамейку. Потом скамейка кончилась, и эквилибристка рухнула в мыльную воду, в замоченные ручники. Платье облепило ноги и сразу стало заметно некрасивым. В дом вошла с рёвом и остановилась в дверях, боялась идти вперёд, потому что с меня ручьями стекала вода. Очень хорошо помню свою длинную тень, которая заняла всё пространство кухни. Такой светлый солнечный прямоугольник, и в нём — мой вытянутый силуэт.

Вечернее солнце светило в спину. Тень от платья была прозрачной и кружевной, через неё просвечивали длинные ноги. Я подвигала ими, и тень вместе со мной встала на цыпочки, легко подпрыгнула, и подол распушился, как сказочный парашют. Слёзы высохли, потому что никакой трагедии не ощущалось. Случилось чудо — я стала другой: худой, взрослой и прекрасной.

— Мокрое платье, — в этом что-то есть! — прошептал Стилист, глядя на Марусю. В голове у него кружились пока ещё обрывки идей, но они набирали силу и соединялись в единую художественную канву, по которой можно вышивать любые узоры.

Бухгалтерша мыслила нестандартно и заводила мозги каким-то волшебным ключиком.

Стилист тихонько напевал себе под нос, а на бумаге уже танцевала девочка в кружевном платье, весёлая и упитанная Марусечка, а её отражение в воде маленького круглого озера выглядело изящным и прекрасным. Круглые голубые глазки-пуговки испуганно и наивно смотрели на окружающий мир.

Маруся прислушалась к тому, что бормочет Юрик:

— Что ты там такое поёшь? — пробегая мимо с остывшим чайником, поинтересовалась тётя Женя.

— Юрик, я ведь серьёзно, — прошептала обиженным шёпотом Маруся.

— Вот то-то и оно! Серьёзнее не бывает, правдивее тоже! — рассмеялся он и пририсовал Марусечке два ангельских крылышка.

Она протянула к рисунку руку.

— Можно, я возьму?

— Разумеется, — улыбнулся он.

Впервые бухгалтерша увидела своё изображение, где все детали ей нравились, включая круглые щеки и «толстые лытки».

Из головы Регины Ивановны не выходила мысль о толстухе, которая требовала жизненных советов. Всё, что она рассказывала, наводило на грустные воспоминания, а совпадения намекали, что парень с пробитой головой мог оказаться ее сыном.

На такие выводы Регину наталкивало имя и тату на шее, за которое она когда-то устроила сыну грандиозный скандал на 12 баллов — со швырянием тарелок в стену и рыком раненого зверя. Соседи вызвали «скорую» и милицию. Стыдно вспомнить. В то время она работала в исполкоме.

В воспитании сына что-то резко пошло не так.

Своего Юрика в плохой компании мать никогда не видела. Он читал книги, закрывшись в своей комнате, рисовал, иногда ходил на каток с соседскими ребятами, она знала их родителей. А в школу ходил с неохотой. Там его травили. Одиннадцать мальчишек тузили Юрика на переменах, и об этом она узнала случайно. Классная была в курсе, но ни разу не вмешалась.

Регина Ивановна сходила на консультацию к школьному психологу и получила совет: стать для классного руководителя Юры лучшим другом. Дружба предполагала различные отчисления из семейного бюджета в виде подарков на абсолютно все календарные праздники.

Купив на базаре отрывной календарь под названием «Семейный», психологиня обнаружила, что 20 сентября — праздник таможенника, за ним тут же следовал День работников леса и далее всяческие Дни микробиологов, автомобилистов, железнодорожников и даже мельников.

Регина Ивановна запаковала в полиэтиленовый пакет «Виталюр» китайское махровое полотенце и понесла в школу. Она не могла себе представить, как будет поздравлять учительницу с таким специфическим праздником и что будет при этом говорить и желать. Напрасно волновалась. Подарок был милостиво принят. Почти неделю сын приходил из школы без синяков и царапин.

Эффект перемирия длился всего шесть дней. Если праздник «задерживался», сын опять приходил с синяками и ссадинами.

— Если бьют — значит, не любят вашего сына. Переводите его в другую школу. Я не нянька ему! — закрыла вопрос учительница.

«Видно, блузок и духов уже у неё достаточно или у нас кардинально противоположные вкусы», — сокрушалась родительница.

Но причина таилась в заявлении, которое Регина написала после нападения на Юрика. Ей хотелось наказать насильников, а наказала себя и его. В суде работала мать одного из одноклассников, которая «выпустила в народ» судебную тайну, да еще попугала администрацию школы, что Юрик Латун перепортит всех мальчиков в школе своей ориентацией.

Когда Регина Ивановна пыталась поговорить с сыном, Юра молча исподлобья смотрел на мать. В этом взгляде было больше ненависти, чем растерянности.

Тогда появилась мысль перевести сына в поселковую школу, к сестре, где он смог бы получить аттестат со сносной характеристикой, чтобы поступить в институт.

Там он влетел снова в какую-то историю. Мать вызвали в суд, как свидетельницу, а она представила, что придется ворошить свою неудавшуюся жизнь, испытывать унижение, стыд за сына. Не пошла. Сына с ярлыком она не хотела. С сестрой тоже разошлись, потому что оказались по разные стороны баррикад.

Местная продукция не годилась для международной битвы талантов. Стилисту требовались пластичные тяжёлые материалы. Они не находились ни на оптовых базах, ни на прилавках отечественных магазинов. Oн названивал частным фирмам, надеясь добыть что-то там. Развалившаяся студия бальных танцев предлагала неиспользованные запасы ткани, уверяя, что этот «эксклюзив» — то самое, что ищет Стилист.

В бывшем танцзале, где уже снимали паркет, рядком лежали мутные пластиковые мешки с тощими рулонами трикотажа фосфоресцирующих цветов: зелёного, красного, голубого и белого.

— Что же вы хотели из этого шить? — ахнул Стилист.

— «Из этого» всю латину в городе отшивали. Чем ярче — тем лучше. Бразильский карнавал! — громко захохотал усатый кладовщик. — Моя жена как раз и шила. Вам не нужна классная портниха? Ну да ладно, она сейчас на «Керамине» плитку продаёт. Я даже рад — в доме стало чище.

Видно было, что кладовщик что-то принял для настроения:

— А бери за так. Всё равно уже списано. Бутылочку коньячка принесёшь — и сговоримся.

Евгения Ивановна долго не могла произнести ни слова, увидев на диване яркие хвосты рулонов, сбрызнутых блёстками люрекса, перед которыми Юра не смог устоять.