«Если раньше я думал, что за свою жизнь более или менее разобрался в том, что к чему, расставил для себя приоритеты, решил что хорошо, а что плохо, то сейчас я с трудом могу ответить себе на самые простейшие вопросы. Кто я? Что для меня важно? Кем были мои друзья и враги?»
Старик вновь отложил бумагу. Самые простые вопросы. Иначе не скажешь. Горец-Горец! Как бы тебе объяснить, что на эти вопросы даже он, прожив пять тысяч лет, не мог дать ответ? Кроме последнего, пожалуй. С друзьями и врагами он все определил очень давно.
Дальше в тексте шли пространные рассуждения о плохом и хорошем, в лучших традициях Дункана. «Слушать» их в сотый раз Митос не имел не малейшего желания и просто пробежал по диагонали. Так, а вот это любопытно.
«Недавно я получил весточку от Рэйчел, и она писала, что меня искал некий молодой человек, представившийся журналистом, пишущим статью о древних шотландских кланах. Адам, передай своему другу, что если он хочет, чтобы его не узнали, то уж прости, ему, как минимум, не стоит вставать со стула. Не знаю, по твоей ли просьбе он приезжал, но все равно — никогда не думал, что скажу это — спасибо ему за беспокойство. И за то, что учтиво повел себя с Рэйчел…»
«Ну да. По твоей логике он, наверное, должен был ее как минимум соблазнить…»
Да. Глупые надежды. Мак, твою же, ну неужели так сложно запомнить, что упоминать на бумаге его настоящее имя — это лишнее?
«Но, Митос, это лишнее. Сейчас единственное, чего я хочу — побыть одному и как следует все обдумать. Так будет лучше для всех. Обними за меня Джо и поцелуй Аманду. Надеюсь, мы скоро снова соберемся все вместе у Джо в баре и просто посмеемся над этой историей…»
«Если Доусон доживет до момента, когда до тебя снизойдет твое озарение».
«А пока — будьте осторожны. Не угробь, пожалуйста, баржу. И прости, если наговорил лишнего. Мак».
Митос встал с дивана и убрал письмо в сумку. Господи, какой же этот шотландец наивный и упрямый. Какие они все наивные и упрямые…
Он сел на диван, включил телевизор и попытался сосредоточиться на фильме. И на какое-то время у него это даже получилось. Где-то с полчаса он с неподдельным интересом наблюдал за приключениями какого-то очередного детектива. А потом память решила, что он отдохнул уже достаточно. Воспоминания последних лет, еще не успевшие из цельной картинки стать нечеткими и скомканными обрывками, роились в голове, заставляя в сотый раз проклинать наглого Горца. Боже, сколько их таких еще будет в его жизни? Хотя вероятность появления второй такой личности, как Маклауд, Митос рассматривал, как один к тысяче. Он уже не помнил, когда последний раз в его жизни появлялся кто-то, умудрявшийся так часто заставлять его плевать на собственные принципы. Но оно того стоило, по крайней мере, хотелось так думать.
Где-то в два часа ночи он в последний раз посмотрел на часы уже слипающимися глазами и перед тем, как заснуть, проклял уже другого шотландца, в этот раз за неуемный трудоголизм.
Митос лежал на диване и крепко спал. Байрон облегченно вздохнул. И согнулся от навалившейся боли в сломанных ребрах, которые не спешили срастаться. Прикусив губу, пытаясь сдержать стон, он зашел в ванную и закрыл задвижку на двери. Покрытая уже ставшими больше похожими на ржавчину пятнами рубашка отправилась в мусорный пакет, вслед за порванной курткой. Надо было еще придумать, куда деть этот проклятый пакет. Второй раз открыть и закрыть входную дверь так, чтобы не разбудить Дока, у него не выйдет точно.
Боль отступила, и, присев на край ванной, он взялся за прихваченный из комнаты радиотелефон. Звонить редактору в четыре утра было не самой здравой мыслью, но пока адреналин шумел в висках, нужно было успеть это сделать. Что с ним будет утром — одному Богу известно.
— Колин? Да, я знаю который час, приятель, — Байрон невольно улыбнулся. — Да, какой я засранец я тоже знаю, ты не первый. Выйди из спальни, жену разбудишь. Криком. Угадай, у кого на камере фото нашего любимого лорда Уиггинса в компании пары горячих афганских ребят? Не кричи, у меня уши в трубочку. Да. О да, я знаю. Что я гениален, я знаю. Я же тебе говорил сразу, когда замяли дело с героином в его клубе, что тут все не так просто. О, повтори это еще раз… Ладно, ладно. Завтра закину. Дай мне пару недель, и мы выстрелим таким материалом, что дело Чарли Менсона покажется… Нет. Рано, у меня появились кое-какие идеи. Все. Завтра порадую. Нет, именно завтра. Сегодня я сплю.
Нажав на отбой, он с облегчением выдохнул и, поднявшись, облокотился о край раковины. Подняв глаза на зеркало, стон он сдержать уже не смог. Лицо было измазано в запекшейся крови и черте чем еще. Над бровью торчал осколок стекла, а из раны под ним все еще стекала струйка крови. Выдернув осколок и проследив, как медленно, будто бы нехотя, затягивается рана, включил воду.
И в таком виде он ехал по городу. Отдельный вопрос, как он сумел сесть на мотоцикл, но это уже другая история. Нет, все-таки иногда гребаная сдержанность англичан играла ему на руку. По крайней мере, или консьерж не заметил, в каком виде жилец явился домой, или сделал вид, что не заметил. Полицию не вызвал, к счастью.
Струи горячей воды с горем пополам смывали засохшую грязь. Итак, лорд Байрон, признайте, вы в заднице. Непоэтично, зато честно. Кто, кто в этом несчастном мире мог предположить, что помощник Уиггинса окажется Бессмертным и почует незваного гостя? Правда, выяснение отношений с «компаньонами» оказалось для него важнее, чем чья-то голова. Он решил, что с наглым гостем, пока он занят, вполне могут разобраться пара его людей. И они разобрались. Решив, что тощий (о да, после последних пары лет он наконец-то вновь мог так себя назвать) хромой мальчишка им не соперник, ребятки решили, что стрелять в него будет лишней тратой патронов. И, надо признать, бока они ему намяли знатно. Со вкусом. До того момента, как отвлеклись на попытки сломать его трость (черт, вот исчезновение трости Доку придется как-то объяснить). Поставленный удар боксера, пусть сейчас и в самом легком весе, это поставленный удар боксера. А когда он подкрепляется последующим выстрелом, то эффект становится еще интереснее.
Правда, бегство вышло все равно не самым удачным. Полет в овраг и сломанная шея в его планы не входили. Зато очнуться и понять, что его то ли не заметили, то ли босс не предупредил своих мальчиков, что мертвая жертва ему все равно нужна, и он все еще лежит на том же месте, было чертовски приятно. Неприятно было выть от боли, садясь на мотоцикл. В последнее время скорость регенерации подводила, и думать о причинах он не хотел. Как и спрашивать у Дока.
Он с трудом вылез из душа и, накинув халат, вернулся к зеркалу. Нужно было разобраться еще с парой неприятных мелочей. Например, со свалявшимися в какой-то адский колтун волосами на затылке, слипнувшимися от крови и комков глины из оврага. Вот им душ, к несчастью, не помог.
Из зеркала на него смотрел человек, глядя в глаза которого, он готов был согласиться со всеми, кто главным эпитетом к его имени считал «безумный». Тонкая паутина страха начинала затягивать сознание. Когда героиновый наркоман успел превратиться в адреналинового? Когда он начал ловить с этого кайф, сравнимый даже не с героиновым кумаром. Сравнимый с тем, что он чувствовал когда-то (или это был уже не он? Или еще не он?..) давно, когда сознание еще заполняло кружевное плетение слов. Вот только откат теперь был страшнее. Пальцы дрожали, виски ломило, а от боли в ноге хотелось выть. Док бы списал все на нервы. Сказал бы, что вся эта боль существует только в его фантазиях. Только в таком случае приходилось признать, что эти фантазии затягивали его все глубже и глубже. Что безумие уже не было игрой. Хотелось забиться в угол, стать меньше настолько, насколько это вообще возможно. Растворится в темноте и тишине, унеся с собой, прочь из этого мира, свое проклятье.
