Теодор поглядел на Санду. Вихрь закружил ее, унося обратно к городу, но она даже не охнула, поглощенная своим горем. Тео сомневался, что она запомнила хоть слово из загадки Волшебного Кобзаря. Девушка потеряла самообладание, узнав о проигрыше друга.

И Теодор почувствовал такую злость, какую никогда еще не испытывал. Тот, кто сидел по ту сторону стола полчаса назад, действительно играл. Играл с ними со всеми: Теодором, Сандой, Вороной и остальными. Он давал шанс. Позволял выиграть и обрести, сталкивал друзей, даря им надежду, а потом отнимал. Вовсе это не совпадение, что Санда и Раду знакомы. Смерть так задумала, чтобы повеселиться. Дала проиграть Вороне, чтобы увидеть, как Санда будет пытаться его спасти.

Это и была Игра. Это и называлось Макабром.

И Теодор понял, что главное здесь – не соревнование. Не загадки и препятствия, учиняемые Глашатаем, не ребусы, которые следует разгадать, и не преодоление страха перед своей стихией. Для того чтобы победить и получить свою награду – а Теодор собирался получить ее сполна, – ему нужно победить не участников.

Ему нужно победить главного игрока – саму Смерть.

Теодор серьезно настроился на отгадку стихотворения Кобзаря. «Лишь нужно страх преодолеть и двери Смерти отпереть», – повторял Теодор, но, по правде говоря, так и не понял, что имеется в виду. Говорилось о каком-то страже у ключа, который был цветком, или животным, или чем-то в этом роде. И еще – об имени и клейме. Имя и клеймо каким-то образом связаны. Что ж, клеймо уже есть, но чье имя требуется назвать и – кому?

Теодор рыскал по городу и кладбищу. Бродил по опушке леса, надеясь натолкнуться на одного из звериных стражей, но, кроме дворняги Шнырялы и обычных обитателей леса, никого не нашел.

Люди немного успокоились после таинственных исчезновений, как вдруг прошел шепоток, что в горах стали пропадать пастухи. В Китиле ходили какие-то слухи, но, чтобы их узнать, нужно было провести полночи под окнами. Теодор этого не любил.

Подслушивал-то он часто, но порой, просиживая часы под подоконниками или у чужого крыльца, слышал то, что не хотел. Ссоры, ругань, ложь. Он не любил этого. Он чувствовал себя гораздо спокойнее на кладбище, даже в темноте среди мертвецов… Впрочем, Теодору и там было одиноко.

Март перевалил за половину. Горожане все как с ума посходили из-за появления кометы. По одному или компаниями вылезали на крышу и таращились на хвостатую звезду. Кто-то пророчествовал о конце света. Астрономы просчитывали, когда будет пик и комета подойдет ближе всего к Земле; и по их предсказаниям пик выпадал на день Весеннего Равноденствия. По этой причине или же по другой, но на Равноденствие было решено устроить самую большую ярмарку за последние годы.

Празднество ожидалось поистине грандиозное. Мэр Вангели, по слухам, спонсировал приготовление самого большого пирога в мире, который войдет в книгу рекордов. Пекари со всей Трансильвании съезжались в Китилу, чтобы испечь на праздник этот исполинский пирог. Закупалось сладкое конфетти, на телегах привозили мешки с мукой и сахаром, корзинки с яйцами. Торговцы города были довольны: какой навар за одну неделю!

На Весеннее Равноденствие всегда проходили фестивали даже в маленьком Изворе. В детстве Теодор выбирался поближе к холмам, чтобы посмотреть на фейерверки – некоторые не могли утерпеть и запускали салюты задолго до праздника. Красные, изумрудные, фиолетовые вспышки казались Тео волшебными. Но как проходил сам праздник, он не знал и не узнал бы, если бы даже захотел. Ведь именно на Весеннее Равноденствие приходился его день рождения. А значит, он забывал этот день.

Судя по всему, остальные участники тоже пока оставались с носом. Теодор пару раз видел в городе Шнырялу, которая рылась в канаве. Ключ она там явно не нашла, разве что пару-тройку обглоданных костей.

Мэр Вангели, конечно, увидев нежителей в Макабре, принялся рыскать по кладбищу. Прошло несколько чисток. Даже чердак Теодора обшарили, но ушли ни с чем. Когда прошел слух об облаве, Тео предупредили нежители, и он на время спрятался в горах, где спал в большом дупле. По ночам он слышал странный вой, но не мог понять, откуда тот доносится.

Видимо, Вангели решил, что нежителей было немного, да и те – пришельцы с чужих кладбищ. Мэр жил в полной уверенности, что после облавы шестилетней давности он избавил город от скверны. Хуже всего оказалось то, что Вангели, несмотря на свой пугающий вид, по-видимому, пользовался популярностью у прихожан церкви. Мэр оказался глубоко верующим, и Теодор в этом убедился.

Сам Теодор не был особо религиозен. Да и во что бы ему верить? Отец считал, что, какая бы ни была вера, в первую очередь человек должен полагаться на себя. Потому Теодор с равнодушием взирал на молящихся у церкви. Ему слабо представлялось, что такой горделивый и важный человек, как мэр, может склонить голову. И каково же было удивление Теодора, когда он, стоя в узком проулке между домов, впервые увидел, как Вангели крестится.

Впрочем, даже эта сцена не уменьшила странную боязнь перед мэром, которую ощущал Теодор.

Однажды в сумерках он проснулся оттого, что внизу кто-то сварливым тоном спорил. «Снова, что ли!» – Теодор разозлился. Он выглянул на улицу. Двое тетушек, Фифика и Марта, ссорились, потому как одна улеглась в могилу другой, и теперь соседки кричали так громко, что разбудили всю округу.

Теодор фыркнул, прислушиваясь к воплям тетушек-мороаек. Морои бесплотны, сон им не требуется, да и тени у них нет, однако, похоже, страсть к скандалам – это то, что удерживает их в этом мире. За полвека соседки так и не решили прижизненные проблемы и продолжили спорить по ту сторону могилы.

Вообще-то нежители редко бывали так уж тихи, и Теодор искренне не понимал, как Вангели еще их не переловил. Все-таки Шныряла не просто так опасалась облавы.

На окраине кладбища он увидел целую толпу нежителей: морои толкались среди перекидышей и бурчали, что им нет места, хотя места-то прозрачным и бестелесным вовсе не требовалось. Все они чего-то ждали.

И точно. Едва Теодор подошел к толпе, по холму, покрытому свежей травкой, спустился всадник. Его конь, черный, как полночь, ступал практически бесшумно. Нежители приветственно загалдели и захлопали в ладоши.

Тем временем всадник приближался. Уже то, что он ехал верхом, врывалось в жизнь кладбища неслыханной новостью. Наездник оказался молод. Несколько веков назад его наверняка назвали бы витязем. Молодой человек выглядел точно принц из легенды. И ощущение было, что где-то в горах его ждет замок со слугами и драгоценностями, царство другой эпохи, давно канувшей в Лету.

Он сидел на коне так, будто был рожден в седле, рука явно привыкла к оружию, да и само оружие имелось. Рукояти ножей тут и там холодно поблескивали среди одежд. Наездник был горделив, строен, и в каждом его движении чувствовалась сила и доблесть.

Пришелец подъехал к толпе и пожелал доброго вечера. Его взгляд безразлично мазнул по Теодору. Глаза всадника оказались ясными и настолько зелеными, что даже не верилось, будто они настоящие, а не вырезаны из драгоценного камня.

Рукава черной рубахи наездника были закатаны по локти, открывая смуглые руки, испещренные мелкими черточками. В распахнутом вороте, окаймленном зеленой вышивкой, виднелись такие же полоски, грудь тоже покрывала сеть тонких шрамиков.

– Вечер добрый, вечер добрый, благородный Охотник! Что ж, давно тебя не было видно.

– Пожалуй, и давно, – кивнул витязь, спешившись.

– Что там, в горах, снег идет по-прежнему?

– Нет. Весна пришла и в горы.

– Пришла ли?

– Пришла. – Охотник вынул из петли на рубахе крохотный белый цветочек.

Толпа ахнула. Теодор заметил, как лица рядом просветлели, а спины выпрямились.

– Неужто подснежник?

– Он самый.

Охотник поглядел вдаль, на уступ, высовывавшийся серым языком из елей.

– Я только что побывал на Змеином уступе. Там его нашел.