Я долго смотрю на снимок. Чувствую, что Мироновна смотрит на меня. Молчим. Во мне борются желание расспросить и боязнь затронуть, возможно, больную для Мироновны тему. Наконец интерес побеждает.

– Что с ними теперь? – осторожно спрашиваю я, указывая взглядом на фото.

– Какая тебе разница? – тихо шепчет Мироновна, отворачиваясь к окну. – Их нет.

– Мужчина немного похож на моего отца, – говорю я. – Его тоже уже нет.

Мироновна не отвечает. Мы молчим и смотрим в разные стороны. Я допиваю чай, но не могу встать и уйти. Что-то держит меня. Продолжаю рассматривать фотографию. Взгляд мальчика кажется мне слегка странным. Ему как будто больше лет, чем можно было бы предположить по размеру его тела. Во всей его позе есть что-то неестественное. Я не могу понять, что меня здесь настораживает, пока не замечаю, что у мальчика огромные чёрные кожаные ботинки, зашнурованные почти до колена. Его ступни развёрнуты в разные стороны и прижаты друг к другу пятками. Сомнений нет. Этот парень не может ходить.

Я не заметил, сколько прошло времени, пока я вертел в руках пустую чашку. Мои мысли прервал голос Мироновны.

– Когда родился Миша, мне сказали, что он не проживёт и года, – произнесла Мироновна, поворачиваясь ко мне, – он родился раньше срока. Помню, как мне первый раз показали его. Ножки тоненькие, коленочки прижаты к подбородку. Одной ручкой он шевелил, а другая была всё время прижата к телу. И очень подолгу в одну точку смотрел, не реагируя ни на что. Мне предлагали его в интернат сдать. Мол, не привыкай к нему лучше. Всё равно помрёт. А если и поживёт, какое-то время, так одно мучение будет родителям. Я не сдала. Ничего не боялась тогда. Со мной ведь рядом Олег был. Я за ним как за каменной стеной себя чувствовала. Он был настоящий мужчина. Невероятной внутренней силы и доброты человек.

Мироновна опять отвернулась к окну, и я видел лишь её растрёпанные седые волосы да сгорбленную худую спину с сильно выступающим сквозь халат позвоночником.

– Все они мне постоянно врали и гадости разные говорили, – вдруг резко произнесла Мироновна и спина её затряслась.

– Кто все? Кто врал?

– Врачи, специалисты всякие, светила науки.

– Может, они просто ошибались? Ведь это же непростой вопрос, – попытался я смягчить её гнев, но Мироновна не ответила на моё замечание.

– А я сделала его жизнь счастливой. Он был счастлив. Он смог учиться на дому, он поступил в институт, у него были друзья. Мы ходили с ним в театры, а потом он писал статьи о спектаклях. Он замечательно писал. Очень тонко чувствовал и умел передать свои ощущения. Он прожил целых двадцать четыре года и был счастлив. Слышишь, Миша был счастлив! – почти закричала Мироновна.

– Да, да, я слышу, – кивнул я.

– Я всю жизнь на это положила, всю жизнь боролась. Все были против меня, никто не хотел помочь. Все только сочувствовали, и никто ничего не делал. А я плевать хотела на их сочувствие. Меня все дурой считали. А я одна всю жизнь ради него воевала. С чиновниками, с врачами, с педагогами, с соседями.

– А почему же одна? Ведь Олег?…

– Олег погиб в аварии в 1980 году. Он так и не услышал, как Миша говорит. Миша очень поздно стал говорить. Понадобилось много занятий. Когда он начал говорить, Олега уже не было. Так мой муж ни разу и не услышал слово «Папа». Ах, как он этого хотел!

Мироновна повернулась ко мне боком, и я увидел, как сильно дрожат её изрезанные морщинами руки. Она крутила тонкое обручальное кольцо на безымянном пальце.

Я почувствовал, что у неё больше нет сил говорить. Ещё какое-то время мы сидели молча. У меня не выходила из головы одна странная параллель. Что-то подтолкнуло меня рассказать об этом.

– Вам может это показаться глупостью, – начал я, – но мой отец тоже так и не услышал от меня слово Папа.

Я отвернулся от Мироновны, но почувствовал, как она зашевелилась за моей спиной.

– Нет, со здоровьем у меня всё хорошо. Мы прожили с отцом много лет. Он очень любил меня. Но, к сожалению, он ненавидел мою мать. Мой отец не был пьяницей или дебоширом. Напротив, этот человек отличался исключительно правильными взглядами на жизнь. В обществе пользовался большим уважением. Это был очень суровый человек. Его детство пришлось на военные годы и блокаду Ленинграда. Он остался сиротой и не знал материнской ласки. Это сказалось на его характере. Он был крайне жёстким и требовательным. Моя мать боялась его, и я в раннем детстве боялся тоже. Впоследствии в разные периоды жизни у нас с ним были противоречивые отношения. Были периоды сближения, были ссоры. В последние годы его жизни, когда он стал немощен, сердце его смягчилось. Ему вдруг стало остро не хватать простого человеческого тепла и внимания. Но он же сам не научил меня этому. Стараясь сделать из меня стойкого оловянного солдатика, он не вложил в мою душу способность сопереживать. Я учился этому в жизни без него и, к сожалению, после его ухода. Нет, я не бросил его, когда он стал стар и одинок. Но, конечно же, не додал ему такого необходимого в старости внимания. Я так ни разу и не назвал его Папой, не сказал тёплых слов. Всегда стыдился при нём выражать свои чувства. Он так меня с детства приучил. Никаких эмоций наружу. Больно – молчи. Радуешься – не подавай виду, сдержанно улыбнись. А теперь я так жалею, что ещё при его жизни я не успел до конца поменяться. Не успел стать более открытым и милосердным. Наверное, иначе я мог бы спасти его от холода одиночества последних лет. Или хотя бы произнести такое простое и тёплое слово Папа.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.