Она окончила институт кинематографии в Сантьяго. Режиссёр-документалист. Летом работала в Италии, где и познакомилась с моей дочерью. Франческа уже полгода не была дома. Работала волонтёром в госпитале в Монголии, в приюте для животных в Австралии, потом в доме престарелых в Японии. Впереди долгий путь домой в Сантьяго. Через Москву, Берлин и Барселону. Поездами, автобусами, самолётами.

– Тебе не страшно путешествовать одной?

– Я не одна.

– А где же твои друзья? Почему они так надолго оставили тебя?

Она задумалась. Былая весёлость, с которой проходило наше общение в течение всего вечера, исчезла. Её большие чёрные глаза смотрели мимо меня в серое Питерское небо. Я ещё не видел её такой серьёзной.

– Я не бываю одна. Он всегда со мной. И никогда меня не оставлял.

– Кто? – переспросил я, усомнившись в корректности работы Яндекс-переводчика.

– Он не даст меня обидеть. Франческа достала из-за пазухи верёвочку с маленьким оловянным крестиком. Я не боюсь ездить автостопом, входить в палаты к умалишённым или заразиться неизвестным вирусом. И смерти не боюсь. Всё в Его руках. Я просто делаю то, что обещала, а Он позаботится обо мне.

Я ничего ей не ответил. Потому что я всё ещё боюсь смерти, и делаю не только то, что я должен, но и то, чего вовсе не должен. Мы немного помолчали.

– К тому же, когда я умру, я встречу там Фернандо и расскажу ему обо всём. Я хочу, чтобы он гордился мной.

– Прости, пожалуйста, а кто такой Фернандо?

Она не ответила. Пора было ехать на вокзал. Франческа собрала все свои вещи в пакет и протянула его мне.

– Отдай их тем, кому они могут понадобиться. У нас там жарко, и мне теперь не нужно столько тёплых вещей.

До Московского вокзала мы ехали молча. Я смотрел на дорогу, а Франческа через залитое дождём боковое стекло на расплывающиеся в сумраке огни ночного Петербурга. Я проводил её до поезда.

– Ты спрашивал, кто такой Фернандо? – сказала она, когда мы уже шли по платформе. Это мой друг. Он должен был стать священником и моим мужем, но этой весной его не стало. Мы собирались в эту поездку вдвоём. Он детально разработал весь маршрут и очень переживал, что из-за его болезни поездка несколько раз откладывалась. Но он успел научить меня в этой жизни самому главному. Понимаешь, главному?

– Я очень хорошо тебя понимаю. Уверен, что Фернандо может тобой гордится.

Она наконец улыбнулась. Её большие черные глаза смотрели на меня сквозь мокрое вагонное стекло, пока поезд не тронулся. Я помахал ей рукой. Теперь я уверен, Он никому не даст её обидеть…

Наверное, в каждом дворе есть такая старуха. Зимой и летом в чёрном пальто, вечно недовольный взгляд, ядовитые словечки вслед каждому прохожему. Она всё про всех знает. Никогда не упустит возможности сделать замечание, укорить, сказать колкость. Все у неё заслуживают порицания. Молодые слишком громко смеются. Старые слишком много болтают попусту. Мамочки за детьми плохо следят. Водители машины у дома паркуют неправильно. А о властях и говорить нечего, просто дармоеды и воры. Даже кошки и собаки бездомные, и те паршивцы, не там, где надо гадят и бегают, где не позволено.

В нашем доме именно такая несносная пенсионерка тоже жила. Звали её Мироновна. Это по отчеству. А как полностью – никто и не знал. Чаще всего её называли просто Карга. Сначала так её звали за глаза, а потом уж и прямо в лицо стали говорить.

Каждый раз, как выходишь из подъезда, два звука противных ухо режут: дверь невыносимо скрипит, да Карга гнусавым голосом опять кого-то распекает. И откуда столько ненависти в человеке?

Все попытки поговорить с Каргой по-доброму никогда успехом не кончались. Как-то новые жильцы в подъезд заселились. Уж до чего старались сразу со всеми отношения добрые наладить! А Мироновне даже тёплый плед в знак соседской дружбы подарили. Не взяла. Обозвала подхалимами и лицемерами. Теперь каждый раз при их появлении в сторону отворачивается и нервно губами шевелит. Недоброе что-то про себя шепчет. Глазки чёрные так и бегают. Руки костлявые, длинными тонкими пальцами нервно платочек теребят.

Близко к себе никого Мироновна не подпускает. А уж в дом и подавно. Живёт одна. Ни родных, ни близких её никто никогда не видел. Так бы и осталась ворчливая, вредная старуха для меня скучным атрибутом дворовой территории, если бы не один случай.

Этажом ниже, под квартирой Мироновны, жил молодой доцент. Типичный такой физик-теоретик. Спокойный, вежливый, интеллигентный. Лоб широкий, плечи узенькие, очки с толстыми стёклами в чёрной оправе. Рубашечка клетчатая, заштопана неумело возле ворота. Брюки коротковаты, застираны почти до дыр и поглажены криво. Ботиночки с острыми носами, детского размера. Голос тихий, немного робкий. Взгляд открытый, бесхитростный. Все его Серёжкой звали всегда, хотя ему уже где-то тридцать с хвостиком. Добрый парень. Хороший.

Возвращаюсь как-то домой, а по лестничной площадке Серёжка мечется из угла в угол. Бубнит что-то себе под нос. Нервно руками размахивает, хватается за голову.

– Серёжа, что случилось у тебя?

– Там у Мироновны течёт что-то. А у меня вода с потолка льётся. Я чертежи еле успел убрать, а книги и вовсе не успел. И в компьютер вода попала уже. Он же на полу стоял.

Серёжино лицо страдальчески сморщилось. Глаза, увеличенные до огромного размера сильными линзами очков, выражали досаду и панику.

– Так ты постучись к ней в дверь. Может, уснула она и воду забыла выключить.

– Да я позвонился уже, а она не открывает, – растерянно ответил Серёжа и в подтверждение своих слов аккуратно притронулся пальцем к дверному звонку.

За дверью пискнул электрический звонок и послышалось недовольное ворчание Мироновны. После чего всё опять стихло, и лишь шум льющейся воды раздавался из-за наглухо закрытой двери.

Я начал что было сил барабанить кулаком в дверь.

– Уважаемая, вы всех заливаете! Откройте немедленно, мы постараемся вам помочь, или срочно вызывайте аварийную службу.

За дверью что-то снова зашуршало, послышались шаги и оханье Мироновны.

Я постучал ещё раз и постарался как можно спокойнее и убедительнее повторить свою просьбу.

Наконец дверь слегка приоткрылась. За ней никого не было. Я толкнул дверь и вошёл в квартиру. У противоположной стены прихожей, вжавшись в шкаф, испуганно тряслась несчастная старушка. Её губы нервно шептали непонятные проклятья, а чёрные глаза были перепуганы и полны ужаса.

Я кинулся на кухню, где из сорванного шланга стиральной машинки фонтаном била на пол холодная вода. Маленькая квартира была залита уже почти на высоту ботиночек доцента, заскочившего вслед за мной. На воде мерно покачивались упавшие с полок газеты. Плавала пустая коробка от конфет. Всплыл забытый за холодильником мусор. Мироновна продолжала тихо стонать из своего угла. Я перекрыл подачу воды в квартиру. Мы с Серёжей, схватив таз и два совка, начали энергично собирать воду.

Спустя полчаса основная часть воды была вычерпана в унитаз. Мокрый, как мышь, доцент побежал спасать свои книги и компьютер. Я присел на табурет, развязывая шнурки кроссовок, чтобы вылить из них воду.

– Выпей, пожалуйста, чаю, – услышал я вдруг за спиной. – Это с брусникой, очень полезный.

Обернувшись, я увидел Мироновну с чашкой в руках. Её голос звучал непривычно мягко. Тонкие костлявые пальцы протягивали мне горячий напиток. Я взял чашку. Она присела в дальнем углу кухни. Чай оказался очень кстати и был весьма вкусным. Я огляделся вокруг.

Чистенько, уютно. Старая мебель. Фарфоровые статуэтки балерин на полочках. Фиалки в горшке на подоконнике. На стене большая чёрно-белая фотография в треснутой рамке. На ней – высокий красавец мужчина лет сорока, в длинном плаще и шляпе с полями. Такие шляпы носили в конце семидесятых. Похожую шляпу носил и мой отец. На руках у высокого мужчины ребёнок. Мальчик лет пяти. В вязаной шапочке с пушистым помпоном на макушке. Сильная мужская рука обнимает ребёнка, как будто прикрывает мальчика от холодного ветра. Эта большая крепкая рука с обручальным кольцом на пальце и серебристыми часами на запястье, словно опора для новой маленькой жизни. Рядом с ними молодая красивая женщина. Её длинные волосы приподняты порывом ветра, большие чёрные глаза светятся от счастья и гордости. Вот она, наша Мироновна.